Время, назад (сборник) - Филип Дик

– Ну ладно, – продолжил Тинбейн. – Предположим, тебе пришла вдруг в голову идея, как кому–нибудь там навредить, обмануть его, но только ты этого не станешь делать, потому что он тебе друг. Понимаешь? Такого же не делают друзьям, так нас родители учили. Но нет ли греха в том, что мысль у тебя уже появилась, мысль, которую ты тут же отбросил?

– Не того ты выбрал собеседника, – сказал Р. К. – Вот дождешься отца Файна, у него и спрашивай.

– Да, но сейчас–то его здесь нет, а ты – вот он.

Проблема стояла ребром, она его буквально изводила, заставляла двигаться и говорить, заставляла следовать ее, этой проблемы, логике.

– У всех бывают иногда такие порывы, – сказал по раздумии Р. К. – Мне вот, скажем, Себастьяна так и хочется иногда шарахнуть, а Боба Линди так постоянно, этот Линди достанет кого угодно. И даже ведь иногда… – Он заговорил чуть не шепотом. – Вот эта Себастьянова Лотта, она же часто здесь вертится. Безо всяких особых причин, просто сидит и разговаривает. Вежливая такая, приятная, но иногда я смотрю на нее и бешусь. И ничего не могу с собою поделать.

– Она очень милая, – сказал Тинбейн.

– Милая, конечно, милая, милее не бывает, только что из этого? Милейшая девушка, о голову которой мне хочется что–нибудь такое разбить. – Р. К. возбудился и яростно жестикулировал. – Ни капли независимости, все время цепляется за Себастьяна. И он же старше ее хрен знает на сколько лет. А тут еще антивремя, этот самый хобартовский реверс, она становится все младше и младше, очень скоро она будет подростком, а затем младшеклассницей, а к тому времени, когда он уже будет в самом расцвете, ну, скажем, как я сейчас, она превратится в младенца. В младенца!

– Да уж, – согласился Тинбейн.

– Выходя за него замуж, она была, конечно же, старше. Более зрелая. Такой ты ее не знал, тогда ты патрулировал где–то в другом месте. Такая совсем уже взрослая, совсем настоящая женщина. Кой черт, да она и вправду была настоящей женщиной. А теперь… – Он безнадежно махнул рукой. – Можешь видеть своими глазами, что оно делает с людьми, это проклятое антивремя.

– А ты точно это знаешь? – усомнился Тинбейн. – Мне как–то все время казалось, что для того, чтобы молодеть, нужно сперва умереть и возродиться.

– Господи, – удивился Р. К., – да ты что, совсем не понимаешь антивремя? Послушай, я ее знал. Она была старше. Да что там она, я был старше, мы все были старше. Я думаю… знаешь, что я думаю? У тебя против этого что–то вроде защитного механизма, потому что ты уже молодой, слишком молодой, чтобы позволить себе становиться еще моложе. Ты же не сможешь тогда больше быть копом.

– Жратва это все собачья. – Тинбейн едва не задохнулся от злобы. – Может, антивремя и воздействует как–то, если ты не умирал, может, оно вроде как задерживает в развитии, но это же совсем не то, что с мертвяками, с такими, как был Себастьян. Он–то, конечно, становится младше, но никак не Лотта, я ее знаю… – он прикинул в уме, – почти уже год. И она повзрослела.

Прямо над их головами на крышу села машина; по ступенькам спустились цепочкой Боб Линди, Себастьян Гермес и чуть задержавшийся отец Файн.

– Хорошая работа, – сказал Себастьян, заметив Тинбейна. – Но теперь всё на докторе Сайне. Он и сейчас там с ним, с этим старорожденным, на станции скорой помощи. А я вот совсем как выжатый лимон. – Он тяжело опустился в плетеное кресло, подобрал в ближайшей пепельнице окурок, поднес к нему зажигалку и начал вдувать в него дым. – Ну что, Джо Тинбейн, что там нового в мире? Новое массовое оживление?

Все привычно рассмеялись.

– Я хотел поговорить с отцом Файном, – сказал Тинбейн, – по вопросам религиозного свойства. С глазу на глаз. Вы не могли бы, – повернулся он к Файну, – выйти ненадолго со мной, сядем, спокойно побеседуем в моей машине.

– Да, конечно же.

Файн последовал за Тинбейном в приемную, где Черил Вейл так и болтала по телефону, а затем на улицу к припаркованной рядом машине. Какое–то время они сидели молча. Затем отец Файн спросил:

– Это связано как–нибудь с прелюбодеянием?

Подобно Себастьяну, он явно был немного экстрасенсом.

– Да ничего подобного! – вспылил Тинбейн. – Это связано с мыслями, вдруг у меня появившимися, мыслями, не бывавшими у меня прежде. Видите ли, создалась ситуация, из которой я могу извлечь выгоду. Но только за счет других. Так вот, чье благо тут главнее? Если чужое, то почему? В конце концов, я тоже человек. Ничего я не понимаю. – Прежде чем продолжить, он надолго мрачно задумался. – Ну ладно, это и вправду касается женщины, но я хочу поговорить совсем не о прелюбодеянии, просто я боюсь причинить ей боль, этой девушке. Я приобрел над нею что–то вроде власти и теперь могу – наверное, могу, точно–то я ничего не знаю – склонить ее лечь со мною в постель.

Тинбейн вдруг подумал, не хватит ли умеренных телепатических способностей отца Файна, чтобы различить за всем этим туманом фигуру Лотты Гермес. Будем надеяться, что нет… и вообще пастор по должности должен молчать. Но все равно это было бы очень некстати.

– Вы ее любите? – спросил отец Файн.

Этот вопрос заставил Тинбейна задуматься. И надолго.

– Да, – кивнул он в конце концов.

И это было правдой, он ее любил. Он никогда еще не думал об этом, но дело обстояло именно так. Так, значит, вот какая муха его грызла, вот откуда все эти мысли.

– Она замужем?

– Нет, – соврал Тинбейн. Для пущей безопасности.

– И она вас не любит, – сказал отец Файн по некотором раздумии.

– Кой черт, да конечно же нет. Она любит своего мужа и… – Он мгновенно прикусил язык; теперь отец Файн легко догадается, почему он говорил, что она не замужем, и ему будет ясно, что это Лотта. – Он мой друг, и я не хотел бы причинять ему боль.

«Но я же действительно ее люблю, – думал он. – Потому мне и больно, оттого и все эти терзания. Если ты любишь девушку, тебе хочется быть с ней, это естественно, это биология».

– Только имен не называйте, – предупредил отец Файн. – Не знаю, много ли вы знаете об исповеди, но имен тут никогда не называют.

– Я перед вами совсем не исповедуюсь, – возмутился Тинбейн. – Я просто хочу узнать ваше профессиональное мнение.

А может, он и правда исповедовался – в грехе? В некотором смысле, да; он просил о помощи, но в то же самое время хотел получить прощение. Прощение за мысли, прощение за возможные действия, прощение за свою внутреннюю сущность, ведь это она стремилась к Лотте Гермес и была готова ради достижения цели одолеть любые преграды, как лосось, самозабвенно рвущийся против течения.

– Человек, – сказал отец Файн, – это тоже в чем–то животное, со всеми животными страстями. Мы в этом не виноваты, и вы тоже не виноваты в своих тайных позывах, преступающих Божий моральный закон.

– Это да, – горько сказал Тинбейн, – но есть же у меня и высшая сущность.

«Только она, – подумал он, – ведет себя крайне вяло, ни в какие дела не лезет. Правду говоря, ничто во мне особо не противится… Я нуждаюсь, – осознал он вдруг, – не в совете, что правильно и что неправильно, и даже не в отпущении грехов. Я нуждаюсь в четком плане, как мне все это провернуть!»

– Тут уж я ничем не могу вам помочь, – печально сказал отец Файн.

– Что? – вздрогнул Тинбейн. Теперь он почти не сомневался в телепатических способностях священника. – Ну точно, вы умеете понять, о чем человек думает.

Ему уже очень хотелось закончить эту беседу, но делать это самому было как–то неудобно, а пастор совсем не спешил его отпускать. За обращение за помощью приходилось расплачиваться.

– Вы не боитесь поступить плохо, – сказал отец Файн. – Вы боитесь, что ничего не получится и все об этом узнают. Вот эта девушка, про которую вы говорили, и ее муж – вы боитесь, что потерпите неудачу и они объединятся против вас, а вас самого оставят ни с чем. – Его голос звучал горько и укоризненно. – Ну, скажем, вы попытаетесь к чему–то там принудить эту девушку, а она испугается и бросится к мужу, что совершенно естественно, и где же вы будете тогда?

По полицейской рации дежурный пробубнил какое–то сообщение, относившееся к кому–то другому и к совсем другой части Лос–Анджелеса. Тинбейн, однако, воспользовался случаем и сказал:

– Это меня, нужно лететь. – Он открыл дверцу перед пастором, а когда тот вышел, сказал без особой искренности: – Огромное вам спасибо.

Дверца за пастором захлопнулась, и тот ушел обратно в дом.

Тинбейн взмыл в небо и погнал, не особо выбирая направление – лишь бы подальше от «Флакона Гермеса».

Когда на пороге появился отец Файн, Себастьян Гермес заметил на его лице явную обеспокоенность и сказал:

– Видно, у него серьезные проблемы.

– А у кого их нет? – откликнулся пастор, все еще погруженный в размышления.