Молодая Екатерина - Ольга Елисеева

Цесаревич говорил правду. Его держали фактически под домашним арестом. Воистину без вины виноватый!

На другой день, 24-го, практически все, кому великий князь доверял, оказались под стражей. Камердинер Румберг, камер-лакей Андрей Чернышев, лакеи Алексей и Петр Чернышевы, Александр Долгий и Григорий Леонтьев были взяты и увезены в неизвестном направлении. Самым виноватым, конечно, выглядел преданный Румберг, его отправили в Москву, в контору Тайной канцелярии.

«Все переменяется при дворе его, — записал Штелин о назначении Чоглоковой, — но к лучшему»[284]. Кому как, могла бы ответить великая княгиня. Новоиспеченная обер-гофмейстерина не устраивала ее ни под каким соусом. На следующий день после представления Марьи Симоновны, вспоминала Екатерина, «великий князь отвел меня в сторону, и я ясно увидела, что ему дали понять, что Чоглокова приставлена ко мне, потому что я не люблю его… но я не понимаю, как могли думать об усилении моей нежности к нему тем, что дали мне эту женщину… Чтобы служить мне Аргусом, это другое дело». Однако императрица считала, что помещает перед глазами великой княгини образчик идеальных семейных отношений. «Чоглокову считали чрезвычайно добродетельной, потому что тогда она любила своего мужа до обожания; она вышла за него замуж по любви; такой прекрасный пример, какой мне выставляли напоказ, должен был, вероятно, убедить меня делать то же самое»[285].

Екатерина правильно все поняла: Чоглокову приставили к ней Аргусом, а не Амуром. 24-летняя Марья Симоновна слыла заметной фигурой при дворе. Этому способствовало не только родство с императрицей, но и склонность к интригам. Ее репутация вовсе не была столь безупречной, как выставляли на вид юной царевне. По сведениям Мардефельда, Чоглокова состояла в связи с вице-канцлером М. И. Воронцовым и вслед за ним готова была поддерживать прусскую партию. Но Михаил Илларионович уехал в заграничный вояж с женой, а любовницу оставил дома. Обидевшись, Марья Симоновна переметнулась в стан канцлера.

По словам прусского посла, Чоглокова была великой сплетницей, чем развлекала Елизавету: «Посему… пока не назначили ее обер-гофмейстериной к великой княгине, присутствовала она безотлучно при туалете императрицы… Низкого рода, злая и корыстная, она, однако же, хороша собой и неглупа. Граф Воронцов был любимейшим из ее избранников. В его отсутствие переменила она привязанности». Как видим, привязанности политические и любовные сплетались в один клубок.

Если верить Мардефельду, у Елизаветы Петровны имелись причины несколько отдалить от себя двоюродную сестру. Последняя приревновала обожаемого супруга к государыне: «Камергер Чоглоков, мелкий дворянин, состоянием обязан жене, коя влюбилась в него, видя, как он танцует на театре. Красота у него вместо ума и достоинств. Тронул он сердце государыни, коя, однако ж, от него отказалась после того, как жена пригрозила, что зарежет его»[286].

Вот с какой женщиной — темпераментной, неумной и корыстной — Екатерине предстояло иметь дело! После назначения четы Чоглоковых к малому двору каждый шаг молодых супругов оказался размерен специальными инструкциями. Эти документы были адресованы обер-гофмейстеру и обер-гофмейстерине, написаны Бестужевым и показаны Елизавете Петровне еще 10 и 11 мая, до открытого скандала. Императрица их одобрила. Как обычно, она не позволила канцлеру одержать полную победу — довести дело до расторжения брака, — а ведь как приятно было бы увенчать союз с Австрией приездом саксонской принцессы вместо прусской интриганки и неверной жены!

Зато в тексте инструкций Алексей Петрович отыгрался вчистую. Не зря Екатерина назвала житье по ним «политической тюрьмой». Поскольку именно великую княгиню считали виноватой в семейной холодности и интригах с прусским королем, наставления ее «надзирательнице» выглядит куда строже:

«Понеже при том Ее Императорское Высочество достойною супругою дражайшего Нашего племянника… избрана, и оная в нынешнее достоинство… не в каком ином виде и надеянии возвышена, как токмо дабы… своим благоразумием, разумом и добродетелями Его Императорское Высочество к искренней любви побуждать, сердце его к себе привлещи, и тем Империи пожеланной Наследник и отрасль… быть могла; а сего без основания взаимной истинной любви и брачной откровенности, а именно без совершенного нраву его угождения, ожидать нельзя; того ради Мы… надеяние имеем, что она… о сем важном виде… с своей стороны… все возможные способы вяще и вяще употреблять не приминет».

При витиеватости стиля основная мысль проведена канцлером с неукоснительной прямотой и жесткостью: сосредоточить внимание великой княгини на получении от Петра потомства. Все остальное — баловство. Чоглоковой вменялось в обязанность: «неотступно побуждать» великую княгиню к близости с мужем, чтобы она всегда «приветливым поступком, его нраву угождением, уступлением, любовью, приятностью и горячностью обходилась и генерально все то употребляла», чем можно привлечь сердце Петра. Избегала бы «случаи к холодности, оскорблению» и тем снискала «себе самой и своему супругу наисладчайшее житие, а Нам желаемое исполнение Наших полезных материних видов». Обер-гофмейстерина должна была «уважать заставить» великую княгиню мнение супруга «и в несправедливо оказующихся [с его стороны] вещах лучше себе принуждение учинить имеет, нежели прекословием и упрямством к весьма вредительному несогласию… случай подавать».

В аналогичном пункте инструкции для обер-гофмаршала Петру предписывалось только не ругаться с женой на людях: «Чтобы между Их Императорскими Высочествами ни малейшего несогласия не происходило… или же бы в присутствии дежурных кавалеров, дам и служителей, кольми меньше же при каких посторонних, что либо запальчивое, грубое или непристойное словами или делом случилось». Этот текст куда короче и нетребовательнее, чем обращения к великой княгине. Создается впечатления, что как в семейных ссорах, так и в получении наследника ее считали активной стороной. А от Петра добивались только, чтобы он себя прилично вел и берег здоровье.

Инструкция так и дышит мелочной опекой. Обер-гофмейстеру предписывалось следить, чтобы «в кушанье и питье, при тепле и холодном вечернем воздухе, тако ж при движениях» наследник поступал «сходственно с предписанием наших лейб-медикусов». Опасались, чтобы Петр «не разгорячился или же снятием платьев не простудился». Ему надлежало «почасту к себе допущать» врачей, подробно «давать им отповедь» и «благовременно» предупреждать о «легких припадках», могущих стать началом опасных болезней.