Живое и неживое. В поисках определения жизни - Карл Циммер

В тот день, когда Крик и Уотсон осознали, что вычислили строение ДНК, они отправились в ближайший паб отмечать свой прорыв. Крик вопил, что они «раскрыли тайну жизни». Это был клич победы в его сражении с виталистами.

Совместно с Франклин и другими коллегами они зафиксировали свои результаты, и 25 апреля 1953 г. в журнале Nature вышла серия статей, где описывалась модель двойной спирали и излагались данные, ее доказывающие. Когда газета The New York Times брала у Крика интервью, тот сообщил, будто на данный момент «просто нутром чует, что это правильно»[269].

В августе Крик послал оттиски публикаций в Дублин Шрёдингеру с коротким примечанием: «Смотрите сами: судя по всему, ваш термин "апериодический кристалл" приходится как нельзя кстати»[270].

ДНК не сразу стала эмблемой жизни, в роли которой она выступает в наши дни. Она получила некоторую известность, когда 1962 г. Крик и Уотсон разделили Нобелевскую премию (Франклин нельзя было номинировать на нее, поскольку исследовательница умерла в 1958 г.). Но в массовую культуру эта молекула проникла лишь после того, как в 1968 г. Уотсон издал ставшую бестселлером книгу «Двойная спираль» (The Double Helix), где описал историю ее открытия. На страницах книги была помещена фотография Уотсона и Крика, сделанная вскоре после выхода их статьи в Nature.

Двое ученых сфотографированы у себя в Кавендишской лаборатории позирующими на фоне модели двойной спирали в человеческий рост, которую они соорудили из палок, пластинок и винтов. На изображении Уотсон смотрит на Крика, указывающего логарифмической линейкой на один из витков молекулярного остова. Эта фотография стала символом поворотного момента в современных представлениях о жизни. Один историк даже поместил ее в ряд важнейших фотографий[271], посвященных науке XX в., наряду с портретом Эйнштейна и снимком ядерного гриба.

Но иконы неизбежно искажают историю. Хотя бы потому, что на фотографии нет Розалинд Франклин. А кроме того, это изображение сослужило дурную службу памяти о Крике. Она приклеила его имя к двойной спирали, как будто это единственное достижение ученого. Но дальнейшая работа Крика оказалась не менее значимой: он примкнул к международному коллективу ученых, выяснявших те правила, по которым клетки транслируют генетическую информацию в структуру белков. Эти правила получили название генетического кода. Но нет фотографии, где Крик указывал бы линейкой на генетический код. Однако это его достижение, вероятно, столь же важно, как и открытие двойной спирали.

Для Крика было очевидным, что гены и белки записываются разными алфавитами. ДНК состоит из четырех различных оснований. Белки же собраны из двух десятков различных аминокислот. Создав РНК-копию гена, наши клетки «скармливают» ее фабрике, синтезирующей белок, – рибосоме. Крик и его коллеги установили, что рибосома считывает по три основания за раз, чтобы определить, какую именно аминокислоту присоединить к белку. Если одно из этих оснований меняется в результате мутации, то клетка может синтезировать белок, в котором на этой позиции будет другая аминокислота.

Генетический код не просто отвечал внутреннему чутью Крика, он воплощал торжество его научного подхода к жизни. «Это в некотором смысле ключ к молекулярной биологии, – заявил он. – После такого скептикам будет трудно отвергать фундаментальные модели молекулярной биологии, над которыми мы бьемся вот уже столько лет»[272].

Но у Крика не сложилось стать великодушным победителем. К его огорчению, открытие генетического кода не убедило виталистов. Напротив, Крик повсюду наблюдал подъем витализма. Однажды он услышал от некоего кембриджского священника, что ДНК может служить доказательством экстрасенсорного восприятия. С ужасом Крик прочитал о желании принстонского физика Вальтера Эльзассера (который прославился тем, что установил, каким образом Земля генерирует магнитное поле) попробовать себя в области биологии. В 1958 г. Эльзассер заявил о своем якобы открытии «биотонических явлений», которые «необъяснимы в терминах механического функционирования». Другой ученый писал в Nature, что отличие живого от неживого заключается в «биологическом импульсе», который никогда не получит объяснения через атомы и молекулы.

Крик так рассердился, что начал выступать в Кембридже с лекциями, в которых предупреждал об угрозе витализма для цивилизации. Вскоре после этого Вашингтонский университет пригласил его в Сиэтл прочесть серию лекций о влиянии науки и философии на «человеческое восприятие рациональной вселенной». Крик использовал эту возможность для громкого выпада против своих врагов. Он озаглавил свои лекции «Витализм умер?» (Is Vitalism Dead?)[273].

В Сиэтле Крик засыпал аудиторию рассказами о головокружительных достижениях науки, в которых были и его собственные заслуги, – о том, как разобрались в наследственности, генетическом коде, работе клетки. Несмотря на полученные данные, сетовал он, витализм все еще держит позиции. В такой его стойкости, по мнению Крика, повинна наша склонность к суевериям. Единственным пришедшим на ум исследователю способом решить эту проблему было контролирование школьного образования. В качестве противоядия от иллюзий, подпитываемых гуманитарными науками, все школьники должны будут получать большие дозы естественно-научных предметов. Старая культура словесности, по утверждению Крика, была «несомненно, вымирающей», и ее следовало вытеснить новой культурой, основанной на «естественных науках в целом и естественном отборе в частности».

Исследователь завершил свой цикл лекций в Сиэтле суровым предупреждением: «Итак, тем из вас, кто является сторонником витализма, даю вот такое пророчество: во что вчера верили все, а сегодня верите вы, завтра будут верить только психи».

Каким бы одаренным ученым ни был Крик, полемистом он оказался неумелым. Когда в 1966 г. его лекции были опубликованы в виде книги «О молекулах и людях» (Of Molecules and Men)[274], один рецензент назвал ее «ужасающей смесью наивности и фанатизма».

Книга получилась настолько плохой, что многие ученые – собратья Крика оказались в числе самых строгих ее критиков. Витализм был предан научному забвению еще в 1930-е гг. Эмбриолог Конрад Уоддингтон задавался вопросом, не пытается ли Крик «стегать мертвую лошадь»[275]. Выдающийся нейрофизиолог сэр Джон Экклз[276] положительно отзывался о тех фрагментах лекций, где Крик описывал новую научную дисциплину – молекулярную биологию, но отвергал его наукоцентричное представление об обществе как «догматическую религиозную декларацию». Кроме того, Экклз порицал Крика за вульгарное отнесение к витализму всего, что было вне молекул и атомов.

«В биологии, – пояснял Экклз, – есть новые эмерджентные качества, не выводимые из химии, равно как и химия не выводится из физики».

Крику не суждено было одолеть своих виталистов. Отчасти проблема состояла в том, что этим штампом он размашисто клеймил всех, кто не разделял его взгляд на мир, – разномастное собрание литераторов, любителей паранормальных явлений и даже некоторых профессиональных ученых. Но дело было также и в его собственных исследованиях ДНК и генетического кода. Сколь бы значительными они ни оказались, многие существенные вопросы о живом и неживом остались без