Молодые львы - Ирвин Шоу

— Майкл! — обратилась к нему Лаура и с легкой улыбкой посмотрела на него поверх своего бокала. — Что ты делаешь сегодня вечером?

Майкл оторвал взгляд от сержанта.

— Буду работать, — ответил он. — Ты допила виски? Мне пора идти.

10

Если бы не ветер, можно было бы кое-как терпеть. Христиан тяжело заворочался под одеялом и провел кончиком языка по обветренным губам. Песок… Всюду этот проклятый песок! Ветер нес его с невысоких каменистых хребтов и злобно швырял в лицо, в глаза, забивал горло и легкие.

Христиан с трудом приподнялся и сел, кутаясь в одеяло. Только начинало светать, и пустыня все еще была скована безжалостным холодом ночи. У него стучали зубы. Пытаясь согреться, он сидя сделал несколько вялых движений.

Некоторые из солдат спали. Христиан с удивлением и ненавистью посмотрел на них. Гарденбург и пятеро солдат лежали у самого гребня. Над зубчатой кромкой виднелась только голова Гарденбурга. Лейтенант внимательно рассматривал в бинокль расположившуюся неподалеку транспортную колонну англичан. На нем была длинная толстая шинель, но даже под ее складками было видно, как напряглось его тело.

«Черт бы его побрал! — мысленно выругался Христиан. — Да уж спит ли он когда-нибудь? Вот было бы здорово, если бы Гарденбурга сейчас убили!»

Христиан с наслаждением стал развивать эту мысль, но тут же отбросил ее и вздохнул. Нет, это невозможно. В это утро могут убить всех, только не Гарденбурга. Достаточно раз взглянуть на него, чтобы понять: этот выживет до конца войны.

Гиммлер, лежавший у гребня рядом с Гарденбургом, осторожно, стараясь не поднимать пыли, сполз вниз, разбудил спавших и что-то шепнул каждому из них. Солдаты зашевелились, двигаясь с осторожностью людей, которые находятся в темной комнате, сплошь заставленной хрупкой стеклянной посудой.

Гиммлер на четвереньках добрался до Христиана и осторожно присел рядом с ним.

— Он тебя вызывает, — шепнул он, хотя до англичан было добрых триста метров.

— Хорошо, — не двигаясь ответил Христиан.

— Гарденбург добьется, что нас всех перебьют, — пожаловался Гиммлер. Он заметно похудел, его давно небритое, заросшее щетиной лицо имело болезненный вид, глаза запали, как у пойманного, затравленного зверя. С тех пор как три месяца назад под Бардией над ними разорвался первый снаряд, Гиммлер перестал паясничать и забавлять офицеров своими шуточками. Казалось, что унтер-офицера подменили, что с прибытием в Африку в него вселился кто-то другой, тощий и отчаявшийся, а дух прежнего добродушного весельчака уютно устроился где-то в захолустном уголке Европы и преспокойно поджидает возвращения Гиммлера, чтобы вновь завладеть его телом.

— Он лежит себе там, наблюдает за томми[26] и напевает, — снова зашептал Гиммлер.

— Напевает? — переспросил Христиан и тряхнул головой, чтобы отогнать сон.

— Напевает и улыбается. Он не спал всю ночь. С той минуты, как колонна остановилась там вчера вечером, он лежит, не отрывая глаз от бинокля, и все улыбается. — Гиммлер со злостью взглянул в ту сторону, где у гребня притаился лейтенант.

— Нет бы ударить по англичанам вчера вечером. Мы легко бы расправились с ними, но он, видите ли, боится, что какой-нибудь томми, не дай бог, спасется. И вот пожалуйста! Мы должны торчать тут целых десять часов и ожидать наступления дня, чтобы прикончить их всех до одного. Ведь какую тогда можно будет написать реляцию! — Гиммлер раздраженно плюнул на непрерывно пересыпающийся под ветром песок. — Вот увидишь, он дождется, что нас всех тут прихлопнут.

— Сколько всего англичан? — спросил Христиан. Он сбросил наконец одеяло и, дрожа от холода, нагнулся, чтобы взятье земли свой тщательно завернутый автомат.

— Восемьдесят, — ответил Гиммлер и с горечью осмотрелся по сторонам. — А нас тринадцать. Тринадцать! Только этот сукин сын мог взять с собой в дозор тринадцать человек. Не двенадцать, не четырнадцать, не…

— Они уже проснулись? — перебил его Христиан.

— Да. Кругом у них часовые. Просто чудо, что они до сих пор нас не обнаружили.

— Чего же он ждет? — Христиан посмотрел на лейтенанта, лежавшего под самым гребнем в позе притаившегося зверя.

— А ты сам его спроси, — буркнул Гиммлер. — Он, может, ждет, что приедет Роммель — полюбоваться на его действия и после завтрака пришпилить ему орден.

Лейтенант соскользнул с верхушки склона и нетерпеливо махнул Христиану. Дистль и Гиммлер медленно поползли ему навстречу.

— Решил сам навести миномет, — продолжал ворчать Гиммлер. — Мне он, видите ли, не доверяет, я, видите ли, недостаточно учен. Всю ночь ползал взад и вперед, забавляясь подъемным механизмом. Ей-богу, если бы нашего лейтенанта осмотрели доктора, они тут же надели бы на него смирительную рубаху.

— Живо! Живо! — хрипло прошептал Гарденбург. Приблизившись к нему, Христиан заметил, что глаза его буквально горят от счастья. Лейтенант давно побрился, его фуражка была вся в песке, но выглядел он таким свеженьким, словно проспал десять часов подряд.

— Через минуту все по местам, — приказал Гарденбург. — Без моего приказания никто не должен шевелиться. Первым открывает огонь миномет. Сигнал рукой я подам отсюда.

Стоя на четвереньках, Христиан кивнул головой.

— По сигналу два пулемета выдвигаются на этот гребень и при поддержке стрелков ведут непрерывный огонь, пока я не скомандую отбой. Ясно?

— Так точно, господин лейтенант, — шепотом ответил Христиан.

— Корректировать огонь миномета буду я сам. Минометному расчету все время следить за мной. Понятно?

— Так точно, господин лейтенант, — повторил Христиан. — Когда мы откроем огонь?

— Когда я найду нужным. А сейчас обойдите людей, проверьте, все ли в порядке, и возвращайтесь ко мне.

— Слушаюсь.

Христиан и Гиммлер повернулись и поползли к миномету, около которого рядом с минами скорчились солдаты расчета.

— Если бы только этот ублюдок получил сегодня пулю в задницу, я умер бы счастливейшим человеком на земле, — вполголоса заметил Гиммлер.

— Замолчи, — огрызнулся Христиан, которому стала передаваться нервозность унтер-офицера. — Занимайся своим делом, а лейтенант сам о себе позаботится.

— Обо мне беспокоиться нечего, — обиделся Гиммлер. — Никто не может сказать, что я не выполняю свой долг.

— Никто этого и не говорит.

— Но ты-то хотел сказать, — сварливо ответил Гиммлер, радуясь возможности поспорить со своим постоянным врагом и хотя бы на минуту забыть о восьмидесяти англичанах, расположившихся в каких-нибудь трехстах метрах.

— Заткнись! — оборвал его Христиан и перевел взгляд на дрожавших от холода минометчиков. Один из них — новичок Шенер непрерывно зевал. Когда он открывал и закрывал рот, его губы нелепо тряслись. Но в общем расчет был наготове. Христиан передал солдатам приказ лейтенанта и, стараясь не пылить, пополз дальше, к пулеметному расчету из трех человек, расположившемуся на правом фланге возвышенности.

Люди и здесь были в готовности. Целая ночь ожидания в непосредственной близости от противника, находившегося сразу за невысоким скалистым хребтом, сказалась на всех. Две разведывательные машины и гусеничный транспортер стояли едва прикрытые небольшой высоткой. Если бы появился английский разведывательный самолет, все пошло бы прахом. Люди то и дело, как и весь вчерашний день, тревожно посматривали на ясное бескрайнее небо, освещенное первыми утренними лучами. К счастью, солнце, пока еще низкое, но уже нестерпимо яркое, поднималось у них за спиной. Еще примерно час оно будет слепить англичанам глаза.

За последние пять недель Гарденбург уже третий раз водил их в тыл английских позиций, и Христиан не сомневался, что лейтенант сам напрашивается в штабе батальона на подобные задания. Здесь, на крайнем правом фланге постоянно меняющейся линии фронта, в безводной и лишенной дорог пустыне, кое-где покрытой колючим кустарником, войск было мало. На большом удалении друг от друга были разбросаны отдельные посты, между которыми бродили патрули обеих сторон, и обстановка была совсем иной, чем у побережья, где проходила важная дорога с пунктами водоснабжения. Там была сосредоточена основная масса войск, а ожесточенный артиллерийский огонь и воздушные налеты не прекращались ни днем ни ночью. А здесь над пустыней нависло тяжелое молчание, насыщенное каким-то тревожным предчувствием.

«Прошлая война, — думал Христиан, — в некотором отношении была лучше. Конечно, и тогда в окопах шла ужасная бойня, но все было как-то более организованно. Вы регулярно получали еду, чувствовали, что все совершается в соответствии с установившимся порядком и даже опасность приходит обычным, известным путем. В окопе над вами не так тяготеет власть вот такого сумасшедшего искателя славы, — продолжал размышлять Христиан, медленно подползая к Гарденбургу, который снова улегся у гребня возвышенности и рассматривал англичан в бинокль. — В шестидесятом году этот маньяк станет, чего доброго, начальником немецкого генерального штаба, и да поможет тогда бог немецкому солдату!»