Воспоминания. Книга третья - Надежда Мандельштам

В двух ранних вариантах нет второй строфы:

Когда заулыбается дитя (Отсюда иС прививкою и горечи и спасти,Концы его улыбки, не шутя,Уходят в океанское безвластье.

И цвет и вкус пространство потеряло,На лапы из воды поднялся материк,/на лапы задние поднялся материк/Улитка выползла, улыбка просияла,Как два конца их радуга связалаИ бьет в глаза один атлантов миг.

9-11 декабря 36 г. В.

В трех поздних две первые строфы неизменны:

Когда заулыбается дитяС развилинкой и горечи и спасти,Концы его улыбки, не шутя,Уходят в океанское безвластье.

Ему непобедимо хорошо:Углами губ оно играет в славе —И радужный уже строчится шовДля бесконечного познанья яви.

Третья строфа есть в следующих вариантах:

1)

На лапы из воды поднялся материк,Улитки рта наплыв и приближенье —И бьет в глаза один атлантов мигПод легкий наигрыш хвалы и удивленья.

8 дек.-17янв. 37

2)

На лапы из воды поднялся материк:Улитки губ — наплыв и приближенье —И бьет в глаза один атлантов миг —Явленья явное в улыбку превращенье.

9.12.36 -6.1.37 В.

3)

На лапы из воды поднялся материк —Улитки рта наплыв и приближенье:И бьет в глаза один атлантов мигЯвленья явного чудесное явленье./ягненка гневного разумное явленье)

8.12.36-9.1.37

досюда проверьте формат строк и лишние знаки. Д.Т.)

Буква «В» означает Воронеж. Авторизируя списки — их было очень много, — О. М. всегда ставил этот, как он говорил, «гриф» — «пусть знают про Воронеж»…

Мне неизвестно, какая дата стоит под списком, оставшимся у Харджиева. В «альбомах», то есть в тетрадях, раздававшихся на хранение, стихи эти даны в двухстрофном варианте. В Калинине и в Саматихе О. М. попросил вписать трехстрофный, какой — не помню; эти альбомы пропали при обыске.

Этот вопрос должна решить редакционная комиссия.

«Подивлюсь на свет еще немного…»

Это четверостишие, промежуточное между «Щеглом» и «Улыбкой», О. М. взял из ранней редакции «Щегла» и сказал, что оно нужно для композиции книги, так как в нем раскрывается смысл цикла: «Понятно, зачем мне улыбка ребенка».

«Щегол» и «Рождение улыбки» — ключевые стихи всего цикла. Они взаимосвязаны, и работа шла над их разграничением. Вариантов у «Щегла» было множество, и словесные ходы, вызванные работой над этим стихотворением, отзываются и в более поздних стихах второй тетради. К 28 декабря текст установился окончательно и больше никаких колебаний не вызывал. Из промежуточных вариантов сохранился только один, который О. М. в основном корпусе печатать не собирался:

Детский рот жует свою мякину,Улыбается, жуя,Словно щеголь голову закинуИ щегла увижу я.

Хвостик лодкой, перья черно-желты,Ниже клюва в краску влит,Сознаешь ли до чего щегол ты,До чего ты щегловит?

И распрыгался черничной дробью,Мечет ягодками глаз.Я откликнусь своему подобью:Жить щеглу — вот мой указ.декабрь 36.

Детский рот жует свою мякину,Улыбается, жуя,Словно щеголь голову закинуИ щегла увижу я.

Хвостик лодкой, перья черно-желты,И нагрудник красным шит,Черно-желтый, до чего щегол ты,До чего ты щегловит!

Подивлюсь на мир еще немногоНа детей и на снега,Но улыбка неподдельна, как дорога,Непослушна, не слуга.

9-13 дек. 36.[19]

Объединяющий комплекс: мякина (жевать мякину, поймать птицу на мякину, колючая мякина), улыбка, щегол-щеголь-щегловитый, упорство и непослушание, проходящие как темы. Случайно ли черно-желтый цвет?

И ребенок, и щегол — реальности (только что начавший улыбаться сын Кретовой и щегол, подаренный О. М. мальчику Вадику, сыну нашей квартирной хозяйки. Рядом с нами мальчишки ставили силки и велся птичий торг. Кретова же уговаривала О. М. облагоразумиться и понять, что такое современная литература и какие требования предъявляются к советскому писателю и поэту).

Сохранился беловик моей рукой.

«Ныне день какой-то желторотый…»

Желтый туман вызвал реминисценцию Ленинграда. О. М. сказал: «Блок бы позавидовал», вероятно, вспомнив: «Когда кильватерной колонной вошли военные суда». День желторотый — птичье сравнение. Сохранился беловик моей рукой.

«Когда щегол в воздушной сдобе…»

Стихотворение сначала в основной корпус не входило. Введено при просмотре черновиков и составлении списка в Калинине. Составляя рукописи для книг или основной список стихов для будущей книги, О. М. часто просматривал черновики или вспоминал сохранявшиеся в памяти стихи, которые раньше он не записывал, считая вариантами. Это стихотворение про непослушного щегла было, так сказать, амнистировано за «клевещет клетка сотней спиц» и за развитие темы «птичьей свободы». Мне кажется, что черновик был передан Харджиеву, но не могу поручиться, что он не попал к Рудакову. Стихи сохранились в «альбомах» с описками. «Пуховит» в альбомах — один из вариантов.

«Я в сердце века…»

Вариантов не было. Сохранились два беловика моей рукой с насмешливой надписью О. М.: «Это для дурней». И подпись: «Гурий Верховский»… О. М. не мог, не посмеявшись над собой, назвать и посох, и памятник. Он все же показал мне, что для него это «нищенская цвель» и больше ничего. Второй «памятник» и того жесточе: про мастера пушечного цеха.

«Не у меня, не у тебя — у них…»

Разночтений нет. Сохранилось два списка моей рукой — один неполный. Тот же текст в «Наташиной тетради». О. М. пересчитал, сколько раз встречаются сочетания «их» и «из», и почему-то решил, что это влияние испанской фонетики — он тогда читал «Сида» и испанских поэтов. Слушал по радио испанские передачи. Но испанская фонетика была у него, вероятно, самая фантастическая. Это об этом стихотворении я спросила, кто это «они» — народ? Он ответил, что нет… Это было бы слишком просто…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});