Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины» - Саул Боровой

В Запорожьи не вели торговой статистики и регистрации приезжих купцов. Поэтому у нас нет никаких способов установить, с приблизительной хотя бы точностью, число еврейских купцов, торговавших в Сечи, размер их торговли и роль ее в общем торговом обороте Сечи. Как всегда, когда мы имеем дело с архивным материалом актового характера, до нас не доходят сведения о нормальном, обычном ходе дел, документы запечатлевают события экстраординарного порядка, на которые обращается особое внимание или о которых возникает специальная канцелярская переписка.

Еврейские купцы приезжали в Сечь, не испрашивая специального разрешения, а ограничивались, очевидно, только просьбой о высылке караула для охранения их обозов. Мы знаем только об одном случае, когда отправляющийся в Сечь купец- еврей заручается еще особым рекомендательным письмом, адресованным самому кошевому. Это письмо дает ему личный знакомый кошевого атамана Калнышевского, известный в то время «уманский раввин и доктор медицины Марко».

Евреи-купцы действуют не только в самой Сечи. Так, мы встречаем Моисея Юзефовича в Новом Кодаке, крупнейшем после Сечи торговом пункте Запорожья.

Чрезвычайный интерес имеют для нас сохранившиеся два документа, которые свидетельствуют о стремлении кошевого обеспечить торговую деятельность Юзефовича всеми необходимыми правовыми гарантиями. Юзефович жаловался, что когда он торговал в Новом Кодаке на ярмарке «лавочным товаром», то какой-то казак, назвав себя слугой кошевого, набрал у него в долг товаров на 68 руб. Этот товар он поставлял в заклады у разных жителей Н. Кодака (очевидно, главным образом, в шинках). Кошевой полагает, что Юзефович, как «сторонний человек в обиде оставаться не должен», а кодацкие жители сами виноваты, «такому плуту поверив в отпуске напитка», поэтому он приказывает отобрать у них оставленные в заклад товары и вернуть их еврею, «чтобы впредь так легко незнаемым не верили»[96].

Не менее энергично он вступает в защиту интересов Юзефовича, когда один ново-кодацкий житель остается ему должен 30 руб. Так как оставленные им в закладе у еврея вещи, по продаже их, не покрыли долга, кошевой приказывает произвести продажу принадлежащей должнику будки и рассчитаться с кредитором[97]. Таким образом, здесь мы имеем дело с типичной кредитно-ростовщической операцией. Деятельность такого рода нуждается, конечно, всегда в специальной правовой защите. Если в нашем распоряжении нет никаких данных о деятельности евреев в самой Сечи, то это очевидно только потому, что, администрируя в своей резиденции, кошевой не имел надобности писать бумаги и ордера. Его действия не запечатлевались в документах и, значит, не отразились в актовом материале.

Много хлопот причинил сечевой канцелярии известный нам из предыдущего изложения Шмуйло Маркович (один из уполномоченных пленных евреев). Он ведет в Сечи весьма разнообразные операции. С ним работают родственники, компаньоны и приказчики. «Приехавши с Польши сюда в войско ради торгового промысла», он задолжавшись «здесь казакам донемала числа денег и не оплатив всего», уехал, оставив в качестве порутчиков «двоих жидов: швагера своего Шулю и Ярашевского жителя Зейлика». Потеряв надежду дождаться его возвращения, кош принимает энергичные меры: в это время из Умани приезжает сюда с водкой шляхтич Орловский, его водка (на сумму 88 руб.) заарестовывается. Об этом ставят в известность уманского губернатора, которого просят взыскать со Шмуйла в пользу поляка, который в данном случае неожиданно выступает здесь как солидарный ответчик[98], эту сумму. А пока до приезда в Сечь Шмуйлы и уплаты им остальной части долга, войсковой судья постановляет не выпускать из Сечи оставленных им здесь «порутчиков»[99]. Выясняется, однако, что Шмуйло вовсе не покинул пределы Запорожья, а шинкует при войске, которое сейчас находится в походе под начальством кошевого (дело происходит во время русско-турецкой войны). Кошевой заступается за Шмуйло, он указывает, что хотя по закону ему надлежало бы приехать в Сечь для уплаты долгов, но так как Шмуйле здесь не на кого оставить товары, то он предлагает всем кредиторам приехать сюда для учинения расчета[100].

Этот Шмуйло ведет весьма разветвленные торговые операции. Сам он, как мы знаем, шинкует при войске, а его приказчики торгуют в это время его товарами в Сечи и в Кодаке. Кроме того он не ограничивается одними только торговыми операциями, а является еще «по искусству» шмуклером (поэтому в актах он и называется то Шмойло Шмуклер, то Шмойло Маркович), и вот, взяв у разных казаков заказы и авансы на покупку нужного ему для работы шелка, серебра и золота, он опять (и, кажется, уж окончательно) исчезает из Сечи, задолжав многим. Кошевая канцелярия просит уманского губернатора и знакомого нам раввина и доктора Марка содействовать отысканию бежавшего Шмуйла[101]. Ответ раввина нам неизвестен, а уманский губернатор ответил, что упомянутый еврей, оставшись в Умани многим должным, бежал в турецкие пределы, в город Балту, и находится, к сожалению, вне досягаемости[102].

Тогда возникает любопытный юридический казус. В порядке известной уже нам репрессалии, запорожцы забирают на указанную сумму горелки у находящегося сейчас в Сечи какого-то еврея Хаима Мошковича. Но, приняв во внимание, что какие-то запорожцы остались должны какому-то уманскому еврею, торговцу водкой, некоторую сумму, для восстановления справедливости мудро было решено взыскать этот долг, но не больше, чем половину тех денег, которые остался должен Шмуйло, в пользу пострадавшего еврея, который должен будет таким образом вернуть эти деньги указанному уманскому еврею в случае, если ему удастся взыскать с Шмуйла долг[103].

Таким образом создается весьма сложная правовая конструкция. Все еврейское купечество воспринимается как единое юридическое целое; все они должны отвечать друг за друга, как солидарные ответчики. Так, помимо, а может быть и вопреки своему желанию, еврейские купцы трактуются как какое-то товарищество, делаются членами какой-то корпорации. Дальнейшее развитие еврейских торговых отношений с Сечью должно было бы вызвать неизбежно какое-нибудь организационное и правовое оформление этой извне установленной солидарной связи еврейского купечества в Сечи.

Как материал, свидетельствующий, что Запорожье являлось местом транзита, где осуществлялась смычка между еврейско- польским и еврейско-крымским купечеством, интересен один документ, к сожалению, написанный очень невразумительно и дошедший до нас в дефектном состоянии. Из документа видно, что между запорожским евреем Моисеем Соломоновичем и перекопским евреем Салсаем были торговые и долговые сношения[104].

До нас дошли сведения еще об одном деле, ставшем предметом судебного следствия и носившем как будто бы уголовный характер.

Арендатор села Каторницы Уманской губ. Хаим, сын Моисея, приехавший по торговым делам в Сечь, показал под присягою, что у него было украдено 217 руб.[105] Он, очевидно, требовал от коша возмещения убытков. Следствиеי однако, выяснило, что присяга была дана ложно.

Одна подробность судебного следствия заслуживает внимания. Евреи дают свои показания в присутствии свидетелей евреев, которые подписываются под показанием трафаретной фразой по украински, но еврейскими буквами «при сем был у восвидетельство подписался жид» (имя рек). Значит перед судом создаются для евреев-ответчиков некоторые гарантии.

Если прибавить еще показание казака Дрона, в котором он говорит, между прочим, о том, что вез для еврея из Умани в Сечь горелку, а в Умань из Сечи — табак[106], то этим будут исчерпаны все найденные нами в архиве Новой сечи данные об еврейской торговле.

Материалы наши, таким образом, нельзя не признать скудными, фрагментарными и достаточно случайными. Дело заключается, очевидно, не только в том, что архивной материал по своему свойству отражает только некоторые (и не самые важные) моменты интересующего нас явления; возможно, что часть материалов, относящихся к нашей теме, просто не сохранилась[107]. Поэтому опасно на основании этого материала делать какие-нибудь выводы. Попытаемся только вкратце резюмировать наши наблюдения.

В торговле с Сечью, в которую втягивается еврейское купечество пограничной Брацлавщины (главным образом Умани и Уманского уезда: Ладыжин, Кантаржин и т. д.), главное место занимает ввоз водки — предмета широчайшего потребления в Запорожье. Водка ввозится частью для оптовой продажи, частью продается в арендуемых евреями шинках[108]. Кроме водки, евреи ввозят и так называемый «лавочный товар» (мануфактура и галантерея); очевидно, также и предметы роскоши. Из Сечи евреи-купцы вывозят основные предметы запорожского экспорта: табак, шерсть и т. д. Евреи-купцы встречаются по всей территории запорожских вольностей: они сопровождают казачье войско в походе, имеют постоянные лавки в самой Сечи, Кодаке и других местах. Большинство известных нам евреев-купцов, приезжая в Сечь по торговым делам, остаются на положении приезжих «гостей», они здесь живут только временно, сколько требуют их торговые операции. Но кое-кто поселяется здесь постоянно; это в первую очередь приказчики при лавках, остающиеся в пределах Запорожья до того по крайней мере времени, пока не распродан весь товар. О купце Моисее Соломоновиче, напр., уже совсем определенно сказано: «жительствующий в пределах войска Запорожского низового». Значит, можно предположить наличие в Сечи какого-то постоянного еврейского населения; хотя у нас нет решительно никаких данных, которые бы говорили о существовании здесь чего-нибудь, напоминающего еврейскую общину или общинную ячейку. Синагоги в Сечи, как мы случайно узнаем из одного архивного документа, не было[109].