Справочник по философии разума животных - Kristin Andrews,Jacob Beck
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проблема в том, что "сознательно доступный" - это двусмысленное выражение. "Иметь сознательно доступную мысль" может означать либо "иметь сознательную мысль", либо "быть сознательным в отношении мысли", а это две очень разные вещи. Если их разделить, то есть риск разрушить основное различие между мыслью первого порядка (которая относится к миру) и мыслью второго порядка (которая относится к мыслям).
Конечно, верно, что можно иметь осознанную мысль, не осознавая носителя этой мысли. Кажется, что так происходит почти всегда. Но это потому, что наличие осознанной мысли не предполагает осознания мысли вообще. Сознание осознанной мысли, так сказать, направлено вовне. Иметь осознанную мысль - значит осознавать то, о чем идет речь. Сознательно думать о кошке на лужайке - значит сознавать кошку на лужайке.2 Это парадигмальный случай мысли первого порядка о мире - кошка является объектом мышления.
В отличие от этого, осознание мысли о том, что кошка лежит на газоне, не является эпизодом мышления первого порядка. Осознание мысли о кошке на лужайке - это мышление о мысли, а не о кошке. Объектом мышления является не кошка на лужайке, а мысль о том, что кошка на лужайке.
Точка зрения Лурца применима к мышлению первого порядка, но не (я утверждаю) к мышлению второго порядка. Мы можем сознательно думать о кошке, не осознавая средства передвижения нашего мышления. Но мы можем сознательно думать о том, что кошка лежит на лужайке, только если эта мысль определенным образом транспортируется. Хорошей аналогией здесь может служить размышление о предложении. Мы можем думать о предложении, только если оно записано или произнесено. Предложение должно быть представлено таким образом, чтобы выявить его структуру и состав. С мыслями дело обстоит точно так же. Мысль - это та мысль, которой она является в силу своего состава и структуры. Мышление о данной мысли, следовательно, требует представления ее состава и структуры. Таким образом, средство мышления второго порядка должно делать структуру и состав целевой мысли наглядными. Но, согласно аргументам, приведенным в разделах 4 и 6, средства такого мышления второго порядка должны быть лингвистическими.
Заключение
В целом, возражения против моего аргумента в Bermúdez 2003a о том, что мышление о мышлении требует языка, привлекли внимание к ряду интересных и важных моментов. Среди них - более тонкая картина соотношения теории и эксперимента при обсуждении неязыкового познания (Лурц); роль языковых образов в мышлении (Хейл); проницательный анализ того, как картографические репрезентации могут служить средствами для мышления первого порядка (Кэмп); и соотношение между содержанием и средством в сознательном мышлении (Лурц). Эти материалы, безусловно, помогли мне уточнить и развить первоначальный аргумент. Но, как я утверждаю, основное утверждение о том, что мышление о мышлении требует языка, остается в силе.
Глава 12. О психологических объяснениях и Я-концепциях (у некоторых животных)
Эрик Сайдел
Согласно недавнему исследованию, полевки прерий утешают друг друга, когда испытывают стресс. Дж. П. Буркетт и его коллеги разделили пару полевок и подвергли одну из них ("демонстратора") легким ударам ногами. Затем демонстратора воссоединили с другой полевкой ("наблюдателем"), которая не была свидетелем ударов. Буркетт и его коллеги обнаружили, что наблюдатель значительно дольше занимался грумингом, направленным на демонстратора, чем в контрольной ситуации, когда демонстратора не били током. Груминг, который Буркетт и его коллеги также называют "утешительным поведением", был ограничен знакомыми полевками; наблюдатели не стали бы обхаживать или утешать незнакомцев. New York Times сообщила об этом эксперименте под заголовком "Мохнатое плечо, на котором можно поплакать".2 Репортаж "Таймс" начинается с утверждения, что "степные полевки утешают друг друга, когда им плохо". Существует заметный разрыв между утверждениями ученых - о том, что наблюдатель ухаживает за демонстратором, находящимся в состоянии стресса, - и утверждениями "Нью-Йорк Таймс" - о том, что наблюдатель обеспечивает плечо для демонстратора, находящегося в состоянии стресса, чтобы тот мог поплакать. Утверждения, сделанные "Таймс", вызывающи и предполагают сочувственную реакцию, характеризующуюся сопереживанием и сочувствием. Читателю практически предлагается представить, как наблюдатель протягивает руку демонстранту, говоря: "Я чувствую твою боль". Такой сценарий явно не подтверждается экспериментально. Любое приписывание человекоподобного опыта степной полевке было бы преждевременным. Или нет? Что дает основание приписывать человекоподобный опыт нечеловеческому животному? Какие доказательства мы могли бы собрать, чтобы поддержать утверждение о том, что нечеловеческое животное имеет мысли и переживания, схожие с человеческими?
Далее я предположу, что сравнительные данные (собранные в основном в исследованиях приматов) говорят о том, что, хотя некоторые животные могут обладать активной психической жизнью, включающей мысли и цели, маловероятно, что опыт психической жизни нечеловеческих животных схож с опытом психической жизни человеческих существ. Человеческий ментальный опыт опирается на концепцию "я", которая, как показывают данные, отсутствует у многих нечеловеческих животных. Чтобы понять, почему такая концепция "я" важна, я начну с рассмотрения того, как утешительное поведение прерийной полевки похоже на эмпатическое поведение, встречающееся у людей. Затем я обращусь к замечательному планирующему поведению шимпанзе. Внимательное рассмотрение этого поведения и характера доказательств, которые оно дает для понимания разума шимпанзе, указывает на роль, которую концепция "я" играет в психической жизни человека.
Буркетт и его коллеги раскрыли несколько деталей утешительного поведения прерийных полевок, которые наводят на мысль о параллелях с эмпатическим реагированием человека. Во-первых, подобно человеку, находящемуся в состоянии сопереживания, наблюдатели за прерийными полевками, очевидно, испытывают стрессовое состояние, аналогичное тому, в котором находится демонстратор, о чем свидетельствует их сходное поведение, связанное со страхом и стрессом, а также повышение уровня гормонов, связанных со стрессом. Уровень этих гормонов снижался, если наблюдателю разрешали взаимодействовать с демонстратором и обхаживать его, но оставался повышенным, если наблюдателю не разрешали обхаживать демонстратора. Кроме того, полевки-наблюдатели чаще обхаживали знакомых им демонстраторов, как и сочувствующие люди, которые чаще проявляют эмпатию к знакомым. Полевки также продемонстрировали осознание различий между собой и другими: несмотря на то, что и демонстраторы, и наблюдатели испытывали повышенный уровень стресса, только демонстратор получал утешение; демонстраторы не участвовали в усиленном ухаживании за наблюдателями. Более того, у людей эмпатическое поведение связано с наличием окситоцина, поэтому команда Буркетта ввела наблюдателям антагонист окситоцина, чтобы выяснить, как окситоцин влияет на эмпатическое поведение прерийных полевок. Те полевки, которым вводили антагонист окситоцина, после инъекции не проявляли утешительного поведения.
Как у людей, так и у
