Мужчины не ее жизни - Джон Ирвинг

— Дождь… — сказал Карлу Эдди.

В комнату отдыха затиснулось человек пять-шесть, и, услышав замечание Эдди, все они разразились смехом. Именно такой бесстрастный старомодный юмор можно было встретить в каком-нибудь романе Эда О'Хары! Но Эдди просто не знал, что еще ему сказать. Он принялся пожимать присутствующим руки, а вода стекала с него, как с промокшей собаки.

Был здесь и тот важный деятель из «Рэндом хауса»[17], редактор Рут. (Редактором двух первых романов Рут была недавно умершая женщина, и теперь ее место занял этот тип.) Эдди видел его три или четыре раза и никак не мог запомнить его имя. Но как бы ни звали этого важного редактора, он тоже не мог запомнить, что уже знакомился с Эдди. Эдди никогда до сегодняшнего вечера не находил в этом ничего оскорбительного.

Стены комнаты отдыха были увешаны фотографиями самых знаменитых мировых авторов; Эдди был окружен писателями международного статуса и известности. Фотографию Рут он узнал, прежде чем увидел саму Рут; ее фотография казалась вполне уместной среди фотографий нескольких нобелевских лауреатов. (Эдди никогда и в голову бы не пришло поискать здесь собственную фотографию — он бы и не нашел ее здесь.)

Именно ее новый редактор в буквальном смысле вытолкнул Рут навстречу Эдди. У склонного к фамильярности человека из «Рэндом хауса» был радушно-агрессивный вид. Он бесцеремонно положил свою большую ладонь между лопаток Рут и выпихнул ее из угла комнаты, где она, казалось, пряталась от других. Рут не была застенчива; Эдди знал это по ее многочисленным интервью. Но, увидев ее живьем (впервые — взрослой), Эдди понял, что в ней была какая-то нарочитая миниатюрность. Она словно бы сама пожелала быть маленькой.

На самом деле она была ничуть не ниже, чем тот чернокожий детина в автобусе на Мэдисон-авеню. Ростом Рут не уступала отцу — вполне нормальный рост для женщины, но она была значительно ниже Марион. Правда, ее миниатюрность никак не была связана с ее ростом — она, как и Тед, была по-спортивному крепко сбитой. На ней, как всегда, была черная футболка, и Эдди сразу бросилось в глаза, что мускулатура правой руки Рут развита на мужской манер — больше, чем на левой, и бицепс и мышцы предплечья были заметно крупнее и сильнее, чем на тонкой левой руке. Это происходит с теми, кто занимается сквошем или теннисом.

Эдди взглянул на нее и сразу же решил, что она в пух и прах разнесет Теда на корте. Она и в самом деле могла бы сделать это на любом сквош-корте стандартных размеров. Эдди и представить себе не мог, как хочется Рут разнести отца в пух и прах, как не мог он предположить, что старик по-прежнему легко обыгрывает спортивного вида дочь в своем сарае, дающем ему несправедливые преимущества.

— Здравствуйте, Рут. С нетерпением ждал встречи с вами, — сказал Эдди.

— Здравствуйте… снова, — сказала Рут, пожимая ему руку.

У нее были короткие, квадратные пальцы — как у отца.

— Ух ты, — сказал редактор из «Рэндом хауса», — я и не знал, что вы знакомы.

У Рут была и отцовская ироническая улыбка, при виде которой слова застряли у Эдди в горле.

— Вы, наверно, хотите сначала умыться? — спросила она Эдди.

И тут опять в дело вступила фамильярная рука редактора, которая на сей раз с чуть чрезмерной бесцеремонностью легла между лопаток Эдди.

— Да-да, дадим мистеру О'Харе пару минут, чтобы привести себя в порядок, — сказал новый редактор Рут.

И только оказавшись в туалете, Эдди понял, насколько необходимо ему привести себя в «порядок». Он был не только грязный и мокрый — целлофановая упаковка, вроде бы от какой-то сигаретной пачки, прилипла к его галстуку, обертка от жвачки, под которой при более внимательном обследовании обнаружился комок хорошо пережеванной резинки, висела на его ширинке. Рубашка его промокла насквозь. В зеркале Эдди поначалу никак не мог узнать свои соски — он попытался смахнуть их, словно это тоже была прилипшая к коже жевательная резинка.

Он решил, что лучше всего ему снять пиджак и рубашку и отжать их; отжал он и свой галстук. Но когда Эдди снова оделся, то оказалось, что галстук и рубашка у него стали словно жеваные, к тому же его рубашка, которая прежде была белоснежной, теперь стала розовато-выцветшей в полоску. Он посмотрел на свои ладони со знакомыми пятнами красных чернил, которыми заправлялась его редакторская ручка (его так называемая «любимая учительская»), и — еще до того, как он заглянул в свой портфель, — он понял, что вся правка красным на рукописи его речи сначала поплыла на мокрых страницах красными кляксами, а потом порозовела.

Когда он таки взглянул на свою вступительную речь, то увидел, что вся его сделанная от руки правка стерлась или расплылась до неузнаваемости, а оригинальный машинописный текст, который теперь оказался напечатанным на розовом фоне, стал значительно менее разборчивым, чем прежде. Что было неудивительно — ведь прежде эти буквы хорошо выделялись на чистой белой странице.

Горсть мелочи перекашивала набок его пиджак. В туалете Эдди нигде не увидел корзинки для мусора, и — он надеялся, что это последняя на сегодня глупость, — Эдди швырнул всю мелочь в унитаз, потом спустил воду, и когда бурление прекратилось, он увидел, что четвертаки остались лежать на донышке унитаза.

Рут воспользовалась туалетом после Эдди. Когда он шел за ней на сцену (большинство остальных отправились в зал и заняли места среди публики), она оглянулась через плечо и сказала ему:

— Странный фонтан для загадывания желаний, правда?

Он не сразу сообразил, что она говорит о монетках в унитазе; он, конечно же, не мог сказать, знает ли она, что это его деньги.

Потом уже без всякого подтекста — и без озорства — она сказала:

— Надеюсь, мы поужинаем вместе после этого — будет возможность поболтать.

Сердце у Эдди екнуло. Неужели она имела в виду ужин на двоих? Но даже Эдди понимал, что рассчитывать на это не приходится. Она имела в виду — с Карлом, с Мелиссой и, несомненно, с этим фамильярным новым редактором из «Рэндом хауса», не говоря уже о его больших бесцеремонных ладонях. И все же, может быть, Эдди удастся улучить с ней минутку наедине. А если нет — может, получится договориться с ней о более поздней встрече тет-а-тет.

По лицу его гуляла идиотская улыбка — настолько он был поражен ее приятным — некоторые сказали бы «красивым» — лицом. Верхняя губа Рут была точной копией верхней губы Марион, полные груди, слегка покачивающиеся при ходьбе, были у нее тоже материнские, вот только без высокой талии Марион груди Рут казались великоваты для нее. И у нее были короткие, сильные ноги, как у Теда.

Дорогая черная футболка изящно сидела на Рут. Эдди показалось, что эта футболка из какого-то шелковистого материала, более тонкого, чем хлопок. И джинсы на ней были непростые — тоже черные, в обтяжку. Эдди видел, как она отдала свой жакет редактору — сшитый на заказ кашемировый жакет, подобранный под футболку и джинсы. Рут не хотела быть в жакете во время чтений — ее поклонники желали видеть футболку, решил Эдди. У Рут Коул явно были не просто читатели — у нее были поклонники. Эдди испытывал трепет при мысли о том, что ему предстоит выступать перед ними.

Когда Эдди вдруг понял, что Карл в эти мгновения представляет публике его, Эдди, он предпочел отключить слух. Неприятного вида рабочий сцены уступил Рут свой стул, но она предпочла стоять, переминаясь с ноги на ногу, словно собиралась играть в сквош, а не читать.

— Моя речь… — прошептал Рут Эдди. — Я ею не очень доволен. Вся правка потекла.

Она приложила свой короткий указательный палец к губам. Когда он замолчал, она подалась вперед и прошептала ему в ухо:

— Спасибо, что не написали обо мне. Я знаю, что вы могли бы.

Эдди онемел. Только услышав ее шепот, понял он, что у Рут голос матери.

Потом Рут подтолкнула его к сцене. Поскольку Эдди не слушал вступительного слова Карла, то он и не знал, что Карл и аудитория — а это была аудитория Рут Коул — ждут его.

Рут всю свою жизнь ждала встречи с Эдди О'Харой; с того самого дня, когда Рут впервые услышала об Эдди и ее матери, она хотела встретиться с ним. А теперь ей было тяжело видеть, как он идет к сцене, потому что он уходил от нее. Поэтому она стала смотреть на Эдди на телевизионном мониторе. С точки зрения камеры — а это была и точка зрения аудитории — Эдди не уходил, а приближался, он был обращен лицом к залу и публике.

«Наконец-то он идет ко мне!» — представляла себе Рут.

«Но что, черт побери, моя мать могла найти в нем?» — недоумевала она.

Какой жалкий, несчастный человек! Она разглядывала его в черно-белом цвете на маленьком экране телевизионного монитора. Вид у него в таком примитивном изображении был моложавый — она видела, каким он, наверно, был хорошеньким мальчиком. Но хорошенький мужчина не может быть привлекательным перманентно.