На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Родима-а-ай, – разом вздохнули счастливые бабы.
– А за это я прошу вас миром избрать Карпухина в писари. Я знаю его, а он ведает ваши нужды… Что еще беспокоит вас?
– На Байкуль бы, – заговорили мужики. – К водичке бы запахнуть: оно, глядишь, и поперло бы… хлебушко-то!
– Не все сразу, – ответил Мышецкий. – Обещайте мне, что у вас не возникнет никаких аграрных беспорядков, и тогда я об озере Байкуль… подумаю!
Главный вопрос был разрешен, и князь вышел. Отставленный писарь раскорякой залезал в дрожки, обиженный.
– Это как сказать, – бубнил он. – Ноне не те времена: печать прессы нам шибко поспособствует… Суворину писать будем!
– Да пишите! Все пишут… а дураки читают, – крикнул князь.
Карпухин проводил его до полотна дороги, где стояла дрезина. Сергей Яковлевич подал парню руку:
– Обойдется, – ободрил. – Держись за меня, Федор, и я выведу тебя в люди… Помяни мое слово: высоко подниму тебя!
Звенели рельсы. На уренские края надвигался вечер. Теплый.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
– Сколько их там? – спросил Борисяк.
– С пяток наберется, – ответил Казимир. – Сам Ферапонт – хозяин, Сенька-Классик – шантрапа несчастная, Герасимов, что в банях служит, ну, Шебунин придет на выпивку.
– Ладно. Двинули. Ивасюта на кузлах?
– Да. Завернет коляску со стороны Банковского…
Шли через огороды, между гряд; сочно пучились в темноте пузатые кочны капусты. Дружинники депо вылезли из кущ боярышника, разросшегося за лето над обрывом Уренки. Борисяк пересчитал их в потемках, хватая каждого за плечо.
– Четверо, – сказал. – Куда больше, ребята! Я первым пойду с черного хода. Отопру вам с улицы… Самое главное – станок! Осторожнее с активуями, стрелять буду я первый… Ходу!
Редкие фонари слабо мерцали из зелени деревьев. Ветви упруго хлестали боевиков по лицам. Давненько не был Борисяк в родном городишке, озирался сейчас: как тут, что изменилось…
– Забор, – подсказал Казимир, – левее… доска отогнута!
– Ясно, – Борисяк присел, пропихнул себя в щель изгороди.
Высыпали звезды – чистые. Вот и свист – издалека.
– Салют от Ивасюты, – прислушался Казимир. – Ключ где?
Борисяк порыскал в кармане, достал ключ-американку:
– Здесь… Ну, все поняли? Тогда я пошел…
Было жутковато: хоть крестись. Один так и сделал: ничего, люди есть люди, они не железные – сейчас пальба начнется…
– Стой! – задержал Борисяка машинист.
– Чего стой?
– Я говорю – стой… слушай!
Звонко процокали от Ломтева переулка полицейские кони. Громыхали по булыгам приземистые кареты «черных воронов». Холодно блеснули шашки и шпоры. Кортеж развернулся – и прямо к крыльцу мясной лавки Ферапонта Извекова.
– Предали, – сдавленно пискнул кто-то в рукав.
Борисяк жарко дышал в землю. Ничего не понимал! В двери, куда собирались они проникнуть, теперь ломилась охрана. Жандармы расшибали филенки дверей. Хрястались в них дюжими плечами.
– Пышкин! – слышалось. – Подсунь «фомку», там лом держит…
С мясом вывернули замок, ввалились в лавку.
– Ша! – сказал Борисяк. – Это не за нами… Тихо, ребята!
И вот жандармы выволокли из лавки Извекова, стали закидывать его в карету, но мясник уперся ногами.
– Фуля ты меня садишь? – орал исступленно. – Своих берешь?
Вывели второго активуя. Руки ему назад, и так пригнули – хоть горошину носом по земле кати.
– Предали святое дело! – кричал Сенька-Классик…
Казимир насчитал семь черносотенцев. На глазах деповской дружины всех, как миленьких, покидали в «черные вороны» и увезли в управление. Боевики перевели дух, поднялись, повеселели.
– Отлично, – сказал Борисяк. – А теперь – станок, быстро! Казимир, свистни, я не умею… Пусть Ивасюта подъезжает.
Машинист свистнул. Дружина проникла в лавку, разгромленную в свалке, из подпола вытащили станок, бумагу. Погрузили в коляску, и Борисяк зашептал на ухо Ивасюте:
– Никому не проболтайся, куда везешь… Помнишь? Опытная станция, агроном Карл Иванович, старичок… Ну, вези!
Ивасюта настегнул рысака. Боевики рассыпались по домам.
Борисяк остался ночевать у Казимира, сказал Корево:
– А кому, вы думаете, мы обязаны такой случайности?
– Ну, только уж не Дремлюге, – засмеялась акушерка.
– И я так думаю, что это наверняка наш князь пролиберальничал. Впрочем, спасибо ему, если так: нам здорово повезло!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дремлюга, радостно возбужденный, не удержался и позвонил Мышецкому прямо в губернаторский дом:
– Ваше сиятельство, ваше указание мною выполнено…
– А что я вам указывал, капитан?
– Местные акгивуи арестованы… вся головка!
– А я и не говорил, чтобы вы их арестовали.
– Как же так? Не вы ли, ваше сиятельство…
– Послушайте, – остановил его губернатор. – Да, я велел вам пресечь активность погромной партии. Да, я указывал на пресечение способов мерзкой пропаганды. Но арестовывать – нет, нет!
Дремлюга малость подзакис.
– Не выпускать же? – сказал. – Шуму от них не оберешься…
– А – станок? – вдруг спросил Мышецкий.
– Что, что, ваше сиятельство? Что вы сказали?
– Повторяю: вы станок печатный забрали у них?
Дремлюга повернулся от аппарата к Бланкитову:
– Олухи, вы станок взяли? Князь спрашивает…
Бланкитов опешил:
– Три бомбы, ящик с револьверами… А станок – нет!
– Извините, князь, – продолжил Дремлюга, – отвлекли… Да, вы можете не беспокоиться: мы станок взяли… Спокойной ночи!
А потом гаркнул на Бланкитова, как на худого щенка:
– Воздух портишь? Дуй обратно, что есть мочи, и быстро вези станок сюда. Слышал? Я князю уже доложил, что станок здесь…
Бланкитов упорхнул, как мотылек, в черную уренскую ночь. Трещенко и Персидский смаковали на все лады оплошность своего напарника, распивая пиво, судили без жалости:
– Конечно, разве Еланкитову можно доверить? Оно и верно, что человек он опытный, да за галстук вправляет не приведи бог…
Прошел целый час. Выли в подвале арестованные активуи.
– Где Бланкитов, дерьмо такое? – бушевал Дремлюга.
В половине второго ночи пришел незнакомый дворник.
– Капитан Дремлюга вы будете? – спросил с опаской. – Вот вам тогдась гумага преважнецкая, господа писать изволят…
Это был рапорт Бланкитова с просьбой об отставке.
– Я его отставлю! Отставлю и приставлю! Где он?
– Ходють, – сказал дворник. – По улицам темным ходють. А войти не смеют. Потому как причина нам неизвестная. Но – ходють!
– Трещенко, Персидский, за шкирку его, ко мне, расшибу!
Изъяли с темной улицы.
– Вот он… расшибайте!
– Был я, – заплакал Бланкитов, – все облазил. Нет станка!
Дремлюга так и плюхнулся на стул, аж сиденье треснуло.
– Я не буду, – сказал. – Теперь ты сам звони князю… Ну?
– Может, утречком еще пошукать? – рыдал Бланкитов. – Может, где под кроватью и не заметил… Вот солнышко взойдет, тогда…
Дремлюга сорвался с места. Прыжками, словно зверь, кинулся в арестное отделение. Распахнул двери камеры – первой же.
– Фа-ми-ли-е? – закричал. – Быстро!
– Извеков я буду… Ферапонт, а по батюшке – Матвеев.
– Произведен – когда был?
– Родился-то когда? Погоди, сейчас вспомню…
– Сословие?
– Ну, мещанин… Так что?
Тресь по зубам:
– Где станок?
Ферапонт в угол так и закатился.
– За што лупишь? – орал. – Нешто я скрал станок? Ну, да! Стихи печатали… в рифму! Так поди и возьми, где стоит…
Дремлюга развернулся, снова – клац по зубам:
– Ты мне Пушкина тут не выкобенивай! Говори: где станок?
– Поди да возьми, говорю. Пошто клеишь меня? Ну, печатали, не сомневаюсь… Так вить кому можно, а нам – с маком?
Дремлюга ремень на штанах расстегнул, намотал его на руку. Тяжело качалась острая бляха. И пошел прямо на активуя:
– И не такие у меня бывали. Да кололись – без сучка и задоринки. Станешь тонкий, звонкий, а уши – топориком! – И хлестал бляхой. – До утра думай… Где станок? Куда спрятали?
И до утра все «думали». Сообразить не могли. Наигранно веселым голосом (где наша не пропадала) доложил Дремлюга губернатору по телефону:
– Ваше сиятельство, неувязочка вышла, провались оно все. Бланкитов, сотрудник мой, чудак такой, не прихватил станочка единовременно. А теперь он куда-то завалился, не найдем!
На другом конце города долго-долго молчал князь Мышецкий.
– А ведь дело-то, – сказал потом строго, – оборачивается отныне серьезным. Самое главное не исполнено вами…
– Активуев выпустить? – сгоряча ляпнул Дремлюга.
– Нет, нет, нет! Теперь ни в коем случае! Как можно? С этого момента, повторяю, дело выглядит весьма серьезно… Спросите у арестованных, пожалуйста, где они прячут свою типографию?
«Будто мы их не спрашивали?» – обозлился Дремлюга.
– Да активуи, князь, как-то осторожничают со станком…
– А за что вы, капитан, жалованье получаете? – спросил Мышецкий. – Итак, я жду!
