Слишком поздно - Алан Милн

Если читатель теперь скажет: «Интересно, для довершения портрета, что он думал о вас?» — то будет совершенно прав. Должно быть, я бесил его неимоверно. Однажды я даже спросил, намного ли ему лучше работается с моим преемником, человеком примерно его возраста. Оуэн ответил: «Да нет, ну что вы» — и это, очевидно, значило, что я угадал. «У вас была легкая рука, «кусочки» выходили намного веселее, и негодных рассказов из почты вы пропускали меньше, зато он более аккуратен, деловит и не убегает пораньше в субботу». Можно бы еще добавить: «К тому же он патриот-консерватор, в отличие от вас, непатриотичного радикала».

Оуэн, как и многие другие политики того времени, не принадлежащие формально ни к какой партии, считал, что все радикалы — изменники, а настоящие джентльмены все сплошь консерваторы. Он искренне верил, что руководимый им «Панч» — непартийная газета. За редакционным столом Руди Леман и Э. В. Лукас в меру сил защищали либерализм, но Руди проработал здесь так долго, что почти потерял всякую надежду, а Э. В. с присущей ему иронической снисходительностью к оппонентам быстро признал, что «общее настроение за столом» против него. Им, впрочем, простительно: Леман по происхождению немец, а Лукас, бедняга, не учился ни в закрытой школе, ни в университете. А вот Милн — другое дело. Тут чистое упрямство и своеволие. Молодой человек, окончивший одну из восьми лучших закрытых школ и Единственный в мире университет — пусть он и удирает пораньше в субботу, но удирает-то играть в крикет в почтенных загородных усадьбах… Нет, это просто нелепость.

Сейчас такой подход может показаться странным, однако такова была политика в великие дни Ллойд Джорджа и его «народного» бюджета, когда подоходный налог подскочил до — сколько же там было… девять пенсов с фунта? — а предприятия, повышающие занятость, с доходом больше пяти тысяч фунтов в год, можете себе вообразить, облагались дополнительным налогом. Все мои знакомые на балах, крикетных полях и в загородных усадьбах предполагали как нечто само собой разумеющееся, что я разделяю их мнение о вероломстве нашего правительства.

Оуэн быстро понял, что это совсем не так. Я больше не давал ему на проверку свои рассказы, прежде чем отослать их в типографию, но пока меня не допустили к Столу, у него оставалось право вето. Касательно участников редакционного обеда и их произведений такого права у Оуэна не было. В те дни, когда лозунг дня гласил: «Восемь, восемь, мы требуем, не просим!» (имелись в виду линейные корабли), а представители военно-морской лиги вопили, что численность флота должна втрое или вчетверо превосходить флот предполагаемого противника, иначе мы отданы на милость врагу, я предложил Руди Леману переделать «Балладу о флоте»[35]. Что, если сэр Ричард Гренвиль отказался бы выйти в море, пока ему не предоставят численного перевеса пятьдесят три к одному?

В ту пятницу Оуэн просматривал готовые полосы еще более медленно и вдумчиво, чем всегда, и наконец заговорил ледяным тоном:

— Видели, какие стихи сочинил Руди?

Естественно, я отвечал, что, хоть и не видел, могу догадаться, о чем они, поскольку именно я подал ему идею.

— В таком случае, — проронил ледяной голос, — вы оказали плохую услугу своей стране и «Панчу».

Вполне возможно. Однако в те дни меня глубоко возмущало расхожее мнение, будто родную Англию любит только тот, кто отзывается о Германии либо с ужасом, либо с благоговением. К сожалению, война, которая спасла демократию и сделала Англию страной, где могут достойно жить герои, не изменила расхожего представления о патриотизме. Снова истинные англичане испытывают по отношению к Германии глубокий восторг; такой глубокий, что место ему где-нибудь в самом глубоком бомбоубежище.

Сейчас я слишком стар, чтобы возмущаться; мне просто смешно.

Сделавшись (по крайней мере так мне казалось) человеком состоятельным, я переехал с Веллингтон-сквер в дом со звучным названием «Сент-Джеймс-парк Чемберс, Ворота королевы Анны», хотя кебмены его находили по адресу «Вестминстер, Бродвей, 31». Название звучное, но неудобств в квартире хватало. В длинную и узкую гостиную можно было попасть, только пройдя через одну из двух других комнат, что приводило к близкому знакомству гостя с хозяйской спальней или ванной, по вкусу. В наши дни подобную планировку трактовали бы как милую непринужденность, но в те времена люди, как правило, не выставляли напоказ свою личную жизнь. Соответственно я решил спать в ванной или, лучше сказать, обустроил себе роскошную спальню со встроенной ванной, а освободившаяся комната стала чем-то вроде библиотеки.

Кен женился и жил в Илинге на двести фунтов в год. Я обедал у них по крайней мере раз в неделю, часто два или три. Пока Мод варила картошку, мы с Кеном закупали продукты — все то, что так радовало нас в Вестминстере: сардинки, язык, консервированные фрукты, лимонад и более взрослый напиток, шерри-бренди. Потом, когда Мод мыла посуду, мы, наевшиеся мужчины, сидели у очага, курили и разговаривали. Иногда Мод нездоровилось, и тогда мы, мужчины, брали на себя заботу о домашнем хозяйстве. Мы подолгу обсуждали с мясником каждый кусок мяса и торговались из-за четырех фунтов ребрышек, а принеся добычу домой, готовили ее, следуя мудрым советам миссис Битон[36]. «Мясо с овощами» торжественно подавалось на стол, и, клянусь, во всей Англии не было лучше еды. Был ли я снова «ведущим», как при восхождении на Напскую Иглу, или просто вообразил это теперь по своей дурацкой привычке? Не помню; вполне возможно, Кен был лучшим поваром. Зато я помню, что сочинил рассказ о таком обеде всего за несколько дней до того, как поступил на работу в «Панч» — и кажется мне, что сочинял по заказу, хоть это и странно. Рассказ я отправил в манчестерскую «Сандей кроникл». К несчастью, в Манчестере (или только в этой газете) есть обычай требовать с авторов отчет с указанием количества слов или строк, за которые следует заплатить. Я прочел свой рассказ в Национальном либеральном клубе (как прав был Уэллс, когда говорил, что членство в этом клубе может мне пригодиться!), а потом специально купил экземпляр газеты, чтобы подсчитать слова. Потом я послал им еще один рассказ, но его напечатали в воскресенье, когда меня не было в Лондоне. Я так и не увидел этого номера, не смог подсчитать слова и в результате не получил денег. При доходе в пятьсот фунтов в год подобные пустяки меня уже не беспокоили, однако если сейчас издатели «Сандей кроникл» надумают перечислить эти деньги с процентами за тридцать два года на счет благотворительного фонда «Отдых за городом для детей», я охотно им позволю.