Рождение Темного Меча - Маргарет Уэйс

— Конечно-конечно, отец, — ответил Якобиас, отступил и распахнул дверь.

Сарьон шагнул в хижину. На миг его высокая, худощавая фигура силуэтом вырисовывалась на фоне дверного проема. Лунный свет — в небе стояла полная луна — осветил лицо Якобиаса. Полевой маг и его жена обменялись обеспокоенными взглядами. Жена так и осталась сидеть на кровати, прижимая одеяло к груди. Потом Якобиас закрыл дверь, оставив луну за порогом, и хижина вновь погрузилась во мрак. Впрочем, маг тут же пробормотал слово, и среди ветвей, образующих потолок, вспыхнул неяркий свет.

— Пожалуйста, погасите! — отпрянув, воскликнул Сарьон и испуганно выглянул в окно.

Окончательно сбитый с толку Якобиас выполнил его просьбу; в доме опять стало темно. Шорох, донесшийся со стороны кровати, сообщил ему, что жена все-таки решила встать.

— Может, вы чего-нибудь хотите, отец? — нерешительно спросила она. — Э-э... чаю?

Ну а что прикажете говорить каталисту, который вваливается к вам в дом посреди ночи, особенно если у него при этом такой вид, будто за ним гонятся демоны?

— Н-нет, спасибо, — отозвался Сарьон. — Я... — начал было он, но кашлянул и смолк.

Несколько мгновений все трое так и стояли в темноте, слушая дыхание друг друга. Затем снова раздались шорох и ворчание; ворчал Якобиас, которого жена ткнула локтем в ребра.

— Можем ли мы что-то для вас сделать, отец?

— Да, — ответил Сарьон. Он глубоко вздохнул и словно опрометью ринулся с обрыва. — То есть, я надеюсь. Я... э-э... в отчаянном положении... понимаете... мне сказали... я слыхал... слыхал, будто у вас есть… будто вы можете...

На этом месте он иссяк. Вся тщательно заготовленная речь напрочь вылетела у него из головы. В надежде на то, что она все-таки вернется, каталист уцепился за уцелевшее слово.

— Понимаете, в отчаянном положении, и...

Но это не помогло. Сарьон сдался и в конце концов просто сказал:

— Мне нужна ваша помощь. Я ухожу во Внешние земли.

Даже если бы в его хижину вдруг явился сам император и заявил, что это он отправляется во Внешние земли, Якобиас и тогда вряд ли удивился бы сильнее. Лунный свет теперь пробрался в хижину сквозь окно и озарил лысеющего, не первой молодости каталиста, что стоял, сутулясь, посреди комнаты и прижимал к себе торбу, в которой, как сообразил Якобиас, наверняка были собраны все его нехитрые пожитки. Жена Якобиаса сдавленно, нервно хихикнула. Ее муж осуждающе кашлянул и резко произнес:

— Я думаю, мы все-таки выпьем чаю, женщина. Вы бы присели, отец.

Сарьон покачал головой и снова глянул в окно.

— Я... мне нужно идти, пока луна светит...

— Луна посветит еще некоторое время, — почтительно, но твердо произнес Якобиас, опускаясь на стул. Его жена тем временем развела огонь в очаге и принялась готовить чай. — Ну, а теперь, отец Сарьон, — маг строго взглянул на каталиста, словно на собственного сына-подростка, — объясните мне, что это за нелепица насчет ухода во Внешние земли.

— Мне нужно. Я в отчаянном положении, — твердил свое Сарьон. Он уселся, продолжая прижимать к груди торбу с пожитками. И действительно, в этот момент, когда он сидел за грубым столиком напротив полевого мага, у него был вид человека отчаявшегося. — Пожалуйста, не пытайтесь меня остановить и не спрашивайте ни о чем. Просто помогите мне и позвольте уйти. Со мной все будет в порядке. В конце концов, наши жизни в руке Олмина...

— Отец, — перебил его Якобиас, — я знаю, что в вашем ордене на работу в поле отсылают провинившихся, в наказание. Я не знаю, какой грех вы совершили, и знать не хочу.

Он вскинул руку, полагая, что Сарьон захочет что-то сказать.

— Но я уверен, что, каким бы он ни был, это еще не повод понапрасну губить свою жизнь. Оставайтесь здесь, с нами, и несите свою службу.

Сарьон молча покачал головой.

Якобиас несколько мгновений смотрел на него, нахмурившись. Затем он заерзал, и вид у него сделался неуверенный.

— Я... я как-то не привык говорить о таких вещах, о которых собираюсь сейчас сказать, отец. Мы с вашим богом довольно честно поладили: ни я от него не прошу слишком много, ни он от меня. Я никогда не чувствовал, чтобы нас особо что-то связывало, и я решил, что его это устраивает. Во всяком случае, похоже, отец Толбан так считает. Но вы, отец, — вы другой. Вы иногда говорите такие вещи, которые здорово меня удивляют. Когда вы говорите, что все мы в руке Олмина, я почти готов поверить, что вы имеете в виду и меня тоже, а не только себя да епископа.

Захваченный врасплох Сарьон ошеломленно уставился на полевого мага. Он определенно не ожидал ничего подобного. Сарьону сделалось стыдно, потому что, произнося «наши жизни в руке Олмина», он на самом деле в это не верил. Ведь если бы он верил, ему бы не было настолько страшно идти в глушь. «Куда ж я качусь? — с горечью подумал Сарьон. — Теперь я сделался еще и лицемером».

Увидев, что Сарьон умолк и погрузился в размышления, Якобиас решил, что каталист вновь обдумывает свое намерение.

— Оставайтесь здесь, с нами, отец, — мягко, но настойчиво произнес полевой маг. — Хорошей нашу жизнь не назовешь, но и особо плохой — тоже. Там намного хуже, уж поверьте мне.

Якобиас понизил голос.

— Стоит вам отправиться туда, — он кивнул в сторону окна, — и вы быстро в этом убедитесь.

Сарьон понурился, побледнел, и видно было, что он вот-вот расплачется.

— Понятно, — помолчав, сказал Якобиас. — Значит, вот как оно все? Вы от меня ничего нового не услышали и небось не раз сами себе это все говорили. Но кто-то или что-то заставляет вас идти.

— Да, — тихо отозвался Сарьон. — Не спрашивайте меня больше ни о чем. Я плохо умею врать.

Все умолкли. Жена Якобиаса заставила чай перелезть к столу и разлиться по чашкам, оформленным из отполированного рога. Женщина уселась рядом с мужем, взяла его за руку и крепко сжала.

— Это из-за нашего сына? — спросила она. В голосе ее сквозил страх.

Сарьон поднял голову и взглянул на хозяев дома; в лунном свете лицо его казалось бледным и искаженным.

— Нет, — негромко произнес он. Затем, заметив, что женщина собирается что-то сказать, покачал головой. — Все мы делаем то, что должны делать.

— Но, отец, — возразил Якобиас, — мы делаем или должны делать то, к чему приспособлены! Уж простите за прямоту, отец Сарьон, но я видел вас в поле. Если вам раньше и приходилось бывать под открытым небом, так разве что в саду у какой-нибудь знатной леди. Вы ж десяти шагов пройти не можете, чтобы не споткнуться! В первые дни вы так умудрились обгореть на солнце, что нам пришлось совать вас в ручей, чтобы привести в чувство. Вы ж буквально зажарились! И вы собственной тени боитесь. Я в жизни не видал, чтобы человек бегал так быстро, как вы тогда мчались, когда саранча прыгнула вам в лицо.