Любимые дети - Руслан Тотров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А почему вы разгуливаете по городу в рабочее время?
НАЧАЛЬСТВО И НА ПЕНСИИ НАЧАЛЬСТВО.
— Что нового в отделе? — спрашивает он. — Как дела?
— Ничего, — улыбаюсь.
Когда мы с Эрнстом явились к директору с новой идеей, он произнес озадаченно:
«Сынок, я не поспеваю за тобой».
«Это лирика, — остановил его Эрнст. — Давайте по существу».
«Ты так напираешь, — усмехнулся директор, — будто борешься с кем-то. — Он заглянул под стол, выпрямился, кряхтя, и сообщил удовлетворенно: — Нет никого, — и развел руками, — нет у тебя противников».
«А у меня?» — поинтересовался я.
«Вы же сиамские близнецы, — ответил он. — Только ты близнец похитрее, сынок. Тебе вроде бы ничего и не нужно от жизни, ты ее со стороны наблюдать приспособился».
«А вы? — спросил я, задетый. — А вам от нее много нужно?»
«Я мученик, — вздохнул он, — мне ко всем приходится приспосабливаться».
«Пока я не заплакал от жалости, — сказал Эрнст, — все же вы ответьте — что будем делать?»
«Как что? — удивился директор. — Надо продолжать разработку амортизационного устройства».
«А дизель?! — завелся Эрнст. — А вы говорите, что у нас нет противников!»
«Дизель, — выдержав паузу, спокойно ответил директор, — это само собой. Будем согласовывать его с заказчиком, с Васюриным будем согласовывать — темой руководит он, а не я».
«В чем же дело? — Эрнст подвинул к нему телефонный аппарат и даже трубку снял: — Заказывайте Москву».
«Знаешь, сынок, — вздохнул директор, — я почему-то стесняюсь говорить по телефону при людях. Такая у меня странность».
«Пожалуйста, — вскочил Эрнст, — мы подождем в приемной».
«Чего ты рвешься туда? — сказал директор. — Ну, у него там есть интерес, — он кивнул на меня, — понимаю. А ты чего прыгаешь?»
«Неужели догадывается?» — окаменел я, одеревенел, закашлялся.
Директор нажал кнопку, и в кабинет вошла Майя.
«Предупреждаю тебя, — сказал он ей, — что бы они ни говорили, не верь им. У этого, — он показал на Эрнста, — у самого две невесты подрастают, а этот, — он ткнул в меня пальцем, — слишком красивый, обманет».
«А еще в любви клялся! — включившись мгновенно, подступилась она ко мне. — В загс обещал повести!»
«Нет, — покачал он головой, — если бы клялся, ты бы об этом молчала».
Значит, не догадывается, вздохнул я с облегчением.
«Если бы у меня была незамужняя дочь, — задумчиво проговорил он, — я бы отдал ее за тебя, сынок».
«Спасибо, — поблагодарил я, польщенный, — но зачем вам хитрый зять?»
«Я и сам непрост, — вздохнул он и, повернувшись к Майе, спросил: — Ты звонила в Москву?»
«Да».
«Васюрин в отъезде?»
«Да».
«Приедет на будущей неделе?»
«Да. Во вторник или в среду».
«Ну, — усмехнулся он, — видите? Придется подождать».
ТАКАЯ ИГРА.
Эрнст поднялся, ворча, и я следом за ним, и, когда он вышел, а я уже занес ногу, чтобы шагнуть за порог, как директор остановил меня.
«Сынок, — сказал он ласково почти, — за это время ты успеешь выполнить все формальности».
«Какие еще формальности?» — спросил я удивленно.
«Сам знаешь, немаленький, — ответил он. — Иди, иди»…
На следующий день, в пятницу, ко мне подошел Эрнст и, улыбаясь загадочно, сказал:
«Знаешь, почему он тянет?»
«Ну?» — поинтересовался я.
«Хочет, лис матерый, чтобы ты составил заявку на изобретение и сдал ее в отдел информации».
«К чему такая спешка?»
«Не знаю, — ответил Эрнст, — видимо, у него есть на этот счет свои соображения».
«А почему он не сказал прямо?»
«Потому, что предпочитает изъясняться намеками».
«Я никогда не умел решать задачи на сообразительность».
«Но он ведь прав — производным AB занимаемся не только мы, и не только в нашей стране, а в таких случаях лучше поторопиться, чем опоздать».
«Пусть победит дружба», — усмехнулся я.
«К понедельнику заявка должна быть готова».
«Знаешь, — вздохнул я сочувственно, — кроме производных A и B у меня есть еще и личная жизнь, и она приходится как раз на выходные дни».
«Слушай, — взорвался Эрнст, — почему тебя всегда нужно упрашивать?!»
Я собирался зайти в субботу к Зарине, глянуть, как поживают подснежники, а в воскресенье собирался поехать домой — там ведь не все ладно, если вы помните, — но всю субботу просидел в однокомнатной своей (17,8 кв. м), сочинял описание к заявке и вычерчивал схемы, и улегся спать, так и не закончив работу, и, проснувшись в воскресенье, вышел за хлебом и, выйдя, увидел в подъезде незнакомого отрока в широкоплечей кожанке, и, возвращаясь из магазина, замедлил шаг, проходя мимо него и ожидая, что он спросит о чем-то или скажет, но отрок стоял, набычившись, неподвижный и безмолвный, как небольшая скала, и, пройдя мимо, я сунул ключ в замочную скважину и, ощущая спиной его присутствие, открыл дверь и закрыл ее с облегчением, позавтракал — хлеб, сыр, яичница — и снова уселся за письменный стол, понимая, что поехать в село мне уже не удастся, но надеясь еще навестить Зарину. Мне слышался голос ее: «Это вам скоро надоест», и я сидел, сочиняя, вычерчивая и чертыхаясь, а будильник частил, словно пятилетку за три года выполнить обязался, и я торопился, прислушиваясь к нему и стараясь поспеть за временем, но дело не ладилось, слова не связывались в предложения, и, зачеркивая и перечеркивая, я начинал все сначала, а солнце перевалило зенит, а солнце уже клонилось к закату, и косые лучи его коснулись окна, и надежда моя, вспыхнув последний раз, погасла, и я откинулся на спинку стула и подумал, что надо хотя бы позвонить Зарине, поговорить, отвлечь ее хоть на минуту, и, раздумывая об этом, услышал стук в двери, и что-то рванулось во мне и замерло — Майя! — но она стучалась иначе, и, решив, что это Эрнст явился с проверкой, я встал, и, шаркая по-старчески, пошел отворять и, открыв, обрадовался — на пороге стояли Таймураз, Абхаз и Ольгерт, все трое высокие, крепкие, и каждый с чемоданом в руке. Они вошли, а отрок стоял на том же месте и в той же позе, уселись на раскладушку, продавив ее чуть ли не до самого пола, и, кивнув на чемоданы, я спросил:
«Куда снарядились? Уж не ко мне ли на жительство?»
«По магазинам шатались, — ответил Таймураз. — Покупали подарки для родственников невесты. Мы для них покупали, они для нас, даже столкнулись в универмаге, но сделали вид, что не заметили друг друга. — Он скривился: — Бред какой-то! Люди на Луну летают, а мы за подарками в очередях бьемся… Мало того — еще и сватовство затеяли. Фикция, и все это знают, но исполнили, как положено по обычаю, как в каменном веке. У вас товар, у нас купец»…
«А мне почему не сказали? — спросил я, вспомнив, что ни разу еще не видел ту, которая через неделю станет нашей младшей невесткой. — А я почему не участвовал?»
В КАМЕННОМ ВЕКЕ ТАКОГО НЕ БЫВАЛО.
«Решили не беспокоить по пустякам, — он показал на письменный стол: — У тебя и так дел по горло».
Ничего себе пустяк, подумал я и спросил:
«А что отец?»
«Молчит, — пожал он плечами. — С того самого вечера как воды в рот набрал».
Словно отрекаясь от престола и давая нам вольную, отец сказал тогда: «Живите, как вам нравится», и, проговорив про себя эту фразу, я подумал, что и сам бы молчал на его месте, и вздохнул себе в утешение:
«Ничего… Пройдет время, и все образуется».
«Ладно, — сказал Таймураз, — разговорами сыт не будешь. У осетин, между прочим, принято кормить гостей».
«Это пережиток, — ответил я, — каменный век».
Абхаз и Ольгерт засмеялись, но скромненько так, беззвучно почти, а я стал расспрашивать их о работе, о родителях, и они отвечали мне коротко и почтительно, как м л а д ш и е, и, приняв это как должное, я подумал, усмехнувшись про себя, что наши заскорузлые обычаи не так уж плохи, как может показаться на первый взгляд, и даже собрался произнести небольшую речь по этому поводу, но Таймураз опередил меня:
«Дашь нам поесть или нет?! Всю жизнь я конфликтую с вами! — и повернувшись к Абхазу и к Ольгерту, пожаловался: — Всю жизнь было так — вся семейка заодно, а я на отшибе».
Он вспомнился мне вдруг маленьким — бежит по двору, голопузый, а я ловлю его, и, визжа от восторга, он уворачивается и, пойманный, прижимается ко мне, обхватывает руками за шею, бормочет что-то, а в глазах любовь, и радость в глазах — и сердце мое сжалось, как тогда, и я улыбнулся насмешливо:
«Ты здесь такой же хозяин, как и я. Иди на кухню и корми своих друзей».
«Пойдем, — сказал он им, — от него не дождешься».
Я сел за письменный стол, повеселев вдруг и поверив, что дело сдвинется наконец с мертвой точки, а они изжарили яичницу и ели со сковороды, разговаривая и смеясь, и, наевшись, засобирались — пора, надо успеть на последний автобус — и я вышел проводить их, а отрок все стоял в подъезде, и, возвращаясь, я остановился и спросил участливо:
