Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подозрение о моем участии в «рабочей оппозиции» в 1920—22 гг., которое следствие не проверило, а доверилось ложным показаниям об этом Кроткевича и Певзнера, по-моему, явилось основной причиной моего осуждения. Надо во что бы то ни стало опровергнуть эту чепуху. Кроткевич говорил, про мою, якобы, принадлежность к оппозиции он узнал от Реске или Авербаха из Моск. Конторы АКО, когда мы были в командировке в Москве, а тем, в свою очередь, об этом сделали устное заявление какие-то два неизвестных члена партии. Я уверен, что это выдумка Кроткевича. Во всяком случае, надо найти Реске и Авербаха, выяснить этот вопрос, если они подтвердят, что такие «два члена партии» действительно у них были, то установить, что это за люди, откуда стала «известна» им эта ложь, почему они оклеветали меня и т. д., т. е. докопаться до истины. Лучше всего поручить это адвокату. Нужно подтвердить справками и документами, что когда я родился и вплоть до 1915 или 1916 года, мой отец был приказчиком-служащим, что с 1920 до апреля 1923 г. он служил, торговал до 1926 г. на рынке, потом опять стал трудящимся; справку о том, когда он был лишен избирательных прав и когда восстановлен, что я жил самостоятельно от него, с 1920 года служил все время и от него не зависел. Нужно достать, если можно, отзывы знающих меня тт. по работе и по жизни. Обратись к Самуилу Аншельсу, Саше Краковскому, Науму Дардину (всем им привет от меня, — как они живут?), — пусть они помогут в этом. Хорошо, если Паша получит подтверждение о помощи, которую оказывал папа в 1919 г., во время деникинщины, подпольной большевистской организации.[6]
Надо найти стенограмму моего выступления на чистке партии в НКСнабе СССР, в августе-сентябре 1933 г., по поводу Лугового. Ты помнишь этот случай, когда я первым выступил с разоблачением его как двурушника и обманщика партии, как мое выступление было поставлено в пример всей парторганизации НКСнаба пред-лем Комиссии по чистке Васильевым. Надо достать в Ленинском Райкоме или в МГК ВКП(б) мое письмо от июня-июля 1934 г. по поводу доклада члена коллегии НКСнаба СССР Шатхана на открытом партсобрании «О международном положении СССР», где он допустил грубые извращения, против которых я выступил, не поддержанный собранием. Мое письмо, адресованное в «Правду», разбиралось в МГК, у Зав. Отделом Культуры и Пропаганды Ленинизма Рарнер, а в райкоме вызывали меня на заседание Парткома Наркомснаба и объявили, что я был полностью прав и что вынесены соответствующие решения. Эти случаи должны ведь характеризовать мое политическое лицо.[7]
Правда, со всем этим не хотят считаться, заявляют, что я «маскировался», — как тебе это нравится? Но ведь должны же, чорт возьми, разобраться и установить действительную мою невиновность. Не может же так остаться!
Все сейчас будет зависеть от вас — тебя и родных — Паши, Левы, Розы. Нужно писать и писать, добиваться личных свиданий с руководителями партии и Правительства, с Прокурором Союза, с А. И. Микояном, Л. Берия. Надо рассказать им, что получилось со мной, какому жуткому надругательству я подвергаюсь вот уже 4-ый год, оклеветанный мерзавцами. Просите, чтобы вмешались, лично разобрались в моем деле. Наймите адвокатов, хороших, энергичных и умных адвокатов — одного, двух, трех — сколько нужно — они должны добиться пересмотра моего дела и освобождения меня. Дорогая Лидуна. Я думаю, что ты не пожалеешь средств для меня, я выйду, вернусь к тебе, к моей семье, что еще нам нужно? Нужно потратить деньги на необходимые поездки, получение справки, оплату адвокатов и проч. Моя милая, любимая женушка! Вся надежда на тебя и сестер. Кто еще поможет мне сейчас? Я прошу и тебя и их не ссориться друг с другом, бросить все обиды, и действовать вместе, общими усилиями и общим советом. Слушай советов папы, пойди вместе с ним к адвокату. В некоторых случаях то, что не сможете сделать вы — ты и сестры, — сможет старик-отец (скажи ему об этом и передай, что таково мое мнение). Я очень огорчен вашими плохими взаимоотношениями, улучшились ли они после моих писем от 7/ХГ? Я думаю, что да. На всякий случай даю тебе их адрес: Шмидтовский проезд, 12, корпус 6, квартира 138. Не ожидай, в крайнем случае, пока придут к тебе, пойди сама, отбрось обиды, — сейчас им не место. Вы должны простить друг другу, если любите меня и хотите конца нашему несчастью. Извини, моя Ликонька, за требования, предъявляемые мною к тебе, не посчитай их для себя обидными! Я все понимаю, благодарен тебе за все, что ты сделала для меня и перенесла за меня — я все знаю, но ведь ты понимаешь мое положение. Единственная надежда на вас, а вы не встречаетесь даже и не разговариваете друг с другом! Помимо того, что это недопустимо вообще среди родных, это вдвое нехорошо сейчас, когда мне нужна ваша дружба, взаимная помощь и доверие.
Тебя, моя Лика, я вовсе не виню ни в чем, только я, сам перенесший много, могу понять, что пришлось перенести тебе. Я уважаю, ценю и люблю тебя больше, чем когда бы то ни было, и я мечтаю день и ночь о том времени, когда я зайду в наш дом, к тебе, моей любимой женушке, обниму тебя крепко, крепко, буду целовать и ласкать тебя, мою милую, дорогую! Как хорошо нам будет тогда с нашим Мариком, нашим сыном, моим мальчиком. Я его совсем ведь не знаю, какой он сейчас, большой уж парень — говорит, бегает, балуется, поет, читает? Как здоровье, рост, как он развивается? Как ты, моя девочка, здорова ли, все ли хорошо у тебя? Как легкие, сердце, не болеешь ли? Главная моя просьба — береги себя и сына, не отказывай себе в необходимом. Напиши все подробности о себе, о сыне, о маме, о родных, обо всем, обо всех за это время… И обязательно фотографии, чем больше, сколько только есть, и старые и новые, — они будут мне великой радостью. Не сразу присылай их все, а в каждом письме по 2–3—4 карточки. Пиши чаще, не реже раза в 10 дней, не дожидайся моих писем, которые будут конечно, реже. Нам разрешается посылать одно письмо в три месяца, а
