Зачистить Чистилище - Александр Марков

В котлах подняли давление. Грязные и потные люди, кожу которых покрывала копоть потушенных пожаров, походили на выходцев из африканских колоний, закачали в ненасытные топки повышенные порции мазута. Трубы стали пачкать воздух с утроенным рвением, корабли, получив координаты противника, разворачивались. Стреляные гильзы уже свалили за борт, они уходили под воду с бульканьем, выпуская хлопками застрявший в них воздух. И теперь хоть по палубе стало ходить почти безопасно, по крайней мере, следить надо было лишь за тем, чтобы не напороться на иззубренный край металла, окаймляющий пробоину, а не за тем, что в любую секунду, даже при самой малой качке, под ноги тебе юркнет, как испуганная крыса, гильза главного калибра. Наткнешься на нее, не удержишься и грохнешься прямо в клыкастую пробоину, обдерешься об ее края до мяса, да еще и голову сломаешь.

Палубы окатили забортной водой, смывая кровь и человеческие останки. Окажись они в южных морях, то сейчас за эскадрой тянулась бы стая акул, ждущих новой подачки. Мертвецов запрятали в трюмы.

Орудийные стволы, раскрасневшиеся во время стрельбы так, что дотронься до них — прожгут до костей, остыли, но краска на них вздулась волдырями и местами слезла, как кожа со змеи.

На смену гидроплану, обнаружившему флот Открытого моря, Эссен послал еще три, но они не долетели, встретили по дороге волну германских бомбардировщиков, которые шли на выручку своих кораблей, в бой вступать не стали, потому что заведомо результат был известен.

— Первый, к вам приближаются бомбардировщики. Штук двадцать, — сообщили с гидропланов на эскадру.

На двух опустевших авиаматках стояло с десяток гидропланов с уставшими после бессонной ночи пилотами. В воздухе Эссен не мог организовать достойную встречу германцам, но он все-таки послал им навстречу все, что у него было.

Воздушный бой разгорелся за пределами видимости. Даже с аэростатов его не разглядишь, а звуки пулеметной стрельбы слишком тихие, и их тоже не услышать.

— Я вижу бомбардировщики, — сообщил наблюдатель с аэростата.

Они накатывались волной.

С гидропланов, после короткого сражения донесений не поступало, и можно было сделать вывод, что все они погибли, но не напрасно ли это было и смогли ли они нанести ощутимый ущерб германской эскадре?

Точек в небесах было много, не меньше двух десятков, и сейчас Эссен попал в ту же ситуацию, в какой накануне оказался Шеер.

Крупнокалиберные пули и снаряды рвали воздух, ломали оказавшиеся такими хрупкими бомбардировщики, точно они прочностью и вправду могли сравниться лишь со стрекозами, которых зажатый кулак сминает во что-то липкое и бесформенное.

Один бомбардировщик загорелся, закувыркался, получив сильный удар в левые крылья, вошел в воду с плеском и сразу погрузился с головой, потом вынырнул на несколько мгновений, но двигатель и все еще работающие пропеллеры утащили его в бездну.

У другого прохудилось днище, то ли его вспороло пулями, то ли самопроизвольно открылся бомболюк, и все, что он нес в трюмах, посыпалось в воду, глуша рыбу, а не русские корабли. Следом за бомбами из аэроплана вывалился человек, но он летел безжизненной куклой, от страха руками и ногами не дергал, как сделал бы любой падающий с такой высоты. Сам же бомбардировщик еще какое-то время летел прежним курсом, но потом стал резко снижаться, метясь прямо в борт «Кутузова». Пули вырывали из его тела огромные куски, рвали его, как стая набросившихся на аппетитную тушу пираний, но они никак не могли его остановить. Он врезался в борт, весь смялся, сполз по броне, но часть его по инерции завалилась на палубу, накрыла не успевших разбежаться моряков. Полыхнуло пламя, но, к счастью, не от бомб, а от взорвавшихся топливных баков. По инерции из кабины вывалилось объятое пламенем тело пилота. Бензин растекался по броне, поджигая все вокруг. Двигатели от страшного жара впаялись в борт, а оплавившиеся пропеллеры молотили воздух, как лопасти огромной мясорубки, которая превратит в фарш любого, кто к ней сунется.

В том, как огромные аэропланы, уворачиваясь от шапок разрывов, летят все дальше и дальше, было что-то завораживающее, но, неся колоссальные потери, они все же продвигались вперед. Они прорывались через этот убийственный огонь.

Пилоты в кабинах сейчас стискивали штурвалы до боли в суставах, до крови прикусывали губы, но летать они умели и пуль хоть и боялись, только дурак этого не боится, но вида не показывали и не отворачивали.

Бомбардировщики огрызались, косили прислугу у пулеметов. Пули выбивали искры на орудийных колпаках. Но страшнее всего было тому, кто сейчас болтался под аэростатом в люльке, хоть и сделана она была из стальных щитов, которые пуля не могла пробить. Люлька сотрясалась от множества попаданий, а наблюдатель, крича от страха, втягивал голову в плечи, валяясь на ее полу, зажимая уши руками, чтобы не слышать этот противный звон, точно ты оказался внутри огромного колокола. Пилоты точно нашли себе игрушку и теперь забавлялись с ней, пока один из них, потеряв управление, не врезался в борт аэростата, смял его, разорвал пропеллерами, хлопком выпуская воздух, запутался, точно в сетке, оттаскивая прочь от «Измаила». Они упали вместе метрах в тридцати от дредноута. Стальная люлька ушла под воду сразу же, а бомбардировщик с аэростатом еще какое-то время оставались на поверхности, прежде чем и их не затянуло в глубину, но никто за ними уже не следил, потому что аэроплан все же успел вывалить на «Измаил» несколько бомб.

Палубу проломило, осколки заплясали по трюму, выбивая на броне барабанную дробь, которая дрожью проходила по всему кораблю, отдаваясь в самых отдаленных его уголках, и никто, конечно, уже не видел, как над поверхностью воды появилась голова наблюдателя. Волосы его слиплись, глаза выпучились, рот, как у рыбы, выброшенной из воды, хватал воздух, пробуя кричать, но звуки замирали, так и не выбравшись из глотки, да и никто не услышал бы его, потому что даже самые сильные вопли все равно перекрывали звуки взрывов.

Судорожными гребками, все еще не придя в себя и не веря в свое спасение, ведь он должен был разбиться о палубу корабля, превратившись в кровавое месиво, он должен был утонуть, но ничего этого не случилось, наблюдатель поплыл к дредноуту, надеясь, что его все же заметят и бросят веревку, круг или спустят лодку. Ему пришлось ждать минут десять, он почти уже захлебывался, едва цепляясь за жизнь, когда его наконец-то втащили на палубу, но это были не самые страшные минуты, которые он пережил сегодня.

Его хлопали по плечу, говорили о том, что он может праздновать второй день рождения, а наблюдатель ничего им сказать не мог, точно совсем разучился говорить, и только кивал в ответ.

Аэропланы ушли, растворились в небесах, как призраки.

Экипажи кораблей боролись с пожарами, помогали раненым, убирали убитых.

Но этим испытания их не закончились. Время точно повернулось вспять, и теперь в обратной последовательности германцы делали с Балтийским флотом то, что тот делал немногим ранее с флотом Открытого моря.

За волной бомбардировщиков последовали субмарины — ведь германцы бросили все, что у них было, чтобы чуть задержать русских, чтобы остатки флота, на который они так долго копили деньги, отказывая себе в самом необходимом, успели вернуться в Киль до того, как их настигнет неприятель.

Но бог ты мой, они были готовы не только к этому…

«Гангут» чуть было не протаранил мину. То ли ее сорвало с минного поля, то ли одна из подводных лодок выпустила ее на волю на пути русской эскадры. Но, похоже, она проплавала в море не одну неделю, потому что поверхность ее пошла ржавчиной, а на расставленных в разные стороны шипах, из-за которых она походила на морского ежа, нависли отмирающие водоросли.

Моряки на палубе грозили ей кулаками, что-то кричали, точно она могла их испугаться, но заметили-то ее заранее и обошли стороной, а потом, когда дредноут отошел уже на безопасное расстояние, пулеметчики попрактиковались на ней в стрельбе.

Пулеметчик мог себе позволить прицеливаться в нее несколько секунд, да и мишень эта была почти неподвижной, не то что снующие в небесах аэропланы, так что накрыл мину первой же очередью.

— Молодец! Экономный какой!

По плечу его похлопывали моряки, которые во всем происходящем видели некое подобие развлечения, потому что ничего им в эти секунды не грозило.

Пулеметчик довольно улыбался, подкручивая и без того загнутые полумесяцами кончики усов.

Из воздушного сражения вернулось лишь четыре гидроплана.

До германского берега было рукой подать. Он еще не просматривался в бинокли, но его присутствие чувствовалось хотя бы из-за того, что от аэропланов противника житья никакого не стало. Лететь-то им до русской эскадры было совсем немного. Похоже, германцы поскребли по сусекам и подняли в воздух все, что еще могло летать, пусть некоторым из этих экземпляров и место было уже в музее, но в воздухе они все равно своей массой производили устрашающее впечатление.