Моря и годы (Рассказы о былом) - Владимир Андреев

Начались бесконечные, днем и ночью, тренировки на боевых постах всех боевых частей, потом учения каждой части. Венчалось дело общекорабельным учением под руководством старшего помощника. В то время старпомом был И. В. Кельнер. Большевик-подпольщик, он служил еще в царском флоте, на подводных лодках, участвовал в борьбе за власть Советов, в гражданской войне, окончил специальный курс Морской академии… Одна беда: Кельнер никогда прежде не служил на крупных военных кораблях, не знал всей специфики службы на линкоре, где численность команды далеко превышает тысячу человек…

Старшим артиллеристом был Слава Мельников, он же первый заместитель старпома Мельников тоже выпускник Военно-морского училища имени М. В. Фрунзе, только кончал его на год раньше меня. Мы хорошо знали друг друга по училищу. А на линкоре еще больше сблизились. Слава по ночам, разбирая, осваивал приборы стрельбы, а я — американский пеленгатор. И у него и у меня при сборке вечно оказывались лишними винтики, гаечки, пружинки, из-за которых все приходилось начинать сначала. Однажды, когда старпом отсутствовал, Мельников вызвал меня к себе в каюту:

— Завтра, в пятницу, заступишь дежурным по кораблю. Хочу в субботу провести большую приборку по всем правилам линкоровского искусства! Линкоровскую службу ты знаешь. Корабль тоже. Глаз у тебя приметливый. Обязанности дежурного по кораблю выполняешь с рвением. Уразумел, почему тебя назначаю дежурным?

— Уразумел. Задумка мне по душе. В самом деле, и у тебя в башнях, особенно на центральном посту, и у нас, штурманов, на постах, не говоря уж о центральном, все надраено, вычищено, а на нижней палубе, в жилых и служебных помещениях нужно желать лучшего!..

В субботу, после чаепития, как и положено, началась большая приборка. Верхнюю палубу драили песком, надстройки мыли с мылом. Внутри корабля на каждом посту, во всех помещениях все покрашенное мылось, металлическое драилось.

Около 11.00 командиры — заведующие отсеками доложили об окончании приборки. Прошел с фонариком, осмотрел каждый закоулок, каждую щель… Докладываю Мельникову, что приборка окончена.

— Хорошо, — удовлетворенно говорит заместитель старпома. — Пойдем проверим…

Вдвоем идем по нижней палубе, заходим в жилые кубрики, служебные помещения. Мельников проверяет дотошно, открывает даже рундучки.

— Товарищ дежурный, смотрите: в углах под трапом грязь, на обеденном столе расписываться можно. Прикажите заведующему повторить приборку. Если вторично замечу грязь, никого в Ленинград не уволю.

Вот и коммунальная палуба, самое просторное место на корабле. Я спокоен: никаких хитрых закоулков в ней нет. И вдруг…

— Это называется приборкой? Посмотрите сюда! — Мельников показывает на пространство между котельными кожухами, не закрытое листом еще на заводе. Дыра эта от палубы находится почти на полутораметровой высоте.

Подхожу, освещаю фонариком, действительно — мусор, оставленный рабочими…

— Плохо проверяете, товарищ дежурный! — уже всерьез в присутствии командира — заведующего отсеком и других командиров распекает меня Мельников. — Прикажите повторить приборку! Ни один человек не будет уволен на берег до тех пор, пока все не приведут в надлежащий для линкора вид!

И так по всему кораблю. Обед задержался. В кают-компании, кроме механиков, никого. Все без команды разошлись по своим заведованиям.

Наконец все огрехи приборки были устранены. К обеду приступили с задержкой на полчаса. Хозяйственников — корабельную интеллигенцию, плохо прибравших свой кубрик, в Ленинград не уволили.

После этого на баке весь день только и разговоров что о приборке. Одни говорили: зря свирепствует старший артиллерист, другие, а их становилось все больше и больше, действия Мельникова одобряли; мне было, конечно, обидно, что приходилось расплачиваться за чулан грехи, что так принародно досталось от заместителя старпома. Но что поделаешь — чувствовал, что и моя вина тут есть.

Мельников был прекрасным товарищем, высокообразованным моряком-артиллеристом. Правда, иногда, «выйдя из меридиана», мог и пропесочить как следует… Но долго обижаться на него никто не мог. Человек он был справедливый. Артиллеристы линкора были на высоте. Их «батько» Мельников пользовался непререкаемым авторитетом. «Марат» на флоте отличался своими артиллерийскими достижениями, завоевывал флотские призы. После того как командир приказал мне заниматься еще и мобилизационными документами, в каюте я остался один, так как иного места для работы с такими документами не было. Утешительного в этом мало: живя вдвоем, было хоть с кем душу отвести… А сейчас единственный собеседник — телефон. Стоя в Кронштадте, можно разговаривать с Ленинградом, с Лужской Губой, с Красной Горкой, хоть с гауптвахтой…

В один из дней, вернее — вечеров, во время стоянки в Лужской Губе работаю над очередным рулоном кальки нашей «кадрили» на Сескарском плесе. Было небольшое учение, мы стреляли, в нас стреляли, нас атаковали, мы уклонялись, и все это на Сескарском пятачке. Чтобы разобраться, что, когда и как делал «противник», чем и как мы ему отвечали, приходилось кальки с карте снимать по ходу действий, старые курсы стирать, чтобы было видно тот, которым идем, Бедная карта от резинки теряла свое лицо, а в иных местах сияла проплешинами. Нормы расхода карт этого района были давным-давно превышены, и каждый новый экземпляр приходилось вырывать у гидрографов с боем.

Сижу, разбираюсь, делаю отчетные кальки по всем правилам штурманского искусства — с изображением курсовых углов атак, маневрирования и стрельбы обеих сторон. Работаю разноцветной тушью, чтобы картина была виднее. Обычно наши отчетные документы по штурманской части являлись основой документов, составляемых штабом дивизии и флота для разбора. Марки своей мы терять не хотели! А это значило — корпеть младшему штурману да корпеть…

Вдруг без стука открывается дверь и входит Дмитрий Поляков.

— Все корпишь? Какой километр кальки заканчиваешь? Оторвитесь, дорогой труженик, передохните! — Он, как всегда, по-доброму улыбается, глаза полны лукавства.

— Молодец, что зашел, — обрадовался я.

— А я к тебе, Володя, по делу. — Дима сразу как-то посерьезнел.

— Вот как! По какому же?

— Говорят, ты на вахте носом клюешь… Не поведаешь ли мне: в чем причина?..

— Причина простая. Каждый день выспаться охота, а возможности никакой. Ты не подумай, что я жалуюсь. Нисколько. Жизнь идет удивительно интересно. Хочется сделать полезного как можно больше!

— Слушай, Володя, сколько у тебя нагрузок?