Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича

умер, а его младший брат Фазль Омар Моджаддеди (Шер Ага) отнюдь не разделял взгляды монарха на судьбу страны. Не исключено, что он разжигал восстание мангала. Аманулла не мог арестовать Шер Агу – ведь тот не являлся заурядным муллой, агитировавшим против правителя в глухих высокогорных кишлаках. Напротив – он был исламским деятелем государственного масштаба в стране, где к исламу относились гораздо серьезнее, нежели к чему-либо еще. Хазрат пользовался колоссальным авторитетом, и даже монарх не мог ничего с ним поделать – например обвинить в измене. Помня об этом, Аманулла встретился с Шер Агой и невзначай предположил, что такой выдающийся человек, возможно, будет чувствовать себя комфортнее где-нибудь в другой стране.

Шер Ага понял намек и перебрался на север Индии – в город Деобанд. Столь зловещий выбор места жительства хазрата не сулил Аманулле ничего хорошего. В Деобанде находится Дар уль-Улюм (араб.

 – обитель знания») – всемирно известный исламский университет, который по сей день вызывает у большинства мусульман огромное доверие (наряду с каирским Аль-Азхаром). В 1867 г. в Дар уль-Улюм возник деобандизм (деобанди) – очередное учение о «возрождении» ислама. «Возрожденцы» – в числе которых был и Джамаль ад-Дин аль-Афгани – проповедуют, что ислам надо очистить от наслоившихся на него нововведений, вольных трактований Корана и всяческих порочных практик – и восстановить в той аутентичной форме, в которой его практиковали пророк Мухаммед и его праведные сподвижники в Мекке и Медине. Это подразумевает перенос норм и правил VII в. в нынешние условия – и это именно то, чего хотят «возрожденцы». Таким образом, их теория представляет собой не просто религиозную доктрину, но политико-правовую программу в обертке духовности.

Деобандисты представляют лишь одно из множества «возрожденческих» движений. В период со второй половины XIX в. по первую половину XX в. выпускники Дар уль-Улюм странствовали по Индии, распространяя свои идеи среди индийских мусульман. С точки зрения деобандистов (равно как и иных «возрожденцев»), мусульмане должны построить государство, где из всех социальных регуляторов будет действовать только шариат. Однако для достижения этой цели мусульманам надо отказаться от заблуждений, которые они успели перенять у европейцев и других «неверных», – и вернуться к образу жизни пророка и его сподвижников. Впрочем, деобандисты заботились не о тлетворном влиянии кафиров, а о своих «братьях», отступивших от ислама, – особенно о мусульманских модернистах. Они были готовы сотрудничать с британцами для борьбы с «ближайшим врагом» – и верили, что, победив его, преуспеют в борьбе с «врагом дальним» – то есть с самими «неверными» (позже эту мысли развил Усама бен Ладен, покоривший сердца и умы миллионов «светских мусульман»).

Аманулла воплощал в себе все, что ненавидели деобандисты, а деобандисты выступали за все, с чем сражался Аманулла. Во время восстания 1924 г. он был вынужден свернуть реформы, дабы задобрить мулл и племенных вождей, – но затем сразу же вернулся к реализации «Низамнамы». Шер Ага тем временем поддерживал тесную связь со своими друзьями и союзниками в Афганистане. Деобандистские агенты сновали взад и вперед через «линию Дюранда» с донесениями и отчетами. Деревенские муллы и племена, подпитываемые черной ненавистью хазрата, медленно поднимались против эмира. Вчерашний герой и благодетель превращался для них в кафира, богохульника – и, в конечном счете, врага.

Иными словами, в Афганистане нарастала неприязнь к государю. Тем не менее в декабре 1927 г. Аманулла и Сорайя – вопреки советам обеспокоенных приближенных – решились на то, чего не сделал ни один афганский монарх. Августейшая чета отправилась в восьмимесячный заграничный тур. Супруги путешествовали по Индии инкогнито, а затем сели на пароход до Каира. На борту корабля Сорайя сняла тяжелую афганскую чадори и заменила ее на кусок ткани, который покрывал лишь нижнюю половину лица; в таком виде женщину сфотографировали каирские папарацци. Король и королева Афганистана произвели фурор – ведь Аманулла был единственным мусульманским правителем, который добился независимости от европейской колониальной державы. Для Египта – британского протектората – эта тема была чрезвычайно актуальной. Ажотаж в Каире привлек внимание европейской прессы – и журналисты, словно охотничьи собаки, сделали стойку в предвкушении громкой сенсации.

Царственный реформатор не изменил себе даже во время посещения мусульманского университета Аль-Азхар – негласного каирского конкурента Дар уль-Улюм, alma mater величайших улемов и мудрецов. Аманулла не надел традиционную мусульманскую одежду. Он пришел в Аль-Азхар серо-голубом костюме и молился в цилиндре вместо тюрбана. Местные имамы нахмурились. Враги монарха в Афганистане радостно потирали руки.

Из Египта король и королева направились в Италию. Тамошние репортеры заявили, что Аманулла превосходит их короля Виктора Эммануила III в изысканности и изяществе. Сорайя позволила публике увидеть свое лицо – и публика влюбилась в ее красоту. Пресса изображала правящую чету Афганистана в роли сказочных принца и принцессы. Итальянское правительство приложило все усилия, чтобы организовать невероятно пышный прием для высокопоставленных гостей.

Аманулла и Сорайя продолжили путешествие – но слава опережала их. На парижском вокзале собралась ликующая толпа. Французы никогда бы не позволили итальянцам обскакать их в помпезности. Президент Пьер Поль Анри Гастон Думерг собственной персоной приветствовал венценосную пару. Когда королева ступила на перрон, Думерг поклонился, взял ее руку и галантно прижался к ней губами. Фотографы запечатлели этот момент. Публика неистовствовала. «“Сорайя”, – подметили журналисты, – созвучно с sourire, французским словом, означающим “улыбка”». Королева пожаловала на званый обед, одетая по парижской моде. Она избегала популярных тогда коротких юбок, но с удовольствием нарядилась в вечернее платье; плечи были обнажены, а нижняя часть лица – завуалирована прозрачной тканью. Сорайя восхищала французов одним только взглядом – манящим и загадочным.

Германия, в отличие от Италии и Франции, не могла похвастаться утонченностью. Немцы смутились, пытаясь понять, чем потчевать гостей, которые не пили пиво и не ели свиные сосиски. Впрочем, власти восполнили этот пробел коммерческими сделками и предложениями экономической помощи. Аманулла получал несколько самолетов, обещания прислать в Кабул грузовики и промышленное оборудование для запуска мыловаренного завода, – и, кроме того, торговый контракт с фирмой, пожелавшей покупать афганский лазурит на сумму 830 тыс. рупий ежегодно на протяжении следующих трех лет.

На самом деле это была не политика, а развлечение – что совершенно очевидно в нашу эпоху рекламы, хайпа и пиара. Ушлые газетчики искусственно нагнетали ажиотаж и массовую истерию, продавая Амануллу и Сорайю как яркую пару из далекой экзотической страны, с таинственного Востока, как громкую сенсацию и, конечно, как своеобразный бренд, чтобы увеличить тиражи. Европейские правительства стремились перещеголять друг друга вовсе не ради каких-то афганцев, а ради удовлетворения собственных амбиций, честолюбия и в контексте старых политических игрищ, которые велись не на полях сражений,