Фальшивые червонцы - Ариф Васильевич Сапаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С самого начала разговора пробовал выпытать цель моего приезда в Париж, ссылаясь при этом на отсутствие генерала. Откровенничать с ним я, естественно, воздержался. Уезжая, Сергей Антонович пообещал, что встреча состоится в ближайшее время, что ограниченные сроки моей командировки они принимают во внимание.
На следующий день никакого телефонного звонка не последовало. Пообедав в дешевом ресторанчике на Итальянском бульваре, я отправился бродить по городу.
Слежку обнаружил на Елисейских полях, близ плац Конкорд. Велась она, как полагаю, не очень умелыми людьми, почти в открытую. Виду я не подал, прогулку свою продолжил как ни в чем не бывало, изображая любопытствующего путешественника.
Портье гостиницы, куда я вернулся в восьмом часу вечера, вручил мне конверт с запиской. Генерал сообщал, что ждет меня ровно в десять утра у себя дома, на рю Дюрбиго. Записка была без подписи, но почерк я узнал. Согласно инструкции записка мной уничтожена.
Встреча наша с А. П. Кутеповым, считая и поездку в Шуаньи, длилась в общей сложности более десяти часов. Переговорено было о многом, и я останавливаюсь только на важнейших моментах, причем некоторые выражения привожу дословно (в кавычках).
Начал генерал с расспросов о причине ленинградской неудачи лицеистов. Довольно длинное мое объяснение выслушал молча, в мрачной задумчивости.
Прежде всего я сказал, что факт контактов Путилова, Шильдера и других арестованных лиц с агентурой великого князя Кирилла Владимировича следует считать абсолютно достоверным, что Дим-Дим слышал об этом, будучи приглашен на конфиденциальное совещание высших чинов штаба округа.
Сотрудничество с «кирилловцами», как точно установлено, было не только нетерпимым с нравственной точки зрения, но и по-мальчишески неосмотрительным, так как агентура «кирилловцев» действует топорно, без соблюдения должной конспирации.
Сообщение мое произвело сильное действие. Генерал вскочил, забегал по комнате, бормоча в гневе: «Канальи! Изменники! Себя губят и святое наше дело губят!»
Далее, со ссылкой на мнение Дим-Дима, я сказал, что ленинградский провал является результатом кустарничества и разобщенности подпольных сил, что жертвы принесены напрасно, так как их можно было избежать.
Слушал генерал внимательно, не перебивая, в состояние аффекта не впадал. Развивая эту мысль, я заметил далее, что обстановка у нас изменилась к худшему, что ГПУ свирепствует, а посему нужна теперь, как никогда, сугубая осторожность.
Аресты лицеистов, сказал я, тягостны, но все пострадавшие не занимали сколько-нибудь видных постов. Будет совсем плохо, если в результате какой-нибудь оплошки или непродуманной засылки «горячих голов» чекисты нападут на след военной организации, а такой вариант нельзя считать исключенным.
«Дим-Дим, кажется, напустил в штаны?» — спросил генерал довольно грубо, на что я не менее дерзко ответил, что разница между пребыванием в Париже и в Петрограде, по соседству с Гороховой, довольно существенна. После этого обострений в разговоре не было.
Расспросы генерала в основном касались нашей работы в Красной Армии, готовности избранных нами частей, в частности школы связи.
Отвечал я сдержанно, как было условлено. На вопрос о том, как реагируют в Советском Союзе на созыв Зарубежного съезда, я ответил, что официальная пропаганда высмеивает эту затею, а широкой публике наплевать на все начинания эмиграции.
Идея поездки в Шуаньи была высказана генералом за домашним завтраком, в присутствии его супруги и малолетнего сына. Думаю, однако, что решено было все заранее.
Несколько позднее, когда мы остались одни за столом, генерал с озабоченным выражением лица просил ничего «лишнего» великому князю не говорить, ограничиваться только ответами на прямые вопросы. Я, конечно, заверил его, что для меня достаточно удостоиться аудиенции у верховного вождя.
Выехали мы во втором часу пополудни и спустя сорок минут прибыли в Шуаньи. Ехали в наемном таксомоторе, с русским шофером и личным телохранителем генерала.
Усадьба Шуаньи, принадлежащая графу Тышкевичу, сильно напоминает среднего достатка русские помещичьи усадьбы. У ворот поставлена охрана в казачьей форме донцов. В саду и перед домом также суетятся служащие охраны из офицеров-галлиполийцев, эти все в штатском.
Ждать мне пришлось недолго. Аудиенция была дана в гостиной. Генерал, явно рисуясь, представил меня великому князю как гонца из Петрограда, сказал несколько лестных слов о Дим-Диме, и после обычных светских любезностей началась беседа.
Интересовался Николай Николаевич главным образом современным состоянием Красной Армии, дисциплиной, подготовкой комсостава, взаимоотношениями между нижними чинами и командирами. Сказал, что отлично помнит Дим-Дима, что знавал его родителей, велел кланяться. На прощание обнял меня и несколько театрально благословил на подвиг.
Выглядит Николай Николаевич одряхлевшим старцем. Дыхание тяжелое, астматическое, со свистом. Бодрость его показная и дается ему нелегко. Вся аудиенция длилась не более получаса. Вслед за тем мне было сказано, что предстоит еще свидание с великой княгиней Станой Николаевной, пожелавшей меня видеть и расспросить.
В отличие от своего супруга, Стана Николаевна сохранилась лучше. Спрашивала о положении с религией в Советском Союзе, о притеснениях священнослужителей, другое, по-видимому, ее не интересует. Отвечал я в меру своих познаний в этом предмете. Сказал, что с притеснениями церкви кончено, чему она обрадовалась.
Забавный эпизод произошел в конце беседы. Стана Николаевна, отпуская меня, сочла нужным благословить маленькой иконкой. Просила беречь себя, без нужды не подвергаться риску, так как верные офицеры нужны для спасения родины.
Генерал Кутепов, стоявший рядом, счел нужным вмешаться и со свойственным ему солдафонством рявкнул: «Не будет беречься — засажу мерзавца на гауптвахту!»
Сколько веревочка ни вьется...
Полезный разговор о сапожном ремесле. — Дневник Иннокентия Замятина. — «Благороднейший человек» сознается в убийстве. — Крушение тайного советника.
Визит к князю Голицыну назревал с неделю.
Все не удавалось выкроить свободный вечерок, одна срочная надобность подхлестывала другую, и каждый раз, мысленно подводя итоги прожитого дня, Печатник с сожалением думал, что упускает благоприятный шанс.
Если бы ему задали вопрос — а в чем, собственно, таится упущенный шанс, — ответить было бы затруднительно, потому что он и сам не знал точно, чего ждет от встречи. И все же чувствовал, что съездить на Большую Пушкарскую обязан, что надо ему познакомиться и поговорить с Голицыным.
Предварительно Николая Дмитриевича Голицына опрашивал молодой сотрудник отдела, выделенный в помощь Печатнику. Вызвал, как положено, на Гороховую, снял допрос по существу дела, отобрал подписку о невыезде. Проще сказать, совершил все казенные формальности, которые в подобных обстоятельствах неизбежны.
Большего от молодого товарища и ждать было нельзя.
