Холодная гора - Чарльз Фрейзер

Инман шел всю ночь, двигаясь обходными путями на север через сильно населенную местность; повсюду светились окна домов, лаяли собаки. Желтокожий мулат был прав — всадники то и дело проезжали в темноте, но Инман, заслышав их приближение, вовремя отступал в кусты. С наступлением утра сгустился туман, поэтому можно было не опасаться, что заметят небольшой дым; он зажег костер в лесу и сварил две полоски соленой свинины, затем засыпал муки в ту же воду и сварил кукурузную кашу. Он пролежал весь этот день в чаще леса, то проваливаясь в сон, то бодрствуя. В ветвях над ним гомонили три вороны, обнаружившие на дереве полоза. Усевшись над змеей, они громко каркали; одна из них все время подлетала к полозу совсем близко и делала ложные выпады, будто нападая. Змея, демонстрируя обычную злобность своего вида, распускала капюшон на шее, шипела и ударяла, словно наносила смертельный удар. Но все ее действия вороны встречали с весельем и насмешкой, и змея вскоре уползла. Вороны оставались на дереве большую часть послеполуденного дня, празднуя победу. Инман временами, когда его глаза были открыты, следил за ними, подмечая все особенности их поведения и способы выражения при общении между собой. А когда его глаза были закрыты, он мечтал о том, что хотел бы жить в некоем добром мире, где человек, если пожелает, мог бы обернуться вороной и таким образом, даже совершив ужасную ошибку, все же имел бы возможность либо улететь от врагов, либо посмеяться над ними. Потом, проведя в такой полудреме почти весь день, Инман наблюдал, как наступала ночь, и ему казалось, будто это вороны разбухали, заполняя все вокруг своей чернотой.

Вместо правды

Утреннее небо было совершенно невыразительным, словно бумага, покрытая тонким слоем ламповой копоти. Ралф остановился в поле и стоял, опустив голову и тяжело дыша. Он был запряжен в телегу, нагруженную жердями из белой акации, которые предназначались для изгороди, и по тяжести они равнялись такому же количеству камней. Казалось, конь не собирался сдвинуться ни на шаг дальше по направлению к берегу ручья, вдоль которого Руби намеревалась поставить изгородь для нового пастбища. У Ады в руке была небольшая плетка, и она хлестнула Ралфа по спине пару раз ее плетеным кончиком, но это не возымело действия.

— Этот конь для выезда, — сказала она Руби. Руби ответила:

— Это конь.

Она подошла к Ралфу, взяла его за морду и посмотрела на него в упор. Он отодвинул уши назад и закатил глаза, показав белый ободок глазного яблока.

Руби прижала губы к бархатистому носу лошади, затем чуть отодвинулась назад, широко открыла рот и сделала медленный глубокий выдох в его ноздри. Отправив таким образом свое послание, она сочла, что обеспечила понимание между ними. И в этом послании говорилось, что они с Ралфом мыслят одинаково. Таким способом можно внедриться в сознание лошади. Они воспринимают это как сообщение, побуждающее их выйти из их обычного возбужденного состояния. Таким сообщительным дыханием можно успокоить взбесившуюся лошадь.

Руби дохнула снова, затем захватила рукой пучок гривы на холке коня и потянула его за собой. Он зашагал вперед, и, когда они достигли ручья, Руби выпрягла его из телеги и пустила пастись на клевере, который рос по берегу в тени деревьев. Затем они с Адой приступили к работе, сооружая ломаную линию из столбов вдоль ручья. Со временем они должны будут соединить их тремя рядами жердей, чтобы получилась изгородь.

Ада заметила, что Руби было несвойственно начинать и заканчивать работу всегда в одно и то же время. Она бралась за дело не откладывая и выполняла вначале ту работу которую считала наиболее срочной. Если же не было ничего срочного, Руби делала все то, что можно было сделать в ближайшее время. В это утро она решила, что нужно установить первый ряд жердей, потому что такая работа могла быть закончена до того, как Руби поедет обмениваться с Эско: яблоки на капусту и турнепс.

Жерди были тяжелые, и Ада надела кожаные рабочие рукавицы, но они оказались такими грубыми, что, когда она сняла их, кончики пальцев были ободраны, словно она работала голыми руками. Присев на телегу, она ощупала волдыри, а затем сполоснула руки в ручье и вытерла досуха о подол юбки.

Они завели коня в конюшню, распрягли его и начали взнуздывать, готовя к поездке Руби. Но Руби вдруг остановилась и уставилась на старый капкан, висевший на гвозде на стене конюшни. Капкан предназначался для ловли бобров или животных такого же размера. Блэки оставили его, когда уезжали в Техас. Его челюсти были почти полностью закрыты и их так долго не размыкали, что они почти полностью заржавели.

— Вот это как раз нам и нужно, — сказала Руби. — Можно установить его до того, как я уеду.

Их беспокоил амбар, где хранилась кукуруза. Каждое утро из него исчезало несколько початков. После того как Руби заметила эту пропажу, она приладила задвижку и заперла амбар на замок, а также заделала щели глиной в тех местах, где рассохлось дерево. Но на следующее утро она обнаружила новое отверстие, выдолбленное в свежей замазке между досками. В эту дыру можно было просунуть руку, и она была достаточно велика, чтобы через нее мог пролезть маленький енот, опоссум или лесной сурок. Она дважды замазывала глиной эту дыру и все равно обнаруживала ее на следующее утро. К тому времени было украдено не так уж много кукурузы, но достаточно, чтобы это было заметно; если же такие потери будут продолжаться, то вскоре ее убудет столько, что это уже может вызывать беспокойство.

Так что Ада и Руби занялись капканом: отчистили его от ржавчины проволочной щеткой и смазали места соединений деталей топленым жиром. Когда это было сделано, Руби поставила ногу на капкан и разжала зажим его челюстей. Затем палкой коснулась дощечки капкана, и он захлопнулся с такой силой, что даже подпрыгнул на земле. Они принесли его к амбару и установили среди початков кукурузы напротив дыры. Руби вбила шип на конце цепи настолько глубоко, насколько он мог войти в утрамбованный земляной пол. Ада убедила ее обернуть острые зубья капкана обрывками мешковины на тот случай, если это мелкое воровство было делом рук человека. Что Руби и сделала, но решила оборачивать не слишком толстым слоем, чтобы не переусердствовать в проявлении добрых намерений.

После того как капкан был установлен, Руби взнуздала Ралфа и, связав вместе два больших мешка яблок, повесила ему на спину, перекинув через холку. Она села верхом без седла и доехала до дороги, где остановилась и крикнула Аде, чтобы та занялась сооружением пугала на зимнем огороде. Затем ударила пятками в бока лошади и рысью поехала прочь.

Ада с каким-то облегчением наблюдала, как Руби удаляется по дороге. Теперь в ее распоряжении была вся середина дня, и от нее ничего не требовалось, кроме приятного и какого-то детского задания соорудить большую куклу.

В зимнем огороде хозяйничала банда ворон, они щипали молодые побеги просто от скуки, но даже таким образом, не проявляя особого энтузиазма, могли скоро склевать все подчистую. У одной вороны на кончиках обоих крыльев отсутствовали перья, вместо которых остались квадратные выемки. Она, похоже, была вожаком стаи и всегда первой снималась с ветки или поднималась с поля. Остальные только следовали за ней. Драное Крыло была более крикливой, чем остальные, и могла воспроизводить всевозможные вороньи крики: от скрежета несмазанной дверной петли до кряканья утки, попавшей в лисью пасть. Ада следила за их разбойничьей деятельностью в течение нескольких недель, а Руби однажды так расстроилась, увидев, как они снова слетелись на огород, что даже не удержалась и выстрелила из ружья, хотя до них было слишком далеко, чтобы можно было попасть. Так что Аде доставляло удовольствие воображать, что ее пугало заставит Драное Крыло крепко призадуматься.

Со смешанным чувством она произнесла вслух:

— Сейчас у меня такая жизнь, что я подсчитываю урон от нескольких птиц.

Зайдя в дом, Ада поднялась на второй этаж, открыла дорожный сундук и достала оттуда пару старых бриджей для верховой езды и темно-бордовую шерстяную рубашку Монро, затем его касторовую шляпу и яркий шейный платок. Из этих вещей она могла бы смастерить прекрасное модное пугало. Но когда Ада посмотрела на стопку одежды в своих руках, единственное, что она могла вообразить, — это то, что каждый день, выходя из дома, она будет видеть стоящего в поле Монро. В сумерках с веранды он будет казаться темным силуэтом человека, наблюдающего за ними. Она опасалась, что такое пугало будет больше беспокоить ее саму, чем ворон.

Ада положила вещи обратно в сундук и прошла в свою комнату, где, быстро просмотрев выдвижные ящики комода и платяные шкафы, остановила под конец свой выбор на розовато-лиловом платье, которое было на ней во время праздника на реке Уондо. Она отыскала также французскую соломенную шляпу, которую Монро купил ей, когда они путешествовали по Европе; тогда ей было пятнадцать лет. Поля шляпы обтрепались по краям, из них торчала солома. Она знала, что Руби была бы против того, чтобы использовать это платье для пугала, но вовсе не из сентиментальных соображений, просто материалу, из которого оно было сшито, можно было бы найти лучшее применение — разрезать и сшить из него наволочки на подушки или верх лоскутного одеяла, сделать салфеточки под голову на спинки кресел и еще какие-нибудь полезные вещи. Впрочем, Ада решила, что, если потребуется шелк, у нее есть другие платья, которые можно будет пустить в дело. А выбранное ею было единственным, которое она хотела бы видеть на пугале, стоящем в поле под дождем и ярким солнцем. Она вынесла платье наружу, затем соорудила костяк для пугала, связав вместе крест-накрест два бобовых шеста, и установила его в центре огорода, забив в землю кувалдой. Сверху Ада водрузила голову, сделанную из поношенной наволочки, угол которой она набила листьями и соломой, а потом намалевала на ней ухмыляющееся лицо краской, которую сделала, хорошенько перемешав сажу из камина и ламповое масло. Натянув платье на крестовину, она набила его соломой и в довершение водрузила сверху соломенную шляпу. К концу набитого соломой рукава она прикрепила ведерко с проржавевшим дном. Затем пошла к изгороди, нарвала там букет из золотарника и астр и поставила его в ведро.