Блуда и МУДО - Алексей Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Значит, неукротимые упыри довели до припадка Милену, Розке звезданули граблями по заднице, а теперь вот и Соню достали…
– Я их всех завтра убью, – пообещал Моржов. Соня подняла мокрое лицо, посмотрела на Моржова и улыбнулась опухшими, непослушными губами.
– Они же дети…
– Ну вот, ты сама себе всё объяснила, – согласился Моржов. – Чего же плакать? Разболтанные мальчишки. Шпанята. Они все скопом ревнуют Серёжу Васенина к Наташе Ландышевой, и только-то. Тоже любовь.
– А почему вы сказали «тоже»? – тихо спросила Соня.
Моржов понял, что Соня услышала про влюблённого Щёкина – и желает слышать продолжение. Но это ведь он, Моржов, сейчас утешил Соню, это он сожрал виагру, он идёт с Соней по ночной просёлочной дороге, он обнимает Соню, а она спрашивает про другого мужчину. Обида хлестнула Моржова по душе и хлестнула бы вновь, но Моржов отвёл её в сторону, как ветку от лица.
Этой ночью Моржов опять стал свидетелем чуда: он видел, как девчонка, когда ей говорят о любви, из отчаяния вдруг доверчиво возрождается к жизни. И ради такого чуда Моржов мог пожертвовать наслаждением обиды, которая даёт карт-бланш на воплощение плана эякуляции. Но Сонечкино воскресение, как подснежник о весне, вдруг напомнило Моржову о реальном мире вокруг – мире недобром и угрожающем.
Трава по обочинам просёлка ночью распрямилась, бросив на дорогу сабельно-зубчатые тени. Река шумела за кустами, будто там шло войско, позвякивая мечами и кольчугами. Еловые лапы в тёмно-синем небе казались китайскими иероглифами, нарисованными чёрной тушью по насыщенной акварели, и это наводило на мысль о восточных единоборствах.
– Говоря «тоже», я имел в виду Щёкина, – чётко и покорно подтвердил Сонечке Моржов.
– А что, он в меня влюбился? – наивно спросила Соня, будто бы Моржов уже не объявил об этом открытым текстом.
– Все, кроме тебя, это заметили, – сказал Моржов, хотя никто, кроме него, никогда ничего подобного не замечал.
– Он странный… – задумчиво сказала Соня с оттенком уважения и страха.
Моржов пожал плечами.
– Нормальный он. Упыри… ну, то есть пацаны – они его слушаются, как овечки. А стали бы они подчиняться какому-нибудь чудику, а? Вот то-то. Если бы ты сегодня взяла Щёкина с собой, то мальчишки бы не только всю луговую флору вызубрили, а ещё бы и веночки плести научились.
Сонечка вздохнула с запоздалым сожалением. Моржов снова закурил. Какое-то время Моржов и Соня молчали.
– Соня, дитя моё, а что для тебя это значит – «любит»? – спросил Моржов, но не интимно, а как-то буднично и просто. – Ты вот плакала – никто тебя не любит. А это что такое – «любит»?
Соня долго раздумывала. Похоже, её разговорчивость прорывалась только вместе со слезами.
– Ну… вы, Борис Дани…
– Боря, – перебил Моржов.
Соня кивнула, словно попыталась что-то проглотить.
– Боря… вы…
– Ты.
– Я… я не могу ответить, – окончательно сбилась Соня. – Такие вещи, они… ну… личные… Как бы стыдно…
– А ты где живёшь в Ковязине?
– На Багдаде, – прошептала Соня.
В Ковязине не было района беднее, хуже и ублюдочнее Багдада. Что значит для девчонки с Багдада «меня любят»? Это значит – «меня хотят». Пиксельное мышление. Мышление для бедных. Максимум упрощения при минимуме объёма знака.
– Если бы ты ушла из Троельги, Щёкин бы попросту запил, – сказал Моржов.
– Ну, потом бы мы встретились…
– Где? – усмехнулся Моржов. – Из МУДО тебя бы уволили. А Щёкин не гуляет по улицам, не ходит на дискотеки. Нигде бы вы не встретились, кроме как на работе. Вот куда бы ты пошла работать?
– В школу…
– Это как с мыльной фабрики перейти на шильную. В школе такие же упыри, как и здесь, только их больше в сто раз. Ты бы спеклась через месяц. Есть другие варианты работы?
– Ну… – Соня колебалась, говорить или нет. – Ну… меня Лёнька звал, обещал устроить… У меня с ним подружка там…
– Лёнчик? – изумился Моржов. – А вы знакомы?
Он сразу вспомнил, как Лёнчик кормил Сонечку шашлыками.
Соня кивнула, и Моржов даже при луне увидел, как густо она покраснела.
– А ты в курсе, что за работа у Лёнчика? – вкрадчиво спросил Моржов.
– Ну… как бы… Так – что?… За деньги же…
Соня мямлила, и Моржов так и не понял, знает ли она специфику деятельности Лёнчика. Впрочем, не всё ли равно? Похоже, что предсказанный им вариант работы Сонечки вне МУДО – «у кавказцев на рынке» – был ещё не худшим. Если бы Сонечка попалась в лапы Лёнчика и Сергача, она бы не выкрутилась, будь хоть трижды девственницей. А может, она и выкручиваться бы не стала? Не похоже, чтобы она была способна на какие-либо выкручивания.
– Сонечка, дитя, а чего бы ты хотела сама? – спросил Моржов.
– То есть?… – растерялась Соня.
– Ну, где работать? Чем жить?
Соня посмотрела на Моржова и жалко улыбнулась – беспомощно и виновато.
– А сколько денег тебе надо в месяц?
– Ну… не знаю…
– А чего бы ты не захотела делать ни за какие деньги?
– Ну… вы так спрашиваете… – совсем смутилась Соня.
– А что тебе вообще в жизни надо?
Соня затравленно смотрела на Моржова, и Моржов почувствовал, что сейчас она опять заплачет.
Он обнял её, притиснул к себе и стал целовать в макушку.
– Ну-ну-ну, – опять зашептал он. – Я же сказал, со мной никто тебя не обидит…
Они стояли уже возле елового мыса на повороте просёлка. Просёлок убегал вверх – на гору к деревне Яйцево. Хорошо утоптанная тропа вела от просёлка вниз, к Талке, над которой висел перекидной мост.
– Пойдём покачаемся, – предложил Моржов.
Он достал фонарик, взял Соню за руку и повёл по тропе, светя Соне под ноги, а сам шагал в травах. Колени сразу намокли от ночной росы. Друг за другом они осторожно взошли по лесенке и ступили на узкий висячий мостик, который под ногами тотчас норовисто дрогнул. Перила здесь заменяли железные тросы. Соня ойкнула и схватилась за левый.
– Держись сразу за оба троса, – посоветовал Моржов и лёгким шлепком по заду послал Соню вперёд.
Раскинув руки словно крылья, Соня неуверенно шла по хлипким досочкам настила. Моржов, приотстав, любовался Соней – вынужденно-раскрывшейся, а потому вдвойне желанной. Видимо, в недрах Моржова виагра поднимала свою змеиную голову.
– Я дальше боюсь… – на середине моста призналась Соня. – Там вовсе вихляется всё…
– Тогда давай посидим здесь, – согласился Моржов.
Они сели на край настила рядышком и свесили ноги. Моржов опять обнял Соню за талию, невесомо коснувшись рукой Сонечкиной груди. Грудь была уже готова, только нажми кнопку.
Но Моржов не спешил нажимать, глядел в глубь тёмной долины. Полураздетая луна брела по мелководью небосвода, рябого от звёзд. Рябила и Талка, но её мерцание то разгоралось, то гасло. Пульс фонарей железной дороги улетал вдоль чёрного склона горы, частил и наконец сливался с пульсом июньского созвездия Девы. На горизонте горела дымка огней города Ковязин. Откуда в Ковязине вдруг взялось столько света?… Для полночи света вообще оказалось как-то чересчур много…
Не глядя на Соню, Моржов был уверен, что рядом с ним уже сидит мерцоид. Как выяснилось, с Сонечкой всё было просто. Ну, понятно почему: ПМ. У Сонечки с миром была отнюдь не механическая связь – с изогнутыми шатунами, кривошипами и дифференциалами логики, с перекладом векторов приложения сил и редукторами для ступенчатой смены ритма. Связь была какая-то природная, вроде магнитного притяжения, – напрямую. Манёвры ухаживаний Сонечке не требовались. И чего кому в Сонечке могло не нравиться? Идеальная женщина для идеального мужчины.
Моржов для выразительности кульминации (виват, Голливуд!) вдруг решил ещё добавить спецэффектов, снова включил фонарик и направил луч в реку.
– Ух ты!… – восхитилась Сонечка, слегка наклоняясь, как яблоня, и укладывая свою грудь на ладонь Моржова, как яблоко.
В столбе света сквозь воду виднелись зыбкие камешки на дне Талки; бок угловатого валуна, из-под которого развевались жёлтые пряди подводных трав; чёрные рыбы, что вместе со своими тенями крутились так, словно они чего-то здесь потеряли. Моржов хотел переместить луч, но фонарик вывернулся из его руки и полетел вниз. Под мостом негромко и неярко бултыхнуло брызгами и искрами, а потом под дрожью течения Моржов снова увидел свой фонарик, продолжающий светить и на дне. Перед фонариком, отбросив раструбы теней, уже висели две рыбины, одинаково играющие хвостами.
Рука освободилась, и Моржов принялся расстёгивать пуговки на рубашке Сони. Объяснять чего-либо Соне не требовалось. У Сони, конечно, не было стимула отдаваться Моржову – но и не было стимула возражать. Ключ от Сонечкиной недоступности был даже не спрятан; он просто лежал сверху на комоде ПМ среди прочих девчоночьих безделушек.
