Овидий в изгнании - Шмараков Роман Львович

— Мне бы сольцой у вас разжиться. И как на шоссе выйти, не подскажете?

В дыму перед ним открылся сидящий против печи на золоченом стуле человек в доспехах ратных. Во правой руке у него размещалось копье булатное, на другой висела шелковая плеть из того ли шелку шемаханского. Завидевши Ясновида, он вскрикнул богатырским голосом и засвистал молодецким посвистом, сразу произведя сильное впечатление. Молодым он, впрочем, не смотрелся, а скорее удачно сохранившимся. Просвистав, он сказал:

— Ты, добрый молодец, кто такой будешь? Как тебя звать-величать?

Один коллега по исторической адекватности, отказавшийся от всего неаутентичного и питавшийся только иллюстрациями Ильи Глазунова к «Задонщине», размоченными в козьем молоке, учил Ясновида, что нити судьбы могут выплести самые изумительные картины, которые надо принимать как нечто само собой разумеющееся, в этом мудрость. Надо признать, что мудрости Ясновиду хватило лишь на то, чтоб сказать: «Ясновид, очень приятно».

— Хорошее имя, — одобрил человек с копьем и посвистом. — Особенно если прославить его бессмертными делами. Ты тут, к слову сказать, дела пытаешь аль от дела лытаешь?

— Соли бы мне, — примитивно ответил Ясновид.

— Соль — большая ценность, — сентенциозно сказал человек. — Некоторые из золы делают. Остается завидовать.

— Мне не для себя. Мне для князя. Пир собрали, а соль забыли.

— Совсем распустили народ, — отнесся человек к присутствовавшей старушке, которая для гостя успела нарядиться в кокетливое ожерелье из горькой рябины. — Какой раскол в стране. А это, говоришь, для которого князя?

— Для Светозара, князя киевского. У него праздник тут недалеко.

— Светозара? Это сына, что ли, Владисана, внука Ратибора?

— Не знаю. Кажется.

— Что ж ты так в родословии нетверд, — укорил его человек. — Негоже для княжеского человека. — «Я у него недавно, — зачем-то пробормотал Ясновид. — Сам из варягов, по обмену». — Помнишь, мать, Владисана? — обратился он опять к старушке. — «Как не помнить», — отвечала она, покачивая головой. — Этот, значит, Светозар — двоюродный мой правнук. Или троюродный? Навестить, что ли, его по-родственному?

— Сиди уж, князюшка. Оконфузишь только людей, будут суетиться.

— Чтоб тебе, дружинник, было понятно, — адресовался общительный человек опять к Ясновиду, — я тоже князь. На временном покое. И тоже Светозар. Так что не запутаешься.

— Я, собственно, не Ясновид, — бормотал Ясновид, отступая к дверям, — меня Дмитрием звать, а это так, это ник.

— Что? — переспросил князь на покое Светозар.

— Ник, — подсказала старушка.

— Лексикон дай, — распорядился он и, приняв от нее растрепанный том, отставил копье и принялся листать: — Так… илосос, козинаки, крутейший… литраж, мореходные качества… низколегированная сталь… Ага, вот. «Ник — прозванье, яко что сказуется по реклу; тожде рещи: погоняло. На приклад: И ник положиша Ольгови Вещий, бяху бо людье погани и невегласи».

— Прозвали так, — обобщила старушка.

— За какие качества? — строго спросил князь.

— Чисто случайно, — с дрожью сказал Ясновид.

— Случайно не прозывают, — пресек князь. — Что это на персях у тебя нарисовано?

— И на корзне оно же, — с готовностью подсказала старушка.

— Это? Это просто так… аватарка моя, скопировал ее сюда…

— Сразу видать, что из варягов, — сказал князь. — Сколько варваризмов в речи. Хочешь тут служить, молодой человек, тебе мой совет: учи язык! Иначе никакой карьеры! Лексикон, мать, дай еще раз… так, аватарка… Ага. «Аватара глаголется в баснословии поганьском, аще от божеств ино плоть приемлет, во еже к людем снити всякия ради добрыа детели, на приклад: И Тебушь аватарою смиреньною к ним сшед, бе гуселник и гудяше в гусли, и зидашеся Трой, где они повелеваху». А говоришь, по случаю ты Ясновид. Не шути этак со мною-то. Оружие покажи.

Ясновид послушно вынул из «Подмастерья» рукоять с обломком клинка, за которым посыпался мелкий железный лом и крошка.

— Та-ак, — с высокой степенью интереса сказал князь, исследуя обломок. — Так. А ну, мать!.. — скомандовал он, старушка мигом унеслась и торжественно вернулась с ларцом, замотанным в черном бархате, князь распахнул его, и оттуда блеснул отломанный клинок со сложной вязью; князь приложил к нему Ясновидов обломок, и всем стало видно, как они идеально сошлись.

Воцарилось глубокое тихо.

— Сколько ждали, — промолвил князь.

— Да, — сказала старушка.

— Едигей еще когда проходил, у него интересовались.

— Это в котором же годе?

— Карточки, не помню, отменили уже или нет.

— Нет вроде.

— Значит, давно.

— Давно.

— Я в автобусе сломал, — скучно сказал Ясновид, опять глядя к дверям. — Утром сегодня. Вот мусор, можете убедиться.

— Это возможно, — рассеянно сказал князь, занятый своими мыслями. — Очень возможно. Но неважно. На твой предмет, молодой человек, есть предупреждение в одном авторитетном издании.

Ясновид даже не стал интересоваться, чувствуя, что лучше ему этого не знать.

— Там сказано, — тем не менее, проинформировал его князь, — что, когда придет человек, чье имя выдаст его происхождение, как бы он от него ни отрекался (заметь, ты отрекался), и чей меч сойдется со Сломанным Мечом, как бы он ни отрекался и от него, от этого человека следует ждать всяких оказаний, а в ожидании таковых его весьма задержать и подвергнуть изысканиям.

Ясновид, не спрашиваясь, ватно сел на лавку.

— Тиуна кликнуть, — решил князь и вышел.

Ясновид механически взял оставленный им лексикон, это был «Современно-исконный словарь, 55000 слов, под ред. О. Ф. Мюллера и М. К. Черданцевой». «В настоящем издании, — сообщали составители, — в словарь внесены значительные исправления, обусловленные прежде всего тем, что за 250 лет, прошедших со времени выпуска предыдущего издания, в обоих языках произошли существенные изменения. Ориентируясь на руководящие идеи, высказанные в „Предисловии о пользе книг церковных“, составители стремились создать словарь, который был бы полезен как для драгоманов, так и для лиц, волею судеб находящихся на языковом фронтире. В пределах данного объема дается множество посильных иллюстраций и гутированное количество непосильных, служащих жемчужиной в газофилакии языка. Словарь выходит в период, когда современно-исконные отношения продолжают крепнуть во всех областях, о чем свидетельствует широкий обмен делегациями представителей искусства и коммунальных органов, проведение смешанных конференций, коллоквиумов, опахиваний, симпозиумов и отводных караулов. Языковые каналы суть маяк и лекало взаимопонимания. Мы рады, что этот скромный труд явится вкладом в дело диахронического сближения людей, заинтересованных блуждать в сладостном лабиринте Казанского летописца и следить, как яблоневый цвет опадает на раскрытые страницы Тургеневских романов».

 — Ты не горюй, — жалостливо сказала старушка. — Рано еще горевать.

Вошел князь. «Вот тебе первое испытание, — сказал он. — Печку распиши, облупилась, и вообще эта известь производит впечатление тривиальности. А за ворота не покушайся, у меня лучники белку в ноздрю бьют. Я сделал такие распоряжения». Ясновид получил от него настенный календарь с двенадцатью шедеврами мирового искусства, снаряд зографский («Гуашь настоящая детская», набор из 9 цветов, и колонковые кисточки) и распоряжение душу положить за роспись палат. С душевным стенаньем Ясновид, лишенный гражданской свободы, принялся выбирать полотно из годового набора. Многофигурные композиции были им отброшены сразу, вследствие чего случая погреться на княжеской печке лишились «Афинская Академия» кисти Рафаэля, «Страшный Суд» Микеланджело — несмотря на настойчивое желание князя созерцать за трапезой что-нибудь из божественного — а также «Царство Флоры» великого Пуссена и даже трогательная картина Мясоедова «Земство обедает». «Олимпия» Мане была отвергнута князем по этическим соображениям («Кто через срамоту таковую на полати спать полезет?»), «Аленушка» Васнецова — по причине лакировки действительности и ухода от больших социальных проблем («Кому работает изография сия?» — задавал князь хищные риторические вопросы), а картина Левитана «У омута» и «Ноктюрн в синем и золотом» Уистлера — вследствие эстетических убеждений князя, считавшего, что основным объектом искусства является человек, а не мосты. Относительно оставшегося мнения разделились: князь стоял за портрет Сары Сиддонс кисти Рейнолдса, привлеченный эффектным величием этого, в общем-то, расчетливого академического полотна, и выражал опасение, что две фигуры, прячущиеся в тени на заднем плане, чем-то намерены повредить великой драматической актрисе («Ножа-то, погляди, нет ли у них, а коли сыщется, отнюдь его не изображать»), а Ясновид склонялся к картине «Крик» неизвестного ему Э. Мунка, привлеченный технической простотой ее копирования на печи. Мунк был в календаре дежурным по апрелю, его мужчине, кричащему на мосту о том, что он одинок и что жизнь, в общем-то, прошла бездарно, доверено было иллюстрировать месяц великого пробуждения, когда в груди искрится поглощенный воздух, все в природе улыбается друг другу, а Фриксов Овен, при котором состоялось в свое время сотворение мира, резво скачет от обещания жизни, полной борьбы с врагами, но ущедренной победами в конце, к возможности успеха благодаря покровительству влиятельной женщины.