Скала - Питер Мэй

И только тогда, под дождем, появились слезы. Я первый раз оплакивал родителей; думаю, тогда я окончательно понял, что их больше нет.

Я не задавался вопросом о том, что будет после похорон. И это, пожалуй, было к лучшему: вряд ли я смог бы представить, насколько сильно изменится моя жизнь.

Едва последний гость покинул наш дом, тетка отвела меня наверх — уложить вещи. Всю мою одежду она бесцеремонно запихала в чемодан, а часть игрушек и книг позволила убрать в маленькую сумку. Тетка сказала, что потом мы вернемся за остальными вещами. Я все еще не понимал, что больше не буду жить в этом доме. Кстати, за вещами мы так и не вернулись. Я понятия не имею, что с ними стало.

Потом тетка отвела меня к своей машине. Она стояла на дороге; двигатель работал, дворники чистили ветровое стекло от дождя. Внутри было тепло, но сыро, и все окна запотели. Мне даже в голову не пришло обернуться, когда мы уезжали.

Я уже бывал в доме тетки и считал его холодным и унылым, несмотря на яркие горшки с пластиковыми цветами и разноцветные драпировки. У нее было сыро и промозгло, влажный холод пробирал до самых костей. В тот день огонь в камине не горел, так что дом встретил нас особенно неприветливо. Голая лампочка на стене заливала все жестким светом.

Мы взобрались по лестнице с чемоданом и сумкой, и тетка открыла дверь в комнату на чердаке.

— Ты будешь жить здесь, — сказала она.

Я оглядел наклонный потолок, обои в пятнах влаги, запотевшие окна в ржавых рамах. У стены стояла узкая кровать под розовым покрывалом. Платяной шкаф с открытыми дверцами, пустыми полками и вешалками ждал, пока его заполнят мои вещи. Тетка положила чемодан на кровать и открыла его.

— Можешь развесить и разложить все, как тебе нравится. Боюсь, на ужин у нас только копченая рыба.

Она уже выходила за дверь, но я спросил:

— А когда я вернусь домой?

Тетка остановилась, посмотрела на меня. В ее глазах я видел жалость, но теперь там появилось и нетерпение.

— Теперь это твой дом, Фин. Я позову тебя, когда чай будет готов.

Она закрыла за собой дверь. Я остался один в холодной, унылой комнате, которая теперь считалась моей. Меня переполняло чувство одиночества. В сумке с игрушками я нашел панду и сел на край кровати, прижимая ее к себе. Даже через брюки я чувствовал, что матрас пропитался влагой. В первый раз за этот длинный день я осознал, что моя жизнь неотвратимо изменилась.

Глава шестнадцатая

Машина прогрохотала по ограждению от животных и въехала на парковку. Фин остановился внизу у лестницы. Дневной свет сменился тьмой: тяжелые тучи, которые собирались над океаном, пришли с северо-запада и накрыли север острова своей тенью. В гостиной дома пастора горел свет. Взбираясь по ступенькам, Фин почувствовал первые капли дождя.

Он позвонил и встал на пороге, а ветер дергал его за пиджак и брюки. Дверь открыла моложавая женщина лет тридцати с небольшим. Она была на голову ниже гостя, с коротко подстриженными темными волосами; на ногах — кроссовки, одета в штаны цвета хаки и белую футболку. Фин представлял себе жену Дональда Мюррея по-другому. Почему-то она казалась ему смутно знакомой.

Жена пастора склонила голову в ответ на его взгляд:

— Ты меня не помнишь, верно? — В ее голосе не было теплоты.

— А должен?

— Мы вместе учились в средней школе. Но я была на пару классов младше, так что ты, может, меня и не замечал. Мы-то все были в тебя влюблены.

Фин почувствовал, что краснеет. Ей тридцать три или тридцать четыре, значит, она родила Донну лет в семнадцать.

— Я слышу, как у тебя в голове крутятся шестеренки, — саркастически проговорила женщина. — Ты забыл, да? Мы с Дональдом встречались, когда учились в «Николсон». Потом мы встретились в Глазго, когда я окончила школу. Я поехала с ним в Лондон. В то время он еще не нашел Бога, так что брак мы оформили задним числом. После того, как я забеременела.

И тут Фина осенило:

— Катриона!

Она насмешливо приподняла брови:

— Ну наконец-то.

— Макфарлейн.

— У тебя хорошая память. Ты хотел видеть Дональда?

— На самом деле Донну.

— Значит, Дональда, — женщина как будто опустила невидимую броню. — Сейчас я его позову.

Пока Фин ждал, пошел дождь; когда Дональд Мюррей подошел к дверям, полицейский уже промок. Пастор безразлично взглянул на него.

— Я думал, Фин, нам больше не о чем говорить.

— Это так. Я хочу поговорить с твоей дочерью.

— А она этого не хочет.

Фин, сощурившись, взглянул в небо: дождь заливал глаза.

— Можно войти? Я уже весь промок.

— Нет. Поговорить с Донной ты сможешь только официально. Арестуй ее — или что вы там делаете, чтобы вызвать на допрос? А до этого оставь нас в покое.

Фин постоял на лестнице, пытаясь справиться с гневом, потом поднял воротник и побежал к машине. Он завел мотор, включил обогреватель, стащил мокрый пиджак и бросил на заднее сиденье. Катриона Макфарлейн села в машину, когда он включил первую передачу и выжимал сцепление. Ее мокрые волосы прилипли к голове, футболка стала почти прозрачной. Фин не мог не заметить под ней кружевной черный бюстгальтер; он подумал, что за все эти годы Бог почти не изменил пристрастий Дональда.

Катриона сидела молча, уставившись перед собой и сжав руки на коленях. Молчание нарушил Фин.

— Ты тоже нашла его?

— Кого? — женщина нахмурилась.

— Бога. Или это касается только Дональда?

— Ты никогда не видел, как он сердится. А мы видели. Дональд громогласен, полон праведного гнева, и Бог на его стороне.

— Ты его боишься?

— Я боюсь того, что он сделает, когда узнает правду.

— И в чем эта правда?

Катриона помолчала, она протерла запотевшее стекло и смотрела на свой дом.

— Донна солгала. Макритчи не насиловал ее.

Фин хмыкнул:

— Это я и сам понял. Не удивлюсь, если Дональд тоже понял.

— Возможно, — женщина снова взглянула на дом. — Но он не знает причины.

Фин ждал, но Катриона все молчала.

— Так ты скажешь мне или нет?

Она начала заламывать руки.

— Я бы и сама не знала… Но я нашла в ее комнате открытую упаковку и спросила ее, что все это значит, — она неловко взглянула на Фина. — Это был тест на беременность.

— Какой срок?

— Тогда было несколько недель. Сейчас уже три месяца, и это становится заметно. Она безумно боялась того, что сделает Дональд, если узнает.

Фин не мог поверить своим ушам:

— И поэтому она выдумала историю про Макритчи? — Катриона кивнула. — Господи, она что, не знала, что отцовство легко установить по ДНК?

— Я понимаю, это было глупо. Она была в панике и слишком много выпила в тот вечер. Это была плохая идея.

— Ты права, — Фин внимательно посмотрел на жену пастора и спросил: — А почему ты мне все это рассказываешь?

— Чтобы ты оставил нас в покое. Вся эта история с насилием — дело прошлое. Бедняга погиб. Я хочу, чтобы ты больше нас не беспокоил. Мы сами во всем разберемся, — она посмотрела ему в глаза. — Не трогай нас больше, Фин.

— Я не могу этого обещать.

Катриона бросила на него взгляд, полный ненависти и страха, и открыла дверь машины. Она уже выходила под дождь, когда Фин спросил:

— А кто отец?

Женщина остановилась. По ее лицу стекали капли дождя, вода капала с носа и подбородка.

— Сын твоего приятеля, — она почти выплюнула имя: — Фионлах Макиннес.

Фин почти не помнил, как вернулся в город. Им завладели неуверенность и замешательство. Над островом висели тучи, горы Харриса казались серым пятном вдалеке, лобовое стекло машины заливал дождь. Из-за ветра дождь над болотами летел горизонтально, так что пришлось полностью сосредоточиться на дороге. Но вот наконец он миновал крохотное озеро Лох-Дуб, машина преодолела подъем, и в низине впереди возникли огни Сторновэя. Город спрятался, как будто пригнулся между холмами; был ранний сумрачный вечер.

Час пик закончился, и Бейхед-стрит под дождем была пуста. Но, сворачивая на парковку у гавани, полицейский с удивлением увидел толпу людей. Ее освещали высоко расположенные прожекторы, вокруг сновали телевизионщики. В толпе были в основном зеваки, бросившие вызов ливню в надежде, что их покажут по телевизору. В центре обнаружилась дюжина людей в красных и желтых плащах, они размахивали рукописными лозунгами: «Спасите гугу!», «Убийцы», «Они душат и рубят головы!» и тому подобное. Чернила размазались под дождем. Все это выглядело дешево, неприглядно и вовсе не оригинально. Фин задумался о том, кто финансирует это движение. Выйдя из машины, он услышал, как демонстранты скандируют: «У-бий-цы! У-бий-цы!» По краям толпы обнаружилось несколько знакомых лиц — газетные репортеры. Хмурые полицейские стояли на разумном расстоянии, с их форменных фуражек ручьями стекал дождь.