Сезон туманов (сборник) - Евгений Гуляковский

– Ты не знаешь, почему кедвот ест только голубых креветок? Чем они лучше розовых? – спросил его кто-то из исследователей.

– Не знаю! – угрюмо буркнул Фил и повернулся, чтобы уйти.

Совершенно случайно он знал ответ, слышал от доктора, что в крови голубых креветок содержится больше меди, необходимой кедвоту для постройки защитных иголок. И не успел подумать об этом, как голос, только что задавший вопрос, произнес у него в голове короткое «спасибо». Он вздрогнул, все никак не мог привыкнуть к тому, что каждая его мысль прослушивалась. «Вот так они и узнают про нас все. Все, что им нужно, – подумал он, закрывая за собой дверь. – Неудивительно, что с каждым годом люди все больше отступали. Все наши знания, любые военные секреты, вот они, пожалуйста. Никого не надо допрашивать, расположи к себе пленника, поговори с ним ласково, назначь наставника, объясни еще, что нет обратной дороги, – и вот он уже готов. Потом, стоит только спросить, даже если тот и не захочет отвечать, никто не станет настаивать, рано или поздно случайно подумает, и все сразу станет известно врагу…» Он мучительно старался вспомнить, не спрашивал ли кто-нибудь его, например, о расположении постов перед базой, о времени патрулирования, о запасе оружия… Но ничего подобного вспомнить не мог и на всякий случай торопливо прогнал эти мысли, неизвестно какую штуку выкинет с ним собственный мозг.

Нужно быстрее отвлечься. Он прошел по коридору мимо нескольких дверей. В голове что-то глухо стучало, он чувствовал себя так, словно много часов провел в душном помещении, и ему не хватало воздуха. Он понимал: дело не в этом, воздух ему не нужен. Сказалось напряжение последних дней, мозг с трудом справляется с повышенной нагрузкой. Сколько можно идти по этому бесконечному коридору? Вот боковой проход, еще одна дверь… Огромный зал, не меньше футбольного поля. В центре гигантское сооружение из стекла, стали и пластика. Водопады труб низвергались к этому стальному чудовищу. Ущелья, стены которых выстилали шкалы и экраны неизвестных ему приборов, сходились к центру зала. Стальные леса помостов вздымались на несколько этажей, и среди этого хаоса копошились крошечные фигурки в оранжевых халатах. Их мысли и фразы, обращенные друг к другу, гудели у него в голове, смешивались, уничтожали остатки смысла в том, что он видел.

Бред, сумасшедший дом.

Новый зал. Тишина и покой, длинные ряды раскаленных печных зевов. Он устал… Дьявольски устал… Тело синглита незнакомо с физической усталостью. Усталость засела у него в голове и грызет и гложет мозг, как крыса… Даже у собаки есть своя конура, даже у робота. У него нет.

Новый зал. Колоннады сверкающих шаров. Пахнет озоном, прыгают стрелки приборов, прыгают электрические искры, прыгают, скачут, словно взбесившиеся мысли у него в голове. Ему нужно так немного, всего несколько метров пространства. Кровать, чтобы можно было с головой зарыться в подушку, дверь, чтобы можно было ее закрыть. Четыре стены, чтобы можно было остаться одному… Длинный коридор и снова дверь… Распахнув ее, он остановился, словно налетел на стену. Там была комната. Обыкновенная человеческая комната с картиной на стене. С глиняным горшком на столе, из которого веером растопырились зеленые листочки растения, семена которого привезли с Земли сотни лет назад. Знакомая железная кровать с подушкой, в которую можно зарыться…

Секунду он стоял неподвижно, стараясь понять что-то важное, какую-то мысль… Ведь это была не просто комната, знакомы были не только картина и эта кровать, но что-то еще, что-то такое же милое и близкое, как эти зеленые листочки на столе… И вдруг он увидел. На полке у самого изголовья стояла стеклянная статуэтка девушки… Второй такой не было. Не могло быть на этой планете… Он взял ее в руки, согрел ладонями, заглянул в глубину, где медленно рождались золотые искры. Это была его комната.

Широкое окно во всю стену без рам и переплетов свободно пропускало солнечный свет и не пропускало взгляда. В пещере, где он жил, не было окон и не было пластиковых голубоватых стен. Но все равно эта комната принадлежала ему, ждала его. Со вздохом глубокого облегчения он опустился на кровать. Не разжимая ладоней, поднес к лицу маленькую вещицу, значившую для него так много, закрыл глаза и вслушался в странную мысль, которая тут же всплыла из каких-то мрачных глубин его сознания. В этом здании были сотни коридоров, тысячи залов, миллионы комнат; каким же образом безошибочно, без долгих поисков нашел он именно эту, предназначенную для него, в тот момент, когда больше всего в ней нуждался?

Кто этот невидимый слуга или господин, ни на минуту не оставляющий его в покое? Все тот же наставник? «Ну отзовись же, слышишь! Отзовись! Я сдаюсь. От тебя не спрячешься, не уйдешь, потому что ты сам – часть меня…»

Голос молчал.

Ротанов брел через путаницу улиц, не обращая внимания на бесчисленные повороты, тупики, груды разбитого бетона и тлетворного гниющего хлама. Еще один поворот, покосившаяся стена здания. Знакомый забор… Он вздрогнул, потому что видел уже однажды фасад этого дома и не раз потом вспоминал… Так просто взбежать по лестнице на второй этаж, отыскать дверь под номером шесть… И остановился перед ней, не в силах повернуть ручку, потому что слишком хорошо знал: никого там не было. Но можно ведь и проверить…

Перекошенная дверь никак не хотела отрываться от косяка, наконец, подняв целую тучу пыли, она уступила его усилиям. Багровые отсветы солнца с трудом продирались сквозь разбитые грязные стекла и окрашивали стены комнаты в неправдоподобный кровавый цвет. Ну вот, он и увидел то, что хотел: грязную, усеянную обломками и заставленную полусгнившей мебелью комнату. Даже место, где они встретились, не стоит того, чтобы о нем помнить, а уж все остальное… Вдруг он услышал шорох. В пустой квартире шорох раздался резко, как грохот, и Ротанов сорвал с плеча пульсатор. Секунда, вторая, третья пронеслись в полной тишине, и снова шорох, звук шагов по коридору, ведущему на кухню. Мороз продрал его по коже. Слишком уж неожиданны были эти шаги в заброшенном городе, в пустой квартире, слишком уж хотел он их услышать, хотел и боялся одновременно…

Она остановилась у входа в комнату, небрежно опершись на притолоку, на ней было то самое темное платье, даже наспех сделанный шов сохранился… Он стоял, сжимая в руках свой дурацкий пульсатор, и не знал, что сказать.

– Долго ты, Ротанов. Я уж думала, не дождусь. Все наши давно ушли, а я все жду, жду… Мне хотелось с тобой проститься.

– Как ты могла знать?.. – Голос у него сел, он все никак не мог протолкнуть застрявший в горле предательский комок.

– Да уж знала… Я многое про тебя знаю. Я даже могу смотреть твои сны.

Он отбросил пульсатор медленно, словно в трансе шагнул к дивану, на котором когда-то, не так уж давно, она стерегла его сон. Ротанов обхватил голову руками, будто хотел удержать рвущуюся наружу боль. Боль разрасталась толчками, словно внутри кто-то упорно долбил ему череп.

Несколько секунд она молча смотрела на него. Потом подошла и села рядом, чуть в стороне, сохраняя небольшую дистанцию, словно понимала, что случайное прикосновение может быть ему неприятно.

– Вот ведь как все получилось, Ротанов… Если разобраться с помощью вашей человеческой логики во всей этой истории, то ее попросту не может быть. Потому что меня не существовало раньше…

Было заметно, как трудно ей говорить, она выдавливала из себя слова, точно роняла стальные круглые шарики.

– Тебе трудно понять и еще трудней объяснить. Та девушка… Она ведь была не такой, до встречи с люссом она не была еще мной.

– Ты ее помнишь, ту девушку?

– Я ничего не могу забыть… Иногда это так мучительно и не нужно, но это так. Когда-то я была ею, потом стала вот такой, и я уже не она. Но самое главное… Для тебя главное, – вдруг уточнила она, – что и такой, как ты меня узнал, я останусь недолго…

– Как это – недолго?

– Время кончается, Ротанов. Собственно, оно уже кончилось. Кончается цикл, начнется новый, в нем уже не будет меня… Не будет такой, как ты видишь меня сейчас… Останется только память… Все, что было, все, что ты говорил мне, все, что я думала о тебе, останется, не пропадет. У нас ничего не пропадает, все ценное идет в общую копилку и принадлежит всем… Во время смены циклов все уходит в эту общую память, и из нее возрождаются потом другие личности. Так что я не увижу тебя больше, вот я и хотела дождаться, чтобы ты не искал меня и никого не винил… Потому что я знаю, ты думаешь обо мне иногда… Я даже знаю, когда во сне ты ищешь меня и находишь не такой, как я есть… Не нужно, Ротанов, это все бессмысленно, чудовищно. Я не знаю, как найти слова, какие нужны слова, чтобы тебя убедить, чтобы, когда я ушла, у тебя не осталось ни тоски, ни гнева, потому что никто не виноват в том, что так случилось, что мы встретились и полюбили друг друга… Хотя это и невозможно.