Все хроники Дюны (авторский сборник) - Герберт Фрэнк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он замолчал. Его мысль прервало какое-то смятение в коридоре, за спиной. Стража у дверей лифта на нижних ярусах фрегата пыталась задержать высокого полковника-башара, только что вышедшего из лифта.
Барон не мог вспомнить лицо башара. Узкое лицо, рот – точно разрез бритвой, глаза – два черных, как тушь, пятна.
– Руки прочь, стервятники, трупоеды! – прорычал башар, отбрасывая с дороги охрану.
«А, сардаукар…» – подумал барон. Полковник-башар уверенно подошел к барону, выжидающе прищурившему глаза. Офицеры Корпуса Сардаукаров стесняли его – все они казались ему родственниками герцога… покойного герцога. И как они позволяли себе говорить с бароном!..
Полковник-башар встал в полушаге от барона, упер руки в бедра. Охранники неуверенно крутились позади.
Барон заметил и то, что офицер не салютовал ему, и презрительное выражение на лице – и его неуверенность возросла. На планете был лишь один легион сардаукаров – десять бригад; но барон не обманывал себя. Этот легион вполне мог, повернув оружие против сил Харконненов, разгромить их.
– Скажите своим мальчикам, чтобы они не пытались мешать мне видеться с вами, барон, – «прорычал он. – Мои парни привели к вам герцога Атрейдеса – прежде, чем мы с вами могли решить его судьбу. Мы обсудим ее сейчас!
«Я не могу потерять лицо перед своими людьми», – подумал барон.
– Так что же? – Барону удалось произнести эти слова холодно и спокойно, и он почувствовал гордость.
– Мой Император повелел мне проследить, чтобы его царственный родич умер без мучений, чисто и быстро, – объявил полковник-башар.
– Таков же был и приказ Его Величества мне, – солгал барон. – Вы же не думаете, что я могу ослушаться своего Императора?
– Я должен доложить моему Императору лишь то, что видел собственными глазами, – ответил сардаукар.
– Герцог уже мертв, – отрезал барон и махнул рукой, давая офицеру понять, что тот может идти.
Но полковник-башар не сдвинулся с места – стоял, глядя барону в лицо. Ни малейшее движение мускула или глаза не показывало, что он понял, что его отсылают.
– Как он умер? – резко спросил он. «Это уже чересчур!» – подумал барон.
– От собственной руки, если вам так уж необходимо это знать, – огрызнулся барон. – Он принял яд.
– Я должен увидеть тело, – заявил полковник-башар. – И немедленно.
В притворном негодовании барон поднял глаза к потолку. Тем временем он лихорадочно обдумывал создавшееся положение.'
Проклятие! Этот глазастый сардаукар увидит комнату прежде, чем удастся убрать следы происшедшего!..
Помешать этому было нельзя, понял барон. Сардаукар увидит все. Поймет, что герцогу удалось убить людей барона… что сам барон уцелел, судя по всему, чисто случайно. Остатки ужина на столе, мертвый герцог напротив, смерть и разрушение вокруг говорили слишком о многом.
И помешать этому нельзя!
– И задержать меня не удастся! – рявкнул полковник-башар.
– Никто вас и не задерживает, – ответил барон, глядя в обсидиановые глаза сардаукара. – Я ничего не скрываю от своего Императора. – Он кивнул Нефуду. – Покажи полковнику-башару все, сейчас же. Проведи его в дверь, у которой ты стоял, Нефуд.
– Прошу вас сюда, сэр, – показал Нефуд. Медленно, высокомерно сардаукар обошел барона, плечом вперед прошел сквозь толпу охранников.
«Невыносимо, – думал барон. – Теперь Император узнает о моем промахе! И поймет его как признак моей слабости!..»
Ужасно было понимать, что Император и его сардаукары одинаково презирали слабость. Барон прикусил губу, пытаясь утешить себя воспоминанием о том, что по крайней мере Император ничего не узнал о налете Атрейдесов на Джеди Прим и уничтожении харконненских складов с Пряностью.
Будь проклят этот скользкий герцог!
Барон глядел в спину уходящим – заносчивому надменному сардаукару и коренастому Нефуду, оказавшемуся таким полезным человеком.
«Надо приспосабливаться к обстоятельствам, – думал барон. – Придется опять поставить над этой чертовой планетой Раббана. И ничем его не ограничивать. Арракис должен быть готов принять моего Фейд-Рауту. Дьявол побери мерзавца Питера – дал себя убить прежде, чем я использовал его до конца!»
Барон вздохнул.
И надо будет, не откладывая, послать на Тлейлакс за новым ментатом. Уж конечно, они уже подготовили его для меня!
Стражник рядом с ним кашлянул. Барон повернулся к нему:
– Я проголодался.
– Слушаю, милорд.
– И я хочу отвлечься, пока вы чистите комнату и выясняете все детали случившегося, – прогудел барон. Стражник опустил глаза:
– Чем желал бы отвлечься милорд?
– Я буду в опочивальне, – сказал барон. – Так вот, пришли туда этого мальчишку, которого мы купили на Гамонте – ну того, с очаровательными глазами. И вот что, дайте ему наркотик. У меня нет настроения бороться…
– Слушаю, милорд…
Барон развернулся и пошел своей подпрыгивающей походкой, вызванной поддерживавшим его тушу полем подвески, в сторону своих апартаментов. «Да, – думал он, – того парнишку с очаровательными глазами. Парнишку, так похожего на юного Пауля Атрейдеса».
Глава 22
О моря Каладана! О люди герцога Лето!
Пала его твердыня, Пала навеки…
(Из сборника «Песни Муад'Диба», сост. принцесса Ирулан)
Паулю казалось, что все его прошлое, все, что он испытал в жизни, обратилось в песок, клубящийся в песочных часах. Он сидел, обняв колени, подле матери, внутри крохотной палатки из ткани и пластика – диститента, который нашелся вместе с фрименскими одеяниями (Пауль и Джессика уже облачились в них) в спрятанной в топтере сумке.
Пауль нисколько не сомневался в том, кто положил ранец под сиденье, кто направил машину с ними именно сюда.
Юйэ.
Доктор-предатель отправил их прямо в руки Дункана Айдахо.
Пауль сидел, глядя сквозь прозрачную стенку в торце диститента на освещенные луной скалы, окружавшие убежище, где их спрятал Айдахо.
«Прячусь, как ребенок – а ведь я теперь герцог!» – подумал Пауль. Эта мысль раздражала – но от того, что они поступают лишь разумно, деться было некуда.
С его восприятием за ночь случилось нечто странное. Теперь он обостренно-ясно видел все происходящее вокруг него, все случившееся с ним. И чувствовал, что не в силах остановить поток вливающейся в него информации, не в силах избавиться от той ледяной точности, с которой добавлялась каждая новая деталь к его знанию. Вся способность к расчету сосредоточилась в его обострен-. ном восприятии. Это были способности ментата – и гораздо больше.
Пауль вспомнил мгновения бессильной ярости, охватившей его, когда неизвестный орнитоптер вынырнул из тьмы и пошел на них, падая стремительно, как гигантский коршун, и ветер выл в его крыльях. В этот миг что-то случилось с разумом Пауля. Орнитоптер скользнул на крыло, развернулся, пролетел над песчаным гребнем к бегущим фигурам – к матери и к нему самому, сел. Пауль вспомнил запах горелой серы от скользнувших по песку обожженных трением полозьев, донесенный до них ветерком.
Мать повернулась, готовая принять разряд лучемета от харконненского наемника, – и увидела Дункана Айдахо. Тот распахнул дверцу машины, высунулся наружу и закричал:
– Скорее! След червя к югу!..
Но Пауль, поворачиваясь, уже знал, кто пилотирует топтер. Мельчайшие детали – стиль полета, резкое приземление – детали столь неприметные, что даже мать их не разглядела, – эти детали точно сказали Паулю, кто сидел в пилотском кресле.
В противоположном конце палатки шевельнулась Джессика, задумчиво проговорила:
– Я вижу лишь одно возможное объяснение. Харконнены держали заложницей жену Юйэ. Он ненавидел Харконненов! Я не могла ошибиться в этом. Да ты и сам прочел записку. Но почему он спас нас?
«Она поняла это только сейчас… и как плохо, как мало поняла!» – подумал Пауль. Эта мысль была для него потрясением. Сам-то он понял это как нечто очевидное, уже читая записку, приложенную к герцогскому перстню с печатью.
«Не пытайтесь простить меня, – писал Юйэ. – Я не хочу вашего прощения. И без него тяжело мое бремя. Сделанное мною – сделано без злобы, но и без надежды быть понятым. Это – мой тахадди-аль-бурхан, величайшее мое испытание. Посылаю вам герцогскую печать Атрейдесов в знак того, что написанное мною истинно. Когда вы будете читать эти строки, герцога Лето уже не будет в живых. Утешьтесь тем, что он, обещаю, умрет не один: тот, кого и вы и я ненавидим более всех на свете, умрет вместе с ним».
Ни обращения к адресату, ни подписи. «Но они хорошо знали этот почерк – почерк Юйэ.
Вспомнив письмо, Пауль вновь ощутил и горечь того момента. Нечто болезненно-чужое, происходящее вне его нового, пробужденного сознания. Он прочел о гибели отца, понял, что это правда, – но воспринял это лишь как новую информацию, которую следовало внести в память, а затем использовать.
