Нимб над Мефистофелем - Лариса Соболева

Илья навел справки, получил адрес Марии Шведенко, которая, по счастью, жила в городе, в новом микрорайоне. Он помчался туда, дав себе слово: если опять будет мимо, бросит свои бесплодные поиски.

– Вы Мария Шведенко?

Миловидная строгая женщина с зачесанными назад светлыми волосами, с любопытством разглядывала Илью, стоящего на пороге.

– Да, – сказала она. – А вы кто?

– Вот мои документы, – протянул ей удостоверение журналиста Илья. – Я хотел поговорить с вами о Федоре Михайловиче Максюте, умершем в больнице, где вы работали в сорок девятом году, от туберкулеза. Помните такого?

Мария слегка вздрогнула, будто имя испугало ее. Некоторое время она молчала, закусив губу, очевидно, раздумывала, как ей поступить с незваным гостем. Наконец произнесла:

– Я помню его. А зачем вам?

– Долгая история. Разрешите войти? Не бойтесь...

– А я не боюсь, мой муж дома. Проходите.

– Мы сможем поговорить наедине? – заходя, спросил Илья. Ему не хотелось беседовать при посторонних, будь то муж или мать женщины.

– Кухня вас устроит?

– Кто там, Маша? – послышался из комнаты мужской голос, явно мужа.

– Это ко мне, – крикнула она и провела Илью через длинный узкий коридор в кухню. – Садитесь. Чаю?

– Нет-нет, спасибо, – усаживаясь на стул, отказался Илья, затем осмотрелся. Скромно, очень скромно. Но во всем порядок и аккуратность.

– Почему вы интересуетесь Федором Михайловичем? – осведомилась Мария. Она была напряжена и насторожена. – Да еще сейчас... Столько лет прошло, о нем меня никто не расспрашивал.

– В том же году мой родной брат расследовал одно дело... Убили жену брата Федора Михайловича Ирину...

– А, – будто вспомнила она.

– Вы знали Ирину?

– Лично не знала, но слышала о ней от Федора Михайловича.

– И что он говорил вам?

– А почему сейчас вы этим интересуетесь? – повторила свой вопрос женщина.

– Я занимаюсь этим уже несколько лет, вышел на вас недавно. Тогда моего брата убила та же женщина, которая убила Ирину. Милиция ее не нашла.

– А теперь ее хотите найти вы?

– Да, – твердо сказал Илья.

Мария опустила глаза, ее пальцы теребили край кухонного полотенца, выдавая состояние нервозности. Илья нутром почуял: что-то она знает важное, мучительное для нее, потому и не хочет вести об этом речь. То ли боится, то ли есть другие причины. Впервые Илья не знал, как заставить собеседницу говорить, растерялся, но именно сегодня он должен использовать шанс. Сегодня на него работает эффект неожиданности, поэтому в Марии видна нерешительность, а завтра она возьмет себя в руки и уже никакими силами ее не вызовешь на откровенность.

– Маша, я искал вас несколько месяцев. Помогите мне.

– Что вы хотите? – дрогнувшим голосом спросила женщина.

– Вы неотлучно были при Федоре Михайловиче, он вам рассказывал об Ирине? А Лидочка заходила его проведать?

– Лидочка? – Глаза собеседницы лихорадочно вспыхнули, и тут же она потупилась, смутившись. – Нет, Лидочка не заходила.

– Маша, что вам известно?

– Я поклялась Федору Михайловичу, что никогда, никому...

Ну, вот, слезы задрожали в ее глазах.

– Понимаю. Но и вы поймите меня, – мягко настаивал Илья. – Я пытаюсь разобраться в той не распутанной истории. Погибло много людей, вы что-то знаете, это давит на вас, я же вижу... Неужели вам не хочется сбросить груз?

Хозяйка вздохнула.

– Федор Михайлович был очень слаб, он умирал, но держался поразительно стойко, вызывая уважение у медицинского персонала. Его редко навещали, он умирал в одиночестве. Лечащий врач просил меня скрасить его часы, я ему читала, ухаживала, как за родным. Он был необычайно интересным человеком! Он знал, что умирает, а его что-то тяготило помимо болезни. Часто я заставала Федора Михайлович в глубокой задумчивости. Он думал не о смерти. Я знаю, когда думают о смерти, у людей другие глаза, другое лицо. А у него выражение было беспокойным, что показывало: его мысли далеки от него самого, от его болезни.

– И что? – осторожно, чтоб не спугнуть рассказчицу, которая вдруг задумалась, спросил Илья. Он даже чуточку подался корпусом к ней, чтобы не пропустить ни одного слова, Мария говорила слишком тихо.

– Однажды вечером он попросил меня написать письмо. Но сначала спросил, может ли мне доверять. Я, конечно, сказала: да, можете. Ему и этого было мало, он взял с меня слово, что ни один человек не узнает то, что он продиктует. Сказал, что не может уйти из жизни, не написав этого письма. Он диктовал, а я записывала. Письмо было жутким, страшным.

– Что же было в том письме?

Маша замерла, глядя на Илью так, будто сейчас должно случиться что-то неприятное, а исходить неприятность будет от него. Журналист расстроился: все, она, кажется, больше ничего не скажет. Он свесил голову, но вдруг:

– Я сейчас, принесу, – совсем тихо произнесла Мария, встала и вышла из кухни.

А когда вернулась, положила на стол исписанные страницы школьной тетрадки, пожелтевшие от времени, с обтрепанными углами. Так же тихо сказала:

– Читайте.

Илья взял листки в руки, а они у него слегка дрожали...

«Лида, я умираю. Но не могу уйти, не сказав тебе, что наболело, накипело в моей душе, отравило последние мои часы. Хочу предостеречь тебя, хотя, возможно, поздно, слишком поздно это делаю. Я писал тебе, как однажды увидел Ирину на улице. Она сделала вид, будто не узнала меня, прошла мимо. А потом пришла ко мне, и я, дурак, впустил ее. Ирина была в сатанинской ярости, торжествовала, видя мою болезнь, грозилась нас всех уничтожить за то, что мы спровадили ее, как она выразилась, в тюрьму. Впрочем, об этом я тебе писал.

Не написал одного: что в убийстве моего брата и твоего отца она обвинила... тебя, Лидочка. Тогда мне это показалось дикостью, нелепостью, фантазией озлобленной фурии. А знаешь, почему Ирина была уверена, что именно ты застрелила отца? Она видела, как в ту самую ночь ты тайком выходила из ее спальни, но не придала этому значения, хотя рассердилась. Она подумала, ты тихонько таскаешь у нее помаду, пудру и духи, поэтому не стала поднимать шум, ведь и без того все были потрясены убийством Бори. Только когда обнаружили в матраце револьвер, Ирина догадалась, зачем ты забралась в спальню, и кто убил Борю: ты подкинула ей револьвер, а значит и выстрелила ты. Я спросил, почему же она сразу не сделала заявление милиции, когда нашли пистолет. Ирина ответила, что в день обыска сама была потрясена, а когда сделала заявление, ее уже никто не слушал, не до нее тогда было, началась война. Я не поверил ей, возмутился. Но сейчас я думаю иначе. У тебя была причина убить отца: он выгнал тебя из дома, ты любила, а Боря обещал меня и Сашу засадить (впрочем, нас обоих в то время расстреляли бы). Конечно, и смерть твоей матери явилась причиной, ты ненавидела Ирину и отца из-за Анечки. В сущности, я понимаю тебя, ты спасала себя и нас с Сашей, но... мне от этого тяжко.

Недавно ко мне приходили следователи, они показали фотографию убитой Ирины. Сказали, что по всем показателям ее зарезала женщина. Меня кольнула одна чудовищная мысль, но я тут же отбросил подозрения. Но покой в душе не наступил. Я позвонил тете Наташе из больницы, а она сразу спросила, как ты справляешься. Твоя тетя сообщила мне, что ты пишешь ей регулярно, так что она в курсе, как мое самочувствии. У меня был шок. Тебя ведь не было рядом со мной ни одной минуты! Я что-то мямлил в ответ и одновременно сопоставлял. Зачем тебе понадобилось убеждать тетю, будто ты у меня? И я понял. Ты действительно находилась в городе, но приехала... к Ирине. После моего письма, так? И она тебя впустила в квартиру, потому что считала себя сильнее. Неужели ты расправилась с ней? Зачем? Что тебе это дало? Конечно, Ирина была опасна, она не шутила, что всю нашу породу изведет, но ты... Разве не было другого способа обезопасить себя и нас? Нет, я до сих пор не верю! Да только изнутри меня точит червяк сомнения, он вытягивает из меня силы хуже моей болезни. А вдруг я ошибаюсь насчет тебя?

Лидочка, я ничего не сказал следователям. Не смог, хотя должен был. Напротив, я уводил их от тебя, сказал, что подозреваю в убийстве своего брата... Сашу. Я оболгал хорошего человека, потому и чувствую себя прескверно, предателем. Как бы хотелось увидеть тебя! Тогда бы и без слов мне стало понятно, насколько я прав. И хотелось бы ошибиться. Лида, если ты успеешь, приезжай. На один час, на пять минут. Я не хочу уйти с сомнениями и запятнанной совестью. Или позвони и скажи: это ты? Никого не бойся, о моем письме никто не узнает. Прощай. Твой дядя Федор».

Илья с трудом сглотнул комок в горле. Ему стало не по себе от только что прочитанных страшных строк, пронизанных болью, отчаянием и любовью. В то же время в голове журналиста роилась тьма мыслей – это всего лишь подозрения, внушенные Федору Михайловичу Ириной, затем следователем Чехониным. Доказательств нет. А есть одно обстоятельство, говорящее в пользу Лидочки.

– Вы отправили письмо? – спросил Илья Машу.