Шёпот стрекоз (сборник) - Владимир Янсюкевич

– В интернете вычитал.

– Понятно. Его выбор, – сказал профессор, выдержав паузу. – Но я бы ему обыкновенным дубовым стулом дал по голове.

– Но он отрицает свою вину. Говорит, это не его идея. Он назвал ваше имя.

– И что?

– Ему не поверили. Сказали, что о таком учёном никому ничего неизвестно, а стало быть, его не существует… и что он просто хочет выкрутиться… выставляя в качестве аргумента ложные сведения, – Алик задыхался от волнения. – Помогите ему, Ангел Серафимович!

– Ах, вот ты зачем пожаловал.

– Ангел Серафимович…

– Не называй меня по имени! – рассердился профессор. – Это некорректно в контексте нашего разговора.

– Вы же сами…

– Зови, как прежде «доком», по-американски, если ты на его стороне. Вот когда меня признают в научном мире, тогда я ещё подумаю. А так увольте. Я ничего не изобретал и ни о чём не ведаю.

– Да разве в этом дело!

– В этом, мой дорогой! Он обокрал меня бессовестнейшим образом! И помощи от меня не дождётся! Туда ему и дорога! За это, кстати, на электрический стул не сажают. Пусть не врут. Информаторы бьют на жалость.

– Я вас не узнаю, профессор…

– Просто ты меня не знаешь. И потом, как можно надеяться на помощь того, кого не существует в природе, а? И хватит об этом. Как твоя Марина?

– Хорошо, док. Грудь стало такой, какую она хотела. Благодарит вас.

– Вот и наслаждайтесь. Хоть кого-то осчастливил. А теперь оставь меня. Я работаю.

Прошло ещё две недели.

Профессор трудился на износ. За это время он просчитал механизм биологического возврата и понял, что всеобщее обновлении организма с помощью его БНРа вполне возможно, но для этого мозг должен пойти на определённые жертвы, то есть, ему необходимо освежить себя, взбодрить, основательно почиститься, удалить полученную в результате прожитых лет информацию до желаемого предела…

Профессор встал, походил немного, как зверь, загнанный в клетку, снова сел. Если он на верном пути, то осталось совсем немного, чтобы решить проблему биологического возврата. Только вот что делать с памятью?..

Мысли его копошились в голове, словно муравьи в муравейнике, налезали друга на друга, и каждая тянула в свою сторону… Ну, конечно! Вот откуда растут ноги у вечной проблемы отцов и детей. Вот почему каждое поколение начинает жить сначала, как говорится, своим умом, игнорируя опыт предков. А уж если рушится вековой уклад, если умирают традиции, которые худо-бедно охраняли живую связь между поколениями, то и разверзается пропасть, перепрыгнуть через которую не дано никому. У них, у молодых, опыт родителей отсутствует в памяти по определению, а отсутствие равносильно неведению, которое и рождает сопротивление чужому опыту, мы, мол, сами с усами, а вы, дорогие, устарели с вашими допотопными понятиями… Оно, конечно, в значительной степени так и бывает, жизнь не стоит на месте. Однако не все понятия допотопны, точнее, они допотопны и современны одновременно. Они существуют всегда, пока живо человечество. И они являются гарантом его выживания. Есть вечные истины, до которых надо дожить… А гены? Ну что гены! Они слепой материал. Сами не лезут на рожон. Им нужна питательная среда, нужен повод. Гены хранят информацию о предрасположенности к чему-либо. Допустим, у кого-то генетически заложена склонность к вялотекущему образу жизни, что обусловлено природной сонливостью, медлительностью, заторможенной реакцией на что бы то ни было, а он выбирает себе дело живое, энергичное, с буйством адреналина, не по велению души, разумеется, душа часто, как раз, направляет, а следуя предпочтениям, связанным с модой, с престижностью, наконец, с какой-нибудь практической выгодой – и такое бывает, короче, идёт на поводу чего угодно, только не своего организма; ему бы печь булочки, а он выбирает экстремальную профессию, скажем, лётчика. Конечно, можно воспитать волю. Но какая, простите, может быть воля у такого невнятного экземпляра. Вот вам и человеческий фактор! Двадцать раз слетал без проблем, а на двадцать первый угробил и экипаж, и энное количество пассажиров. Или другому, скажем¸ на роду написано коров пасти, а он лезет в главы государства. Или случается такой генетический парадокс (или сбой): кто-то должен был родиться мальчиком, а благодаря внутриутробной борьбе и случайному стечению микроскопических обстоятельств, родился девочкой, и ведь какой-то малости не хватило, чтобы стать тем, чем он должен был стать на выходе из материнского лона. И наоборот, кому-то следовало родиться девочкой, а вышел мальчик, причиндалы мужские, а вся внутренняя органика претендует на женские повадки. И народилось ни то, ни сё. Ни рыба, ни мясо. Пути господни неисповедимы. А общество требует определённости. Это как при голосовании: к примеру, баллотируются два претендента на роль президента страны – или, скажем, канцлера, смотря в какой стране происходят выборы – мужчина и женщина. Всю предвыборную гонку они проходят ноздря в ноздрю, пятьдесят на пятьдесят. Общество взбудоражено. Все говорят о назревающей необходимости второго тура. И вдруг находится один сумасшедший, который, дожив до преклонных лет, и при этом ни разу в жизни не голосовавший ни за кого, он прекрасно обходился без этого, а тут, как говорится, ударило ему в голову то самое – пошёл и опустил в урну свой бюллетень в пользу женщины…

В какой-то момент профессор уронил голову на руки и отключился – сработала система безопасности организма. И приснился ему чудный сон: стоят они, он и Марина, в круглом помещении, залитом светом, он в чёрной тройке, она в белоснежном подвенечном платье до полу, оба молодые и счастливые, у Марины даже конопушки на лице искрятся золотом, как дневные звёзды, а перед ними стоит женщина в синем костюме, с широкой красной лентой через плечо наискосок, наподобие наградной ленты какого-нибудь вельможи в старину, и говорит что-то, что – не слышно, видно только, что открывается рот, но и так понятно, она желает счастья молодым и согласия, гремит «Свадебный марш» Мендельсона… и вдруг от закрытых дверей приглушённо накатывает какой-то грохот, все присутствующие в недоумении поворачиваются назад, и тут двери распахиваются и в помещение вваливаются…

Профессор очнулся, поднял голову и увидел перед собой двух знакомых амбалов в чёрных костюмах. Между амбалами, неуклюже пританцовывая, стояла здоровая грудастая баба с массивными ногами, в белом платье чуть выше мощных колен, с огромным вырезом – язык не поворачивается произнести «декольте», настолько огромен вырез – и белой кружевной накидке на пышных плечах. И только лицо её, кругло-широкое в отсутствии носа кого-то ему напомнило… Неужели безлицый? Хотя почему безлицый – безлицая!

Пока профессор в недоумении хлопал глазами, безлицая вышла вперёд и заявила тонким, прерывающимся от волнения голосом, кокетливо подёргивая большими плечами, словно пыталась изобразить цыганочку:

– Профессор, вы не узнаёте меня?

Профессор лишился дара речи.

– Правда, я губки скорректировала. Не хотела занимать вас такой мелочью. Ботокс это стильно! Ничо выгляжу?

– Дааа… – протянул профессор с бараньим выражением на лице, судорожно соображая при этом, как бы скорей выпроводить нежданных гостей. – Впечатляет…

– Правда? И мальчики на меня запали. Они такие сексуальные профессор! Я тащусь! И вы душка, профессор! Я вас хочу!

Безлицая с неожиданной для своей комплекции резвостью, пальцами, толстыми, как сардельки, сбросила с себя кружевную кофточку.

– Нет-нет, не стоит! – энергично запротестовал профессор и подумал в панике: «только не это, уж лучше бы безлицый оставался тем свирепым „крышевальщиком“, который постоянно грозил ему могилой».

– Не бойтесь, профессор, – сказал амбал, который был слева.

– Она просто хочет отблагодарить вас, профессор, – сказал амбал, который был справа.

– Не стоит благодарности! Нет, нет, я не заслужил! Да и не в том я возрасте, понимаете ли…

– Ну, как знаете, – обиженно произнесла Безлицая.

– А не хотите посмотреть, как я выгляжу в натуре, профессор?

– Что? – переспросил профессор в надежде, что ослышался.

– Мой деторг, – жеманно заявила безлицая и тут же поправилась, – бывший деторг, совершенно исчез, коварный. Его затянуло в меня, как в трясину. И теперь я совершенно другая.

– И… и вас… это не… беспокоит? – заикаясь, вымолвил профессор, всё ещё опасаясь, что и его насильно затянут в эту самую трясину.

– Наоборот! Не хотите взглянуть на плоды своего труда?

– Нет… нет… в другой раз… я сейчас очень занят!

– Спасибо, профессор, – сказал тот, что слева. – Нам давно хотелось его…

– Её, – поправил тот, что справа.

– Да! Её …поиметь. И вы нам помогли, – закончил тот, сто слева.