Очерки из будущего - Джон Манро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обессиленная, Аромазия опустила руку. В следующее мгновение она была схвачена и покрыта жгучими поцелуями. Незаметно через открытое окно на своем воздушном велоципеде влетел Магнет Ример-Уппернот[13] и теперь стоял на коленях рядом с ней. В его душе все еще звучали последние аккорды пьесы Аромазии.
Магнет, как и все его современники, носил сложную фамилию. После полной эмансипации женского пола дети носили объединенное имя отца и матери. Выходя замуж, дочери отказывались от имени отца, сыновья – от имени матери, а вместо него добавляли имя супруга.
Ример-Уппернот был поэтом. По нашим понятиям его можно было бы считать радикальным реалистом, но в его время на него смотрели не только как на крайнего идеалиста, но и причисляли к слабоумным последователям романтической школы. Для него век пара, когда царство воздуха еще не было завоевано, а человек все еще был вынужден лишь смотреть вверх, был золотым веком поэзии. Для него век, в котором боготворили один лишь расчетливый разум, был совершенно лишен поэтических идей, и он постоянно пел дифирамбы Новому Среднему веку, когда люди все еще верили в чудеса и не гнушались общаться с невидимым миром посредством вызывания духов. Однако он ввел одно новшество, которое обеспечило ему постоянное место в литературе. Он заменил строго научные и технические определения довольно неопределенными и туманными представлениями о некоторых поэтических процессах, которые господствовали в эпоху трансцендентальной философии. Большинство произведений его поэтической фантазии были написаны на немецком языке, и лишь изредка он сочинял джинглеты на универсальном языке.
– Прекрасная Аромазия, – восклицал он, – ты величайший ододист двадцать четвертого века! Твоя возвышенная интерпретация великих мастеров запаха доминирует над мельчайшими движениями всех клеток моего мозга и будоражит все фибры моей нервной системы. Как утренний воздух, напитанный влагой, вздыхает по теплым лучам восходящего солнца, так и высокочувствительные мембраны моего носа воздыхают по завораживающему аромату вашего ододиона.
– Магнет, – ответила Аромазия, неодобрительно подняв правую руку, – не будь таким пылким. Ты снова забыл о нашем соглашении – твои ласки разрешены, но в пределах допустимого. Ты заслуживаешь того, чтобы мой жених умерил твой пыл, послав один из своих мгновенных ливней на твою разгоряченную голову.
– Вы действительно жестоки. Но я не боюсь конденсата, горячая кровь, которая циркулирует во мне, испарит сразу целый океан молекул воды.
– Посмотрим. Вы знаете, как вы все преувеличиваете. Твои лести звучат для меня скорее как презрение, потому что я слишком хорошо знаю свои недостатки и чувствую, что все мои усилия не соответствуют идеалам моего носа. Где в моей пьесе глубина мысли Смелмана? Чувствуете ли вы простой переход от изысканно благоухающего трезвучия к приглушенному минорному запаху, мягко пронизывающему этот заключительный одо-аккорд? Как много заключено в этом простом движении! Сила, мужество до смерти, львиный рык, вся история изобретения электродвигателя, величие человека, голос бури, танец теней допотопных эльфов и даже элементы курса кометы 1890 года. Это мог создать только божественный гений бессмертного Ричарда Смелмана.
– Вы очень скромны. Но вчера вы с неотразимой силой истолковали уничтожение материализма посредством критики и завершение строительства канала в Никарагуа на вашем одионе.
– Это лишь слабые попытки. О, Магнет, когда же появится тот мастер, который создаст одор-эпик будущего? Смелман? Ему не хватает творческой силы языка, – увы, Магнет, почему ты не ододист?
– Потому что я призван быть поэтом, и притом бедным поэтом. Но ты не должна искать воплощения своей любимой идеи в будущем, – обратись к прошлому.
– Что вы имеете в виду? Гете…
– O, нет, они слишком древние – но вспомните Антона Огнеглота и его драму "Последний локомотив". Там есть поэзия! Помните заключительную сцену, – музыка, кажется, принадлежит герру Гроулеру, – когда котел лопается, и злополучный инженер, который в своих попытках примирить противоречивые обязанности по отношению к человеческим душам, вверенным его заботам, с одной стороны, и обязанности по отношению к своим работодателям – с другой, взлетает высоко в воздух, его нижняя челюсть и одна рука отрываются от тела, и который во всем этом Шекспировском хаосе разрушения сохраняет присутствие духа и громовым голосом кричит: "Увы, напрасно, пар, ты лишил меня дыхания! Поезд идет под откос, прощай, моя рука, нажми на тормоза!" Занавес опускается, и под музыку, имитирующую визг тормозов, разум осознает трансцендентную силу настоящей поэзии. А я даже не в состоянии перевести на немецкий язык жалкий джингелет!
– Но у вас есть сила поднять многие души над мелочными целями обычной повседневной жизни, где они взмывают на крыльях вашей мысли в те высоты, где их не поколеблют поверхностные суждения мятущейся толпы. И это именно то, на что я претендую в своем искусстве.
– Не все согласятся с вами в этом. Партия, которая присваивает себе имя "Трезвомыслящих", утверждает, что прогресс человечества возможен только через культивирование силы разума, что наивысшее развитие интеллекта является единственным средством, с помощью которого человек освобождается от власти присущих ему страстей, что это королевская дорога к моральному совершенству и что наш нынешний высокий уровень этики и культуры был достигнут исключительно благодаря великим достижениям в области науки, что именно им мы обязаны нашей терпимостью, нашей доброжелательностью и первозданной чистоте наших нравов.
– Магнет, твои последние слова очень сильно напоминают мне о той несчастной партийной вражде, которая проникает глубоко в наши социальные отношения, и которая в своей ожесточенности так часто разрушает самые нежные человеческие связи. Вы прекрасно знаете, что это единственное, что мешает полной гармонии между мной и Оксигеном, ибо именно в этом вопросе все наши мнения расходятся. И как бы я ни была предана своему суженому, я свято убеждена, что только благодаря влиянию изящных искусств, и особенно ододистики, человечество достигло нынешнего уровня нравственности и культуры. Именно эта разница во взглядах привела к некоторым горьким словам между нами, и иногда я боюсь…
– Это недостойно тебя, Аромазия. Как часто вы сами говорили, что вследствие существующей традиции нашего времени, позволяющей наибольшую свободу индивидуальному мнению, и отделения идеи от личности, невозможно, чтобы личное чувство было вызвано
