Родная сторона - Василий Земляк

— Эге, а то как же? И что ж ты будешь делать?

— Что дадут, то и буду. А пока что отдохнуть хочу.

«Для отдыха» Артему дали не слишком много.

В каждом районе есть такая райконтора «Заготскот». Вот и дали Артему такую контору. Ее строения, ободранные, полуразрушенные, стояли далеко от городка, в лесу, вдоль дороги. Уже давно начали рубить, а в эту зиму дорубали на топливо старый сад, который мог бы еще много лет давать урожай. Артем Климович немедленно прекратил такое бесчинство, завез дров, и это понравилось райскотзаготовителям. Не дожидаясь лета, он начал ремонт всех построек. Весной заложил молодой сад, в старом поставил пасеку, а во дворе, где вечно прел навоз, разбил клумбы и засеял их матиолой, которую любил больше других цветов. Все домики стояли как куколки — одинаковые, чистенькие, выбеленные. И любо было путнику остановиться и посидеть в старом саду на скамеечке. А вечером, когда благоухали матиолы, лучшее место трудно было найти. И все уже знали, что тут похозяйничал Артем Климович. Но сам он рвался из этого тихого лесного места в другой, полный тревог мир.

Несмотря на всю свою занятость, он все-таки ухитрялся хоть раз в неделю наведаться в МТС и подсказать что-нибудь дельное Громскому. Тот замечал, что с каждым приездом Артем Климович становился на вид немного старее. Чаще мигает прищуренным глазом, на лбу все гуще морщины и в голосе все больше хрипотцы. Но ничего не говорил, боялся неуместным вопросом, чего доброго, обидеть старого. Немного погодя и Марта Ивановна заметила то же самое, и когда намекнула ему, что он стареет, Артем Климович сказал, глубоко вздохнув: «Демобилизовался…»

Так бывает. Пока человек на горячем месте, пока держит себя в напряжении, то кажется здоровым, подтянутым, и старость и болезни его будто обходят, а только сойдет с того места, на котором мужественно выстоял годы, как сразу ослабеет, осунется и начнет дряхлеть.

Артем Климович совсем затосковал, когда вокруг началась большая полевая весна…

Но вот в самый разгар сева в «лесной рай» приехал Муров. Застал Артема Климовича за работой — прививал деревья. Мурову, очевидно, было некогда, и он сразу начал с дела. В ближайшее время в районе организуется мелиоративный отряд. Машины уже идут, а людей надо подобрать на месте. Надо возглавить этот отряд.

— А я думал, что вы уже совсем забыли про меня…

И хоть жаль было оставлять свой лесной раек, но Артем Климович сел в открытую райкомовскую машину, как год, как два, как четверть века назад, и снова вздохнул полной грудью. Его ждало горячее дело, и не какое-нибудь маленькое, а такое, от которого зависело будущее всего района.

О чем поют жаворонки

Из всех певчих птиц раньше других запевает жаворонок. Скроется где-то в самом небе, совсем его не видно, а слышно далеко-далеко вокруг. Громский вырос в городе, и это его первая сельская весна с жаворонками. Ему полюбились песни этой ранней пташки. Он выходил в опустевший двор, покрытый узорами зубастых гусениц, останавливался и слушал: далеким весенним гулом наполнялся мир, а тут, над Громским, заливался жаворонок, и окружающий гул только подчеркивал все очарование песни, которая почему-то напоминала Парасю. Она тоже не затерялась в шуме жизни, как этот жаворонок не затерялся в шуме весны, и беспрестанно напоминала Громскому о себе. Выбрал как-то Громский денек в самом начале весны и пошел к Парасе.

Пришел и застал в ее доме Степана Яковлевича. Они как раз ужинали. Необычайно сияли глаза под очками, и весь Степан Яковлевич был удивительно счастливым, торжественным. Парася пригласила Громского к столу и, словно извиняясь перед ним, смущенно сказала:

— Степан Яковлевич совсем выбился из сил и теперь столуется у меня.

Она не знала, какую горечь вызовет у Громского ее признание. Все, что забылось, успокоилось, улеглось, даже то, чего, может, и не было, но что он в душе великодушно простил Парасе, вдруг снова поднялось в нем и бросило тень на ее вдовью жизнь. Перед глазами шли и шли неведомые люди, побывавшие в этой хате, потом прошел перед собственным взором он сам и, наконец, Степан Яковлевич…

Громский отвернулся, чтоб не выдать своего мучительного чувства. А Парася стояла рядом, растерянная, пристыженная, молчаливая, и Громский слышал, как тяжело она дышит. И только Степан Яковлевич будто не замечал их и спокойно продолжал ужинать. И Парася вдруг поняла, что у Степана Яковлевича сердце мужественнее, чем у них, оно не дрогнет от мелких подозрений, и кто вошел в него, тот уж никогда не выйдет… После ужина Громский заторопился, но Степан Яковлевич остановил его повелительным жестом:

— Посиди. Я твою дорогу знаю. На машине — несколько минут езды.

— Я пешком, — сказал Громский.

— Пешком? — обрадовалась Парася не столько тому, что он не зазнался, остался прежним Громским, сколько тому, что он пришел к ней, а не приехал в Несолонь по служебному делу. Заметив эту ее радость, Степан Яковлевич чуть насмешливо сказал:

— Ну и молодец, по личным делам надо ходить пешком…

Оба покраснели — и Парася и Громский, словно в чем-то провинились перед Степаном Яковлевичем.

Вместе вышли со двора, такого знакомого Громскому. Где-то далеко гудел Карп Сила — не на бывшем ли Вдовьем болоте? Громский стал прощаться, но Парася решительно запротестовала:

— Нет, нет, мы проводим вас.

— Ну, конечно, — подхватил Степан Яковлевич, открывая половинку ворот. — Одно удовольствие пройтись в такой вечер с молодым директором МТС.

Парасе шутка не понравилась, но она не нашлась, как заступиться за Громского, чтобы не обидеть и того, кто пошутил. Она просто промолчала, Степан Яковлевич понял, что ей не нравятся его намеки, и прекратил шутки.

Они проводили Громского далеко за село. Словно в чем-то виноватая, Парася крепко-крепко пожала Громскому руку, а Степан Яковлевич просил его не забывать про Несолонь…

Громский пришел во двор, где уже не раз слушал милого серого жаворонка, и почему-то ему показалось, что завтра утром он уже не услышит этого неутомимого певца. Странная тишина стояла во дворе, замолк Карп Сила на бывшем Вдовьем болоте, уснуло все вокруг, чтобы проснуться завтра на заре. Темно и в Олениной комнате — ночует, наверное, где-нибудь в бригаде, а может, поехала в городок домой. Громский вошел в свою пока еще пустую квартиру и долго думал о том, что, кроме его сестричек, которые скоро приедут, тут еще могла бы щебетать Парася. Потом сказал себе: «Нет, это невозможно. Разве может Несолонь обойтись без Параси?»

Олена то приезжала ежедневно, в худшем случае — через день, а тут не была целую неделю, не приехала и в воскресенье. Муров весь выходной гулял по местечку с маленькой Танюшей, приглядывался, что можно подправить в этом древнем городке, как его приукрасить.

Раздумья отца нисколько не занимали Танюшу. Она восхищалась ласковым солнцем, ручейками и далекими видами. Особенно внимание Танюши привлекло одно облачко на небосклоне. Оно походило на большую белку с лапками, загнутым хвостиком и красивой веселой головкой без глаз. У Танюши дома точнехонько такая белочка, только маленькая, черноглазая и никогда не стоит на одном месте. А эта тучка-белка уселась над лесом и хоть бы что.

— Папа, ты видишь белочку? — спросила она отца.

— Где, какую белочку?

— Вон-вон, — показала Танюша рукою на лес.

Но уже не было никакой белочки. Хвостик оторвался и полетел вниз, ножки тоже отломились и попадали в лес, а из головки получилось что-то страшное и начало дымиться на солнце. Танюша закрыла ручками глаза и расплакалась. Пришлось взять ее на руки и отнести домой. Она захотела спать. Муров положил Танюшу в кроватку, которая скоро станет ей мала, и опять вышел во двор. Над городком стоял весенний ранний вечер, тихий, ласковый, как Танюшин сон. Солнце еще не зашло, и его сверкающие лучи окаймили высокое облако, которое казалось издали каменной горой с золотым шпилем «Вот что получилось из маленькой белочки», — подумал Муров, открывая калитку во двор райкома. Просмотрел свежую почту и среди нее нашел письмо от Живана, то письмо, которое он ждал с нетерпением. Профессор писал: «Собирался приехать к вам, но лежу больной и не знаю, скоро ли выздоровею. А между тем у меня почти все готово для вашего района, и я прошу вас, пришлите кого-нибудь из агрономов, пусть возьмет. Хорошо было бы, если б приехал Бурчак, да не один, а с Зоей. Пишите, как там у вас весна».

Живан считал, что если Зоя вышла замуж, то только за Бурчака. Лучшего мужа для нее он и не желал.

На другой день Евгений отправился в путь. Без Зои, конечно, но с ее письмом, которое она долго писала в тракторной будке. Евгений не посмел прочитать это письмо, но по тому, как Зоя вручала его, как просила не забыть передать, Евгений догадался, что это было очень сердечное письмо.