Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2 - Антон Дубинин

…Рыцарь Анри де Монгрей был скверный человек, мало кому он нравился. В крестовый поход уехал, чтобы избежать суда за убийство родного брата. Брата Анри убил из-за наследства, чертовски малого, но все-таки стоящего. Не дурак был Анри выпить, а вот обманывать в кости не умел, поэтому предпочитал сразу бить неприятного человека в ухо. Однажды в детстве, когда нянька велела крохе Анри не вытирать нос о скатерть, он схватил ее за волосы и ударил головой о край стола, да так, что она лишилась передних зубов. Однажды брат, желая проучить грубого Анри, отколотил его до крови; после чего тот улучил момент и изрезал ножом в клочья его новые башмаки, приготовленные для поездки в город. Однажды отец так выдрал Анри за грубость за столом, что тот долго болел и клялся сам себе отделать отца не хуже, когда вырастет — но не успел: отец рано погиб в какой-то усобице.

Монфор тоже не особо жаловал рыцаря Анри, никогда не доверял ему важных постов, но людьми не разбрасывался — обученный воинскому ремеслу франкский дворянин много на что мог пригодиться. В гарнизоне Пюжоля Анри, заставлявший всех подряд обращаться к себе «мессир», первым делом завел себе мало одной — двух девиц, невзирая на команду мессира Пьера быть начеку, развратом не заниматься и хоть раз в неделю посещать мессу. Одна из девиц чем-то ему не угодила, и Анри вытолкал ее взашей из замка в город следующим же утром, так разбив бедной бабе лицо, что ее узнать было трудно. Мессир Пьер де Сесси долго орал на Анри, но сделать с ним, дворянином и равным себе, ничего особенного не мог, поэтому плюнул и ушел к лошадям, чтобы только не видеть его ухмыляющейся физиономии. При осаде замка Анри хорошо показал себя, не брезговал и простой, не рыцарской работой — под градом стрел прорывался на стены, чтобы выплеснуть на минеров ведро кипятку, и мессир Пьер подумал, что после осады надобно будет перед ним извиниться. Рыцарь Анри де Монгрей был среди немногих, кого по неизвестной причине не растерзал звериный гнев тулузских ополченцев, хотя он видел — и тогда-то начал молиться едва ли не впервые в жизни — как разрубили на куски мессира Пьера, их командира. А сам отделался парой глубоких царапин.

Рыцаря Анри привезли в Тулузу, посадили в тюрьму — не в подземелье Нарбоннского замка, предназначавшееся для более ценных пленников, а в простую городскую тюрягу, куда раньше упрятывали несостоятельных должников и воришек. В тюрьме Анри провел четыре дня, и это были вовсе не самые тяжкие четыре дня в его жизни, летом тюремный холод не так уж страшен, а один из соседей-узников, тоже франк, даже научил его нескольким карточным фокусам. Вот выпить не было ничего, кроме воды — это жаль. А на пятый день Анри проснулся от непонятного шума, вскочил с гнилой соломенной подстилки — и встретился лицом к лицу с четырьмя дюжими провансальцами, которые пытались одновременно проскочить в узкую дверь. У первого, кто протиснулся, в руке было копье. Он закричал на непонятном языке, башмаки у него были все в крови.

— Франк? Крестоносец? — довольно внятно спросил белобрысого, обросшего Анри второй враг, с рогатиной. Третий между тем подскочил к его лежащему соседу, оруженосцу-картежнику, и воткнул в него копьецо сверху вниз, поворочал, разламывая ребра.

Анри подумал, как ответить на вопрос, не нашел ответа, поднял руку, чтобы перекреститься. И успел прежде, чем сразу два копья — деревянный окровавленный кол и боевое, с наконечником — разворотили ему живот и грудь. Анри думал, что умирают быстрее, но какое-то время еще оставался в своем теле, в огромной своей боли, и ему показалось, что все верно и не так уж плохо — он жил дурно, а умирает все-таки хорошо.

…Реми де Сен-Жан-де-Лонь был оруженосец семнадцати лет от роду, крестоносец и сын крестоносца. Он обладал странной для человека его лет, побывавшего на настоящей войне, верой в правоту и святость крестового дела. Младший сын бургундского рыцаря, он прибыл в поход с отцом, но после пожелал остаться среди людей Монфора — в надежде заслужить себе собственный фьеф и из любви к графу Симону. Однажды он разговаривал с бродячим проповедником братом Домиником и поспорил с ним — Реми считал, что с еретиками нельзя возиться, они хуже сарацин, их надобно сразу убивать, пока дурное дерево не дало дурных плодов. В пылу спора он обозвал проповедника глупым, суеверным испанским пройдохой, да еще и лентяем, которому просто страшно облачиться в кольчугу и драться по-настоящему, как нормальные войсковые священники. Потом Реми стало стыдно, но брат Доминик уже ушел, и извиниться перед ним не получилось. Реми надеялся его еще как-нибудь встретить и во искупление подарить ему что-либо из одежки, и потолковать, если будет о чем. Но не встретил. Еще Реми очень любил молиться, он, бывало, за молитвой так и застывал, видя перед глазами ангельские полки и яркого Святого Михаила в алом плаще, и ежели кто его окликал или трогал — ничего мальчишка не замечал, как спящий. Он часто убивал провансальцев и надеялся, что если однажды убьют его самого — это будет как-нибудь мученически и гордо, так, чтобы ангелы тут же забрали его на небо, в свое воинство. Простолюдины убили его так быстро, что он не успел даже подумать «Господи» — что-то острое воткнулось в спину, швыряя его на колени, вперед, и крепкая нога весом в целый мир сломала ему шею.

…Мондинетта, иначе — Раймонда Арсан, была вдова двадцати с лишним лет, из города Мюрета. После того, как его захватил Монфор, она осталась одна, без мужа и свекра, и решила бежать в Тулузу к родственникам. Она собиралась сесть на Гаронне в лодку вместе со своей старухой свекровью и еще двумя беглянками и доплыть до Тулузы, потихоньку, до рассвета, чтобы франкам не попасться. Но по дороге к реке ей повстречались какие-то солдаты, франки, чье всенощное веселье не кончилось еще в ранний утренний час. Франки снасильничали ее, забрали из ее узлов все, что им приглянулось — серебряные кубки, кошель с монетами и мужнин шерстяной плащ, а также отличный овечий сыр на дорогу. Потом оставили ее в покое — они не злые были, всего-то в день победы не хотели так просто отпустить молодую бабу. Мондинетта добралась до лодки, догребла до Тулузы, но когда ей пришла пора рожать, родила мертвенького ребенка, и так над ним убивалась, что отец ее боялся, не сойдет ли она с ума. Потом она стала работать на камнеметах и больше не беременела, хотя то и дело совокуплялась со своим новым возлюбленным, назвавшимся ей рыцарем. Когда из-под Пюжоля привезли франкских пленников, народ так радовался, что от излишнего боевого восторга ринулся громить тюрьмы и убивать франков; Мондинетта вместе со своим любовником побежала к зданию суда, где достоверно сидели за решеткой северяне. Она подоткнула юбку повыше, чтобы не мешала бегать, и волосы спрятала под косынку. Любовник убивал франков мечом, а Мондинетте дал кинжал, и она металась по тюрьме, как одержимая, крича от ярости, что ей не удалось самой никого убить. Любовник оттащил ее от трупа, который она в исступлении колола куда попало, и велел уходить — «Здесь, мол, уже все закончено». Мондинетта вышла наружу, распевая во все горло и шатаясь, как пьяная; кругом все бежали и кричали, и везде была кровь, везде. Мондинетта подняла глаза и увидела, что на небе тоже кровь, на голубом красивом небе — набрызгали яркие пятна, и они собираются в лужицы, чтобы закапать вниз. Она испугалась и начала кричать, и так кричала, пока ее не встретили соседи и не увели домой. Дома она немного успокоилась, долго плакала, покушала супа. А среди ночи у нее обильно пошла женская кровь, да так сильно хлынуло, как из отрубленной курячьей головы. Отец Мондинетты позвал Совершенного, чтобы произвел над дочкой «Утешение», обещав за услугу кувшин оливкового масла (они сами масло делали, целая давильня в доме была). Совершенный незамедлительно явился, но оказалось, что Мондинетта уже умерла — и старец ушел несолоно хлебавши. Воспользовался временем, чтобы прочесть небольшую проповедь, которой никто не слушал — все думали, кого пригласить на поминки и где взять ткань на саван.

…Барон Ламбер де Кресси, или теперь — де Лиму, он ведь от Монфора во владение Лиму получил — вернулся из Арагона и целые сутки не переставая пил. Правда, он умел пить много, и вино не мешало ему рассказывать в сотый раз, как принял его король Пьер, бывший их сюзерен, а теперь — дерьмо собачье. Первым делом, прочитав письмо Монфора, король посадил гонца под стражу. «С повинной пусть едет, дурной вассал, — кричали многие, — а эту образину взять заложником, еще много ему чести, что сразу не повесили.» А потом Ламбер, рыцарь крепкий, с перебитым в давней схватке носом и нехваткой передних зубов, стоял один в кругу арагонских вельмож, скандальных, разряженных, всех — при оружии. И сообщал королю Пьеру, топорщившему усы, что ежели сей король желает заступаться за еретика Раймона и за Раймонову еретическую Тулузу, то граф Монфор больше ему не вассал и сам объявляет ему войну. Смех, да и только!