Паралогии - Марк Липовецкий

Может быть, воплощение многолетней мечты и превысило все ожидания; но вернее, оно взяло дальние цели — и перенеслось в страшный сон (с. 150).

…вечный ужас, который я ныне познал, был тогда лишь черной точечкой в сиянии моего счастья (с. 180).

Мне показалось, что я теряю рассудок (с. 246).

Разумеется, я находился в несколько бредовом состоянии (с. 264).

…после нескольких пробелов и провалов, свойственных эпизодам в снах, я очутился в приемной больницы (с. 266).

Показательно, что мотивы, обещающие трансформацию осуществленного трансцендентального проекта в кошмар наяву, появляются сразу же после того, как Гумберт впервые добивается того, к чему он так стремится, — обладания Лолитой, причем не обманного и не насильственного, а предложенного самой девочкой. Однако в этот момент Гумберт более чем далек от счастья: «Откуда же этот черный ужас, с которым я не в силах справиться?» (с. 144); «…ужасное сознание беды опустилось на меня, как пепел» (с. 147). А завершением этой темы становится убийство Куильти, которое старательно обставляется Гумбертом знаками романтической традиции: герой, весь в черном, явившись убить своего двойника, зачитывает ему приговор белым стихом — это почти цитата из «Вильяма Вильсона». Но атмосфера кошмара торжествует над романтической торжественностью: «Оружие в моей руке казалось вялым и неуклюжим» (с. 322); «…и он стал подыматься с табурета все выше и выше, как в сумасшедшем доме старик Нижинский… как какой-то давний кошмар мой…» (с. 327); «…несмотря на количество свинца, всаженное в его пухлое тело, и я вдруг понял, с чувством безнадежной растерянности, что не только мне не удалось прикончить его, но что я заряжал беднягу новой энергией, точно эти пули были капсюлями, в которых играл эликсир молодости» (с. 328).

Роль, аналогичную сновидению — как в романтическом дискурсе, так и в исповеди Гумберта, — играют мотивы и жанровые ходы волшебных сказок. Сказочные мотивы окружают историю отношений Гумберта с Лолитой. Первое явление Лолиты, в которой Гумберт видит возвращение навсегда утраченной Аннабель, немедленно вызывает у него сказочные ассоциации: «как если бы я был сказочной нянькой маленькой принцессы (потерявшейся, украденной, найденной, одетой в цыганские лохмотья, сквозь которые ее нагота улыбается королю и его гончим), я узнал темно-коричневое пятнышко у нее на боку» (с. 56). Имя Лолиты в списке ее класса видится Гумберту в том же сказочном освещении: «как сказочная царевна, между двух фрейлин!» (с. 70). Перед тем как забрать Лолиту из лагеря, Гумберт отправляется в магазин за подарками для нее — вожделение и воображение Гумберта сказочно преображают и этот храм консюмеризма: «Что-то мифическое, колдовское в этих больших магазинах, где, если верить объявлениям, конторская девица может одеться на все случаи дня. <…> Я вдруг заметил, что я единственный покупатель в этом довольно таинственном месте, где я передвигался, как рыба в зеленоватом аквариуме» (с. 130). Покупки, сделанные там, герой недаром называет «приворотным зельем» (с. 131). В ожидании возможности овладеть спящей Лолитой в «Привале зачарованных охотников» Гумберт вновь создает вариацию на сказочную тему: «ключ с нумерованным привеском из резного дерева тотчас же превратился в увесистое „сезам — отворись“, в сказочную отмычку, могущую отворить блаженное и страшное будущее… я отопру дверь номера 342 и найду мою нимфетку, мою красу и невесту, в темнице хрустального сна» (с. 132), «она лежала, раскинувшись, там, где ее свалило мое волшебное снадобье» (с. 133). Лежа рядом с ней, он чувствует «ветерок из страны чудес… Иногда мне сдавалось, что зачарованная добыча готова на полпути встретить зачарованного ловца… но эта дымка с ямочкой вдруг вздрагивала, и я понимал, что Лолита дальше от меня, чем когда бы то ни было» (с. 155). Значительно позднее тот же сюжет приобретает новую окраску: «Но теперь я попросту старый папаша — сказочный отец, оберегающий сказочную дочь» (с. 188); «дочь старого людоеда» (с. 228). Но даже на этой фазе их отношений Гумберт угрожает Лолите приютом, где она будет жить «под надзором уродливых ведьм» (с. 190). В том же сказочном контексте воспринимается Гумбертом и бегство Лолиты с Куильти: Лолита украдена неким злым и могущественным волшебником. Показательно, например, описание преследующей их машины Куильти:

…Весельчак чародей точно заворожил интервал, установил зону, самая точность и устойчивость которой таили в себе нечто хрустальное и почти художественное… О тихо бегите, ночные драконы! <…> …где бы мы ни проезжали, зачарованный интервал продолжал, не меняясь, скользить за нами математическим миражем, шоссейным дубликатом волшебного ковра. <…> Руководящий движением полицейский, в аду так и сяк скрещивающихся улиц… оказался той дланью судьбы, которая рассеяла наваждение. Он поманил меня, приказывая двинуться, и затем той же рукой отрезал путь моей тени.

Спеша в больницу в Эльфинстоне, из которой Лолита будет увезена Куильти, Гумберт ощущает ту же сгущающуюся атмосферу сказочности: «Словно меня преследовал лесной царь, как в гётевском „Короле Эльфов“ (но на сей раз любитель не мальчиков, а девочек)… Моим проводником была маленькая старушка, вроде портативной ведьмы…» (с. 274). Даже вульгарная татуировка на искалеченной руке «грузового шофера Фрэнка» кажется Гумберту изображением «хитрой феи» (с. 280). Потеряв Лолиту, Гумберт отправляется «искать след беса» (с. 282). Вполне закономерно, что завершающий этот поиск визит Гумберта к Куильти сопровождается ассоциациями, которые скорее иронически, чем всерьез, уподобляют пьяного Гумберта сказочному герою, ворвавшемуся в замок злого чародея. Показательно, например, что сам этот дом располагается на улице Гримма, что добираться до него нужно «по сырому и темному лесу» (с. 331) и что выглядит он не иначе как «замок ужаса… посреди округлой прогалины» (с. 332). Дверь замка без труда открывается, «как в средневековой сказке» (с. 333), а сам Куильти поначалу игнорирует Гумберта как «недостойную внимания безвредную галлюцинацию… привидение в дождевике» (с. 334).

На этот размытый сказочный сюжет накладываются другие, более определенные ассоциации. Например, с сюжетом «Красавицы и чудовища», в котором Гумберт, разумеется, выступает в роли монстра: «подбитый паук Гумберт» (с. 57), «сексуалист во мне (огромное и безумное чудовище)…» (с. 133); «как изверг в стивенсоновской сказке, я был готов всех раздавить на своем пути… С неизрасходованным зудом в когтях я полетел дальше» (с. 221). В то же время Гумберт не без тщеславия окружает себя аурой магического знания — он не только монстр, но и волшебник (не забудем, что именно так назывался и рассказ 1939 года — «первая маленькая пульсация Лолиты», по позднейшему определению самого Набокова). Недаром даже статья Гумберта о «перцепциональном времени» опубликована в журнале «Кантрип», «что по-шотландски значит „колдовство“», за чем следует приглашение на год в «Кантрипский Университет» (с. 296).

Другая частая отсылка — к сказке о Синей Бороде: то Шарлотта деловым тоном спросит про запертый ящик в столе Гумберта — почему-де он заперт, он «ужасно какой-то гадкий» (чтобы затем, взломав его, найти свою смерть), то в момент, когда Лолита уже, как кажется Гумберту, крепко спит в запертом гостиничном номере, в холле отеля ему сообщают, что его искала некая «мисс Борода» («Вот уж имя для женщины», — только и может сказать Гумберт [с. 134], хотя ретроспективно можно предположить, что это была шуточка Куильти, находившегося в том же отеле). Наконец, обыгрывая названия городка Эльфинстона и превращая его в «эльфин стон», Гумберт замечает: «он у них (то есть у эльфов. — М.Л.) тонкий, но страшный» (с. 281), — этот каламбур тоже основан на сказочной аллюзии. Чувствуя зреющий заговор Лолиты с медсестрой против него, Гумберта, повествователь пишет: «Мне всегда жаль Синей Бороды. Эти брутальные братья…» (с. 278).

Заслуживают упоминания сравнения Шарлотты с «весьма посредственной ундиной», а Гумберта — с «ее водяным» (с. 107); позднее во сне Гумберта «Шарлотта была русалкой в зеленоватом водоеме» (с. 156). И хотя, разумеется, Шарлотта вовсе не утонула, эти мотивы несомненно связаны с той сценой (часть 1, гл. 20), когда Гумберт планирует утопить ее: случайная смерть Шарлотты под колесами автомобиля в известной степени подготовлена этими несбывшимися мечтаниями. Этот сюжетный ход показывает, что воображение Гумберта действительно способно волшебным образом влиять на ход событий.

Есть и другие примеры сказочных аллюзий. «…Не помню, упомянул ли я название бара, где я завтракал в предыдущей главке? Он назывался так: „Ледяная Королева“. Улыбаясь не без грусти, я сказал Лолите: „А ты — моя ледяная принцесса“. Она не поняла этой жалкой шуточки» (с. 106–107). Отмечу также характерную (и далеко не единственную) отсылку к неоромантической сказке Кэрролла: Г.Г. высматривает «нимфетку с длинными волосами Алисы в стране чудес (маленькой прелестницы счастливого собрата)…» (с. 315).