Тайный брак - Виктория Холт

Такое настроение народа сопровождало меня в тот день.

Но, увы, мы хорошо знаем, как быстро оно меняется — совершенно непредсказуемо и в противоположную сторону.

Я возвратилась в мой милый Виндзор, полная приятных ощущений от триумфальной встречи в Лондоне, в восторге от того, что сумела вызвать столь бурное проявление любви и верности со стороны простых лондонцев.

Моя печаль, связанная со смертью двух дорогих для меня людей — супруга и отца, начинала развеиваться, однако новая волна беспокойства захватывала все больше: я волновалась за судьбу сына. Все отчетливее я сознавала, как безрассудно с моей стороны рассчитывать, что ребенку разрешат долгое время находиться рядом.

Однако, к моим радости и удивлению, целый год меня никто не беспокоил по этому поводу, хотя сама я ни минуты не забывала об этом, все время ожидая, что вот-вот за ним приедут и по решению совета и парламента заберут от меня.

Как я узнала позднее, тем, что меня оставили в покое, я должна быть благодарна прежде всего Глостеру. О нет, не потому, что он мечтал доставить мне радость или не хотел задеть мои материнские чувства, — вовсе нет! Он не из тех, кто думает о других, кого могут затронуть их печали и обиды. Просто его бездумная женитьба на Жаклин Баварской до того обеспокоила герцога Бедфорда и многих других высоких лиц в стране, что у них не находилось ни времени, ни желания думать о чем-либо ином.

Новый король пока еще совсем мал. Он с матерью. Ну и пускай он там пока находится, считали они, еще будет время взять его под свою опеку и начать воспитывать в нужном духе.

А пока герцог занимался своим бракосочетанием, всколыхнувшим всякие явные и подспудные силы как в Англии, так и во Франции. Ведь большинство людей до сих пор по-прежнему считали Жаклин супругой графа Брабанта, а ее новый брак — незаконным. Кроме того — что, пожалуй, самое главное, — замужество Жаклин с графом устроил и одобрил Бургундский дом, заинтересованный в том, чтобы ее богатое наследство перешло к ним и у них осталось. Глостер же своим внезапным поступком угрожал их благополучию, расстраивал планы… И, конечно, в первую очередь он, по мнению бургундцев, зарится на четыре провинции, принесенные Жаклин своему мужу Брабанту. Правда, их отобрали, но они все же остались собственностью Бургундского дома.

Бедфорд резко осудил своего безрассудного брата Хамфри, между ними вспыхнула и до сих пор тянется ссора; Бедфорд говорит, что, будь жив король Генрих, Хамфри не посмел бы совершить это. Он никогда бы не позволил ему сделать то, что неминуемо должно привести Англию к столкновению с Бургундским домом, мир и дружба с которым так нужна сейчас их стране.

Глостер нарушил союз с бургундцами и этим сослужил очень плохую службу Англии и тому делу, за которое его брат Генрих отдал свою жизнь.

Однако Хамфри, как мне стало известно, и не думал прислушиваться к словам Джона Бедфорда, а, напротив, собирался навербовать солдат и отправиться во Францию, но не для того, чтобы закрепить там завоевания короля Генриха, а чтобы начать собственную малую войну за владения Жаклин — провинции Эно, Голландию, Зеландию и Фрисландию.

В тишине королевской детской комнаты я сказала Гиймот:

— Как ни странно, мы должны благодарить Глостера…

Она подняла на меня глаза, в которых гнездились страх и предупреждение об осторожности.

— Знаю, знаю, — поспешила я успокоить ее. — Он вредит делу Англии, так все кругом говорят. Правда, тоже негромко… Но ведь признайся, моя милая, будет куда хуже, если все свое внимание они обратят на нас и нашу крошку.

Она признала, что я права.

— Меня охватывает ужас, — продолжала я, — при мысли о том часе, когда кто-то решит отобрать у меня мое дитя. Я не перенесу этого, Гиймот!

Она обняла меня и тихонько похлопала по спине, как делала когда-то, в дни моего детства, в мрачных и холодных комнатах «Отеля де Сен-Поль».

— Ну-ну, — сказала она, — ведь такого еще не случилось. Будем надеяться, что и не случится… Долго еще.

— Этому суждено быть, Гиймот, — сказала я. — Никуда от этого не уйти. Королевские дети обречены жить вдали от своих матерей, как бы счастливы они ни были, находясь вместе с ними.

— У вас будет иначе, — твердо произнесла моя милая Гиймот.

В ответ я лишь печально улыбнулась, но она пожелала продолжить свои утешения.

— Забудьте о том, что может быть в будущем, — говорила она. — Сейчас вы с ним, а он с вами, и нужно жить этой минутой и благодарить за нее Бога.

Я восприняла с благодарностью простую мудрость ее слов и постаралась сделать так, как она сказала. В самом деле маленький Генрих оставался пока со мной; герцог Хамфри Глостер по-прежнему смущал и тревожил окружающих своими амбициозными планами, и ни у кого пока не хватало сил и времени думать о местонахождении моего сына и о том, что делать с ним дальше. А заодно и со мною.

Я постаралась, чтобы каждый день стал для меня как можно длиннее и радостнее. Старалась изо всех сил, но все же, просыпаясь по утрам, со страхом, сжимающим душу, думала, что именно этот день может оказаться последним и меня навсегда разлучат с моим крошкой. Постепенно страх отпускал, я говорила себе: еще нет… не сегодня… Возможно, у меня впереди целый месяц… нет, не месяц, а год…

Наверное, из-за этих мыслей я пыталась быть… казаться самой себе и другим беспечней, беспечальней, делая усилия, изменяя своей натуре. Быть может, по этой же причине я, не вдумываясь зачем, приблизила к моему окружению человека, который привез моего больного супруга с поля боя и находился рядом в час его кончины, который, как мог, утешал меня тогда. В те страшные минуты он проявил преданность, понимание и такт.

Другими словами, я назначила того самого рыцаря с валлийским акцентом по имени Оуэн Тюдор на должность хранителя гардероба при моем дворе.

— …Мужчина хорош собой и не намного старше вас, — заметила вскоре моя Гиймот; по праву бывшей няньки и самой давней из всей прислуги она позволяла себе говорить со мной более откровенно, чем другие.

— Что же из этого? — спросила я холодно.

Она пожала плечами и, возведя глаза к потолку, проговорила:

— Вам виднее. Вы королева.

Хотела ли она этим сказать, что мне не следует приближать к себе человека в таком возрасте и с такой приятной внешностью, или, напротив, что я вправе себе это позволить — я не поняла и не стала уточнять. Я просто рассмеялась.

Быть может, я и совершила не совсем обдуманный шаг, но так мне почему-то захотелось. И главной причиной, убеждала я себя, явилось то, что я тосковала по Генриху, а этот человек лишний раз напоминал мне о нем, мог многое восстановить в памяти и рассказать из их совместной походной жизни. А еще, наверное — осознанно или нет, — я стремилась к защитнику и другу — мужчине, кому я могла бы доверять, кто сумел бы стать хоть каким-то подспорьем и утешением в ту страшную минуту, когда в детскую комнату к моему ребенку войдут малознакомые мне высокородные дамы и по решению совета и парламента заберут рожденного мной сына, дабы достойно воспитать его, а также освободить королеву, то есть меня, от несвойственных ей обязанностей.