Мальчики Из Бразилии - Айра Левин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чуть спустя вернулся мальчик, который двигался, уставясь в бумаги.
Он еле приподнялся.
- Тут и мой отец есть, - сказал мальчик.
Он подтянулся чуть повыше.
Мальчик смущенно взглянул на него и положил бумаги рядом с его рукой.
- Я забыл. Лучше пойду поищу его.
Пять или шесть машинописных листов. Имена, адреса, даты. Без очков трудно читать, все расплывается. «Дюрнинг» - вычеркнуто. «Хорве» - тоже вычеркнуто. На других страницах вычеркиваний нет.
Он сложил бумаги, прижимая их к полу, и засунул во внутренний карман.
Теперь можно закрыть глаза.
Но постарайся остаться в живых. Еще не кончено.
Отдаленный лай.
Я нашел его.
***
На него смотрел светлобородый Гринспан. Шепотом он обратился к нему.
- Но он мертв. Мы не сможем допросить его.
- Все в порядке. Список у меня.
- Что?
Курчавые светлые волосы, к которым пришпилена вышитая кипа.
- Все в порядке, - собрав все силы, повторил он. - Список у меня. Всех отцов.
Он чуть приподнялся и - ох! - бессильно рухнул.
Он на носилках. Его несут. Дверной молоток в виде собачьей головы, дневной свет, синее небо.
Он слышит чье-то бормотание, видит поддерживающую носилки мальчишескую руку и устремленные на него блестящие глаза. А под ними острый нос.
Глава восьмая
Как выяснилось, тут были достаточно хорошие врачи; во всяком случае, достаточно толковые, чтобы наложить ему шину на руку, подсоединить капельницы и забинтовать его с головы до ног - и спереди, и сзади, сверху и внизу.
В субботу он пришел в себя в реанимационном отделении главной больницы Ланкастера. Всю пятницу он был без сознания.
- С вами все будет в полном порядке, - сказал ему толстенький врач-индус. - Одна пуля прошла через «средостение», - демонстрируя, доктор коснулся своего белоснежного халата. - Она расщепила ребро, нанесла ранение левому легкому и какому- то нерву, управляющему гортанью, вот настолько пройдя от аорты. Другая пуля попала в область брюшного пресса и застряла в его мышцах, следующая раздробила кость и разорвала мышцы левой руки. Еще одна только царапнула ребро справа.
Застрявшая пуля была извлечена, и все раны зашиты. Голос он сможет подать через неделю, дней десять, а через две недели - передвигаться на костылях. О происшедшем было сообщено в австрийское посольство, хотя, - тут доктор улыбнулся, - в том не было необходимости. Из-за газет и телевидения. Детективы рвутся поговорить с ним, но им, конечно, придется подождать.
Дана, склонившись к нему, покрывала его поцелуями; она стояла рядом, сжимая его правую руку и улыбаясь. Какой сегодня день? Под глазами ее были круги, но все равно она была обаятельна.
- Неужели ты не мог заниматься этими делами в Австрии? - спросила она его.
Когда его перевели в палату интенсивной терапии, и он мог сесть, первым делом он написал несколько слов: «Где все мои вещи?»
- Вам доставят все, что было в вашем номере, - с улыбкой заверила его медсестра.
«Когда?»
- В четверг или в пятницу, скорее всего.
Дана прочитала ему заметки из газет. Менгеле был опознан как Рамон Ашхейм-и-Негрин, поданный Парагвая. Он убил Уиллока, ранил Либермана и был разорван собаками Уиллока. Сын Уиллока, тринадцатилетний Роберт, придя домой из школы, сразу же вызвал полицию. Пять человек, которые явились сразу же после полиции, представились, как члены лиги «Молодых Еврейских Защитников» и друзья Либермана; они сказали, что договорились встретиться с ним здесь и проводить его до Вашингтона. Они высказали мнение, что Ашхейм-и-Негрин был нацистом, но никоим образом не могли объяснить присутствие его или Либермана в доме Уиллока или причину убийства Уиллока. Полиция предполагает, что Либерман, если и когда он оправится, сможет пролить свет на это таинственное дело.
- Сможешь? - спросила Дана.
Он еле заметно склонил голову, попытавшись изобразить непослушными губами «может быть».
- Когда ты успел подружиться с «Молодыми Защитниками»?
«На прошлой неделе».
Медсестра сказала Дане: ей что-то принесли.
Вошел доктор Чаван, изучая историю болезни Либермана, приподнял его подбородок и внимательно рассмотрел больного, после чего сказал, что главное для него сейчас - это хорошо побриться.
Вернулась Дана, сгибаясь под тяжестью чемодана Либермана.
- Легок на помине, - сказала она, ставя его на пол.
Груз доставил Гринспан. Он явился за своей машиной, которую полиция было отказалась ему вернуть после встречи у Уиллоков. Он передал через Дану послание для Либермана: «Во-первых, все в порядке, а, во-вторых, рабби Горин будет звонить нам, как только сможет. У него самого проблемы. Читайте газеты».
У него болело все тело. Поспать бы.
Его перевели в прекрасную палату с полосатыми портьерами и телевизором у стены; рядом с кроватью на стуле разместился его портфель. Едва только получив возможность садиться, он открыл ящичек ночного столика. Список был там вместе со всеми остальными вещами. Надев очки, он стал просматривать имена. Номера от первого до семнадцатого были вычеркнуты. Как и Уиллок. Рядом с его именем стояла дата - 19 февраля.
Пришел парикмахер, который выбрил его.
Он уже мог говорить хриплым шепотом, но не хотел. Что ему было на руку: у него оставалось время подумать.
Дана писала ему записки. Он читал «Филадельфия Инкуайрер» и «Нью-Йорк таймс», смотрел новости по телевизору с дистанционным управлением. О Горине ничего не было. Киссинджер в Иерусалиме встретился с Рабином. Преступность, безработица.
- Тебя что-то беспокоит, папа?
- Ничего.
- Не разговаривай.
- Ты же спросила.
- Не говори! Пиши! Для этого тебе и дан блокнот!
«НИЧЕГО».
Порой она бывала жутко занудной.
Приносили цветы в сопровождении визитных карточек и открыток: от друзей, спонсоров, от лекционного бюро, от женской общины местной синагоги. Письмо от Клауса, который получил адрес больницы от Макса: «Как только сможете, напишите, пожалуйста. Нет необходимости уточнять, что и мы с Леной и Нюренбергер очень хотим узнать больше того, что написано в газетах».
На другой день, как ему разрешили наконец разговаривать, на встречу с ним явился некий детектив Барнхарт, высокий, рыжий, молодой человек, вежливый и спокойный. Либерману, к сожалению, не удалось пролить света; никогда раньше он не встречал Рамона Ашхейма-и-Негрина вплоть до того дня, как этот человек стал стрелять в него. Он даже имени его никогда раньше не слышал. Да, миссис Уиллок права: он действительно звонил день назад и предупредил Уиллока, что могут явиться нацисты убить его. Звонок явился результатом намека, который пришел к нему из не очень надежного источника в Южной Америке. Я приехал повидаться с Уиллоком, в надежде выяснить, что на самом деле стоит за всем этим; открыл ему двери Ашхейм, который потом стал стрелять в него. Ему удалось впустить собак в дом. И собаки набросились на Ашхейма, убив его.
- Парагвайское правительство утверждает, что его паспорт фальшивка. Они даже не знают, кто он такой.
- У них нет его отпечатков пальцев?
- Нет, сэр, не имеется. Но кем бы он ни был, похоже, что ждал он именно вас, а не Уиллока. Видите ли, тот погиб незадолго до того, как вы туда успели приехать. Вы, должно быть, явились примерно в половине третьего, так?
Подумав, Либерман кивнул.
- Да, - согласился он.
- А Уиллок был убит между полуднем и часом дня. Так что «Ашхейм» еще около двух часов ждал вашего появления. Этот полученный вами намек смахивает на ловушку, сэр. Уиллок не имел ничего общего с тем типом людей, которых вы выслеживали, в чем мы не сомневаемся. Так что в будущем вам надо быть осторожнее с такими намеками, если вы позволите мне так выразиться.
- Конечно же, позволяю. Отличный совет. Благодарю вас. «Быть осторожнее». Да.
Вечером в сводке новостей был упомянут и Горин. С 1973 года он находился под условным освобождением, ибо был приговорен к трем годам заключения, но отложенным - за тайную подготовку бомб, в чем признал себя виновным; а ныне федеральное правительство попыталось отменить условное освобождение на основании того, что он снова участвовал в заговоре, на этот раз с целью похищения русского дипломата. Судья назначил слушание его дела на 26-е февраля. Решение не в пользу Горина могло означать, что ему придется на год вернуться в тюрьму. Да, у него в самом деле были проблемы.
Как и у Либермана. Оставаясь в одиночестве, он изучал список. Пять тонких листиков, напечатанных через один интервал. Девяносто четыре фамилии. Он сидел, глядя в стену, покачивая головой и вздыхая. Сложив лист в несколько раз, он спрятал его в паспорте.
Он написал письма Клаусу и Максу, в которых не сообщал ничего особенного. Он уже начал говорить по телефону, хотя по-прежнему хрипел и не мог говорить полным голосом.
