Смерть - мое ремесло - Робер Мерль

Дом был ярко освещен. Я вошел в кабинет, положил пояс на стол и повесил шинель и фуражку на вешалку. Затем вымыл руки и направился в столовую.

Эльзи, фрау Мюллер и дети сидели за столом, но ели только дети. Фрау Мюллер, учительница, которую мы выписали из Германии, была женщина среднего возраста, седая, подтянутая.

Я остановился у порога и сказал:

- Я принес вам снег.

Маленький Франц посмотрел на мои руки и спросил своим звонким ласковым голоском:

- А где же он?

Карл и обе девочки засмеялись.

- Папа оставил его за дверью, - сказала Эльзи, - снег слишком холодный, ему нельзя входить сюда.

Карл снова засмеялся. Я сел рядом с Францем и стал смотреть, как он ест.

- Ах! - сказала фрау Мюллер. - Рождество без снега... - Но тут же спохватилась и смущенно посмотрела вокруг, как человек, забывший свое место.

- А разве бывает рождество без снега? - спросила Герта.

- Конечно, - сказал Карл. - В Африке совсем нет снега.

Фрау Мюллер кашлянула.

- Только в горах есть.

- Разумеется, - авторитетно поддакнул Карл.

- Я не люблю снег, - сказала Катерина.

Франц поднял ложку, повернулся ко мне и удивленно спросил:

- Катерина не любит снега?

Кончив есть, Франц потащил меня за руку показать красивую елку в гостиной. Эльзи погасила люстру, вставила вилку в штепсельную розетку, и на елке зажглись звездочки. Дети смотрели на елку, не спуская глаз.

Затем Франц вспомнил о снеге и захотел его увидеть. Я переглянулся с Эльзи, и она растроганно сказала:

- Его первый снег, Рудольф.

Я зажег на веранде свет и открыл застекленную дверь. Белые искрящиеся хлопья закружились вокруг лампы.

Затем Францу захотелось посмотреть, что приготовлено к приему гостей, и я на минутку разрешил детям войти в кухню. Большой кухонный стол был весь заставлен тарелками с бутербродами, разнообразными пирожными, печеньем и кремами.

Детям дали по пирожному, и они пошли спать. Мы обещали разбудить их в полночь, чтобы каждый получил свою долю крема и пропел с взрослыми "Елку".

Я тоже поднялся наверх и надел парадную форму. Сойдя вниз, я заперся в своем кабинете и взял книгу о коневодстве, которую мне одолжил Хагеман. Я вспомнил нашу жизнь на болоте - и мне стало грустно. Закрыв книгу, я стал расхаживать по комнате.

Немного погодя Эльзи зашла за мной, и мы немного перекусили на краешке стола в столовой. Эльзи была в вечернем платье, с обнаженными плечами. Потом мы прошли в гостиную, Эльзи почти повсюду зажгла свечи, погасила люстру и села за рояль. Я слушал, как она играет. Эльзи начала брать уроки музыки в Дахау, когда меня произвели в офицеры.

Без десяти десять я послал машину за Хагеманом, и ровно в десять Хагеманы и Пики прибыли к нам. Машина снова умчалась - за Бетманами, Шмидтами и фрау Зецлер. Когда все собрались, я велел служанке позвать Дитса погреться на кухне.

Эльзи провела дам в свою комнату, мужчины оставили шинели в моем кабинете. В ожидании дам я повел мужчин в гостиную выпить чего-нибудь. Мы поговорили о положении в России, и Хагеман сказал:

- Разве не удивительно?.. В России уже давно зима... А здесь нет.

Поговорили о русской зиме и о военных операциях. Все сошлись на том, что к весне война кончится.

- Если позволите, - сказал Хагеман, - я себе так представляю... На польскую кампанию - одна весна... На Францию - одна весна... А на Россию, поскольку она больше, - две весны...

Все заговорили разом.

- Правильно, - сказал своим скрипучим голосом Шмидт. - Главное пространство! Подлинный враг - это пространство!

- Русский человек весьма примитивен, - сказал Пик.

Бетман поправил на худощавом носу пенсне и изрек:

- Поэтому исход войны не вызывает никаких сомнений. В расовом отношении один немец стоит десяти русских. Я уже не говорю о культуре.

- Несомненно. Между тем... - выдохнул Хагеман, - да позволено мне будет заметить... - он улыбнулся, поднял свои жирные руки и подождал, пока служанка выйдет, - я слышал, что на оккупированной территории наши солдаты... сталкиваются с величайшими трудностями... когда хотят вступить в половые сношения с русскими женщинами. Те и слышать не хотят... Нет, что вы на это скажете?.. Ну, если еще за ними долго ухаживать... но... - он помахал рукой и, понизив голос, продолжал: - но чтобы так, запросто... понимаете? Ни в какую!

- Поразительно, - с гортанным смешком проговорил Бетман. - Они должны бы почитать для себя за честь...

В это время вошли дамы. Мы поднялись, и все сели за стол. Хагеман выбрал место рядом с фрау Зецлер.

- Если позволите... я воспользуюсь тем, что вы сегодня... так сказать, соломенная вдова... и... поухаживаю за вами...

- Если я сегодня вдова, то это вина начальника лагеря, - сказала фрау Зецлер и мило погрозила мне пальчиком.

- Да нет же, дорогая фрау, я тут ни при чем, - проговорил я. - Просто так совпало, что сегодня вечером дежурство вашего мужа.

- Он явится еще до полуночи, - сказал Хагеман.

Эльзи и фрау Мюллер обнесли гостей бутербродами и прохладительными напитками. Разговор не клеился, и фрау Хагеман села за рояль. Мужчины сходили за своими инструментами, которые они оставили в передней. В гостиной зазвучала музыка.

Через полчаса сделали перерыв. Подали пирожные, печенье. Заговорили о музыке - и Хагеман рассказал несколько анекдотов из жизни великих музыкантов. В половине двенадцатого я послал фрау Мюллер разбудить детей. Через несколько минут мы увидели их за большой стеклянной дверью, отделявшей гостиную от столовой. Они сидели вокруг стола, торжественные и заспанные. Мы полюбовались ими немного сквозь занавески на двери, и фрау Зецлер, у которой не было детей, с волнением произнесла: "Ах! Какие они милые!"

Без десяти двенадцать я пошел за ними в столовую. Они обошли гостиную, вежливо здороваясь с гостями. Затем появились прислуга и фрау Мюллер, неся большой поднос с бокалами и двумя бутылками шампанского. "Шампанским мы обязаны Хагеману", - сказал я. Веселый гомон раздался в ответ, и лицо Хагемана расплылось в улыбке.

Когда роздали бокалы, все встали. Эльзи погасила люстру, зажгла елку, и мы окружили ее в ожидании торжественной минуты. Наступила тишина. Не отрывая глаз, все смотрели на звездочки на елке. Я почувствовал вдруг маленькую ручку в своей левой руке - это был Франц. Я наклонился и сказал ему: "Сейчас будет очень шумно - все хором запоют".

Кто-то осторожно потянул меня за рукав. Обернувшись, я увидел фрау Мюллер. Она шепнула мне:

- Вас вызывают к телефону, господин комендант.

Я велел Францу пойти к матери и незаметно отошел от елки.

Фрау Мюллер открыла мне дверь гостиной и исчезла на кухне. Я заперся в кабинете, поставил свой бокал на письменный стол и взял трубку.

- Господин штурмбанфюрер, - произнес голос в трубке, - у телефона унтерштурмфюрер Луек.

Голос доносился издалека, но слышно было хорошо.

- Ну?..

- Господин штурмбанфюрер, я позволил себе побеспокоить вас, так как дело очень серьезное...

Я повторил с раздражением:

- Ну?

Наступила пауза, затем далекий голос произнес:

- Оберштурмфюрер Зецлер умер.

- Что?

Голос повторил:

- Оберштурмфюрер Зецлер умер.

- Говорите толком. Он мертв?

- Да, господин штурмбанфюрер.

- Вы дали знать лагерному врачу?

- В том-то и дело, господин штурмбанфюрер... Это такой странный случай... Я не знал, должен ли...

- Я выезжаю, Луек. Ждите меня у входа в лагерь.

Я повесил трубку, вышел в переднюю и открыл дверь на кухню. Дитс вскочил, прислуга и фрау Мюллер бросили на меня удивленный взгляд.

- Едем, Дитс.

Дитс стал натягивать шинель.

- Фрау Мюллер! - позвал я и сделал ей знак следовать за мной.

Она догнала меня в кабинете.

- Фрау Мюллер, я вынужден поехать в лагерь. Когда я уеду, предупредите мою жену.

- Хорошо, господин комендант.

Услышав в передней шаги Дитса, я взял ремень, накинул шинель и схватил фуражку. Фрау Мюллер не сводила с меня глаз.

- Плохие известия, господин комендант?

- Да.

На пороге кабинета я обернулся.

- Предупредите жену незаметно.

- Хорошо, господин комендант.

Я прислушался: в гостиной царила полная тишина.

- Почему же они не поют?

- Наверное, ждут вас, господин комендант.

- Скажите жене, чтобы меня не ждали.

Я быстро прошел в переднюю, сбежал по ступенькам крыльца и вскочил в машину. Снег уже не шел - ночь была морозной.

- Биркенау!

Машина тронулась. Немного не доезжая до сторожевой вышки, я зажег в машине свет. Часовой растворил ворота, опоясанные колючей проволокой, беспокойно оглядываясь на караульное помещение. До меня донеслись взрывы смеха, пение.

Громадный силуэт Луека выступил навстречу мне из темноты. Я приказал Луеку сесть в машину.

- Он в комендатуре, господин штурмбанфюрер. Я...

Я положил руку ему на плечо, и он замолчал.

- В комендатуру, Дитс!

- Что касается караулки, - сказал Луек, - то прошу прощения... По случаю праздника... я не счел нужным... Конечно, непорядок...