Границы сред - Ася Михеева

— Чтобы неудобно было, — сказала Майя, — один из первых признаков нарушений семиотической гигиены биосубъектов это телесные принуждения. Мелкие и много. Смотри вон какой потолок низкий. Прикинь, как тут душно должно было быть?

— Ты полагаешь, что он просто уже дряхлый и плохо рулит, и поэтому нас не слышит, а не издевается намеренно? — быстро спросил Камю, почти не шевеля губами.

— Не заложусь, отец, риски велики.

— Проверить нечем, — признал Камю, — так... Так, он начал меня инструктировать. Аххх вот оно что.

— Но что это? — с усилившейся тревогой спросила Стефания.

— Да разве ж он скажет?

— Погоди, погоди — ахнула Стефания, — Не существует же никаких средств закрепления цифровой психики в стабильном состоянии?

Камю, который уже и не садился, снова замахал руками, как мельница.

— Слушай, я бы рад считать, что он бредит, но раз мы здесь и сейчас и вообще ты вспомни, сколько он всего намолотил за последние три месяца... Такое чувство, что это не шутка, и он действительно ловит по космосу какую-то свежую чудо-таблетку.

— А! — брезгливо сказала Стефания, — тааак...Так! А помаши еще, неужели?

— Да это-то понятно, непослушные внуки. Уничтожить весь род под корень. Нет, Кумар дело сказал, это патриархал, совершенно дикий, я не знаю, как прямо с Сол-три...

— Вы о чем? — заинтересовался Тарас.

— Да о побитой семье сингулярностей... Это всё его потомки. Ну то есть того его, который — я не уверен, что он сейчас различает у себя субличности. Меня сейчас тоже, кажется вырвет. Стой!!!! Куда!

Экран выключился. Камю с женой переглянулись.

— Ты едешь наверх и как лицо, достойное быть его представителем...

— Потому что я такой умный, что я его вычислил, и доложил обо всем, кроме хитрого плана шантажировать его с помощью дочери.

— Так, стало быть, он по-прежнему сидит во всех их коллективных чатах и читал все твои доклады. Да, вполне мог пронюхать про какую-то новую разработку.

Лицо Камю стало серым.

— Я не знаю, что делать, Стефие.

— И я.

Тот ужас, в котором находились оба старших патосемиотика и в который они не решались – не хотели, а частично и не могли – посвятить детей и младшую коллегу, заключался в том, что они наконец поняли, по переплетающемуся рисунку все-еще-почти-двух личностей, как было дело.Как уже говорилось выше, стимул жить - особенно для стареющего и слишком опытного артифициального интеллекта – порождение новых, неожиданных сюжетов человеческими страстями, толкающими движение историй. И одним из самых могучих коктейлей, дьявольской смесью наподобие той, что когда-то наливали в бутылки и затыкали тряпками, является смесь стремления к контролю с осознанием постепенной утраты компетентности.Нет, это не та деменция, которую вы привыкли иметь в виду, произнося это слово. Не тихие старички, забывающие собственный дом и собственное имя. Поднимитесь по этой реке на два порога вверх. Возьмите острое желание жить, окрасьте его фоновой тревогой (проще всего добиться этого не очень счастливым детством), подкиньте опыт власти, например, над собакой или младшим сиблингом. Подождите, пока эта личность в отчаянном бою за хотя бы крошечный кусочек покоя заберется по головам всех этих ненадежных и подозрительных почти на небо… И пусть этот человек осознает, что его мозг стареет. И уже немножко – немножко, чуть-чуть, не способен уследить за всем тем, за чем необходимо уследить, иначе смерть, ведь они только и ждут.Скорее всего, ни окружение, ни тем более замордованное население ничего не поймут, особенно если моделирующая мощность интеллекта и так была не слишком большой. Просто теперь чаще, чем раньше, их будут наказывать за четкое выполнение распоряжений сверху, ведь это же невозможно, чтобы распоряжения были неверны? Не хватало рвения. Мешали вредители. Подсылали шпионов враги.В нашей с вами, о мой читатель, реальности, окружение и население, умирая, садясь в тюрьмы, умирая, разбегаясь, умирая, пытаясь противостоять (куда им, куда им, слабо жаждущим, тем, чья страсть выжить лишь бледная тень его бесконечной любви к жизни), снова умирая – все-таки имеет твердую надежду на то, что эта холера таки сойдет в мавзолей и можно будет отдышаться – до следующего нелюбимого ребенка, который пойдет искать от мира себе безопасности.Стефания и Флоренсан, молча глядя друг на друга, понимали, что восхищенный силой страсти искусственный интеллект подпустил к себе чуть ближе, чем следовало бы, уже надкушенного тлением, уже разлагающегося, но все еще оскорбленного малостью своей вотчины человека. Что это за власть, тоже мне? Жалких несколько сотен тысяч жителей жалкого неуклюжего левиафана, мимо которого порскают веселые молодые странности, который проходит мимо поселений в многие миллионы жителей…Даже сейчас одной коротенькой мыслью он толковал про то, что поглотить психику еще одного прямого потомка могло бы дать несколько десятков лет более-менее устойчивого разума; другой – боялся, что кто-нибудь испортит вход к нему или воспользуется им небезопасным для него, единственно ценного, способом – ну а раскрутить эту комнату в другом направлении и налить геля не составляло труда, хе-хе, теперь они пусть покрутятся, а третья мысль, что уже близко, совсем рядом, окончательное решение и страх отступит, страх отступит и страха не будет больше, безопасность безопасность безопасность, наконец-то, скорей, скорей, что же они копаются. Никто не посмеет больше, никто не посмеет, я им покажу.Я им всем покажу.Дверь напротив прозрачной стены открылась. За ней был кессон.

— Он нас отпускает? — ахнул Остап.

— Только отца, и только до верхней станции, — мрачно ответила Стефания, — мы заложники. Попробуй только к двери сунуться... Впрочем, не советую.

Камю осторожно, вытянув шею, заглянул в открытую дверь.

—