Беглая монахиня - Филипп Ванденберг

Она провела беспокойную, бессонную ночь, проснулась и уже не могла уснуть из-за навязчивых нелепых мыслей. Наутро Магдалена решила довериться Венделину Свинопасу, в надежде, что он сможет объяснить ей, что бы мог значить странный амулет.

Свинопас опередил ее своим вопросом, не видела ли она доктора Фауста, пропавшего со вчерашнего дня и не оставившего никакой записки.

Магдалена отрицательно покачала головой. Ей казалось неуместным посвящать библиотекаря в свое ночное приключение с якобы спящим алхимиком и тем более сообщать о сделанном ею открытии, что русло Майна на карте поразительным образом походило на татуировку на теле Рудольфо.

Что же до бесформенного корешка в виде человеческой фигуры, который она показала Свинопасу, то он нашел разгадку, заглянув в фолиант под названием «Оккультная философия». Автором, многозначительно подчеркнул Венделин, является некий Агриппа из Неттесгейма, много путешествовавший любитель приключений и адвокат, искушенный в черной магии, отчего и снискавший славу дьявольского подручного.

Из книги Магдалена узнала, что, вероятно, стала объектом любовного заклятия, исходившего от загадочно препарированного корня. Агриппа подробно и основательно объяснял, что корень с названием Radix mandragora, в других местах также называемый цирцея, адамова голова, мужской корень, сонное зелье или ксерантум, не следует выкапывать людям, а только собакам, поскольку человека, исходя из опыта, после таких действий настигает смерть. Мандрагора преимущественно вырастает под виселицами на местах казней, из последней спермы повешенного. В зависимости от того, во что заворачивается корень мандрагоры, он оказывает различное воздействие: приносит любовь и счастье или же порчу и смерть.

Ксеранта? От этого имени сердце Магдалены чуть не выскочило из груди. Еще совсем недавно она сомневалась в чистых помыслах Рудольфо, и вдруг название волшебного корня все опять перевернуло. Магдалена уже не знала, что и думать.

Она с отвращением разглядывала корень мандрагоры. Кто засунул гомункула в ее платье? Был ли это Рудольфо, пытавшийся с помощью черной магии заманить ее в свои сети? Или же Ксеранта, уже не впервые покушавшаяся на ее жизнь?

Свинопас с недоумением наблюдал, как женщина, следуя внезапному озарению, бросилась к окну, чтобы избавиться от таинственного волшебного корня. Именно в этот момент дверь в библиотеку распахнулась, и путь ей преградил монах-доминиканец в сопровождении четырех подручных.

Вытащив из своей черно-белой сутаны распятие и протянув его в сторону Магдалены, будто оружие, он ледяным голосом крикнул:

— Наконец ты в моих руках, любовница дьявола! На колени!

Магдалена не понимала, что происходит. При виде облаченных в грубую кожу и вооруженных цепями охранников она безропотно повиновалась.

Своим спутникам доминиканец приказал:

— Вырвать у бабы дьявольское орудие и заковать ее в цепи!

Неожиданное появление преследователей повергло Магдалену в полную прострацию и лишило сил к сопротивлению. Стоя на коленях на каменном полу библиотеки, она безучастно наблюдала, как подручные вырвали у нее корень мандрагоры и надели ей на руки железные оковы. Потом жену канатоходца погнали вниз по узкой лестнице, вдоль западной галереи и через двор к дому, где проживали лица недуховного звания, до примыкающего к нему хранилища, пятислойные своды которого, разделенные перегородками, заглушали любые звуки.

В одном из застенков, куда проникал скудный свет из высоко расположенного люка, у стены стоял стол с деревянным крестом посередине и двумя горящими свечами. По обеим сторонам были разложены щипцы с длинными ручками, подушки, усеянные гвоздями, тиски для пальцев и растрепанный свернутый канат. За столом, симметрично с двух сторон от креста, сидели по одному доминиканцу и по два каноника. Место в центре, за крестом, было свободно.

Магдалена чуть не споткнулась, когда охранники втолкнули ее в полутемное помещение и грубо усадили на трехногий табурет, стоявший перед столом.

Безразлично, застыв в неподвижности, мужчины наблюдали за прибытием закованной в цепи девы. И лишь когда третий доминиканец, командовавший охранниками, вошел в подвал, они очнулись от своей летаргии, придвинулись друг к другу и начали шепотом переговариваться, не спуская глаз с Магдалены, время от времени качая от возмущения головами.

Лишь теперь, когда доминиканец занял место в центре стола, у Магдалены появилась возможность рассмотреть ее визави. Для мужчины он был на удивление низкорослым. Орденское облачение, очень полнившее его, и широкое красное мясистое лицо, лоснящееся от сала, придавали ему гротескный вид. Свежевыбритая тонзура лишь усиливала отталкивающее впечатление.

— Dominicus sum, frater et praefectus Sancti Inquisitionis… призванная оберегать Святую матерь Церковь от посягательств сатаны, in aeternum, — начал отвратительный монах свою речь, пересыпая ее обрывками плохой церковной латыни. — Ты знаешь, — взвизгнул он в конце высоким бабьим голосом, — почему мы тебя доставили в nomine Domini?

— Nescio, досточтимый господин инквизитор! — ответила Магдалена. — Понятия не имею. — В твердой уверенности, что не нарушила законов ни Церкви, ни страны, Магдалена старалась держаться с чувством собственного достоинства, хотя сердце при этом рвалось у нее из груди.

— Ты владеешь латинским языком, дева? — слегка смутившись, осведомился брат-доминиканец.

— О владении не может быть и речи, досточтимый господин инквизитор. Sed satis pro domo, для домашнего пользования достаточно.

Понимающая латынь дева посеяла беспокойство в душах мужчин, сидевших по обеим сторонам от инквизитора. Каноник по левую руку, купивший свою должность, никогда в жизни не учил латынь. Будучи счастлив, что зазубрил Pater noster, он поспешил предложить:

— В таком случае святой инквизиции стоит отказаться от латыни на этом процессе, чтобы она имела возможность защищаться. — И, заметив удивленные взгляды других судей, малодушно добавил: — В том случае, если есть что защищать.

— Ab initio! — вмешался инквизитор. — Сначала! — Сжав правую руку в кулак, он грохнул им по столу и в ярости посмотрел по сторонам. Господь не мог сильнее гневаться после грехопадения Адама и Евы.

С мрачным выражением лица брат-доминиканец поднялся, его сотоварищи сделали то же самое, и инквизитор заговорил, вперив взгляд в деву:

— Erubescat homo esse superbus, propter quem humilis factus est dues. — Что приблизительно должно было означать: «Да устыдится человек своей гордыни, после того как Господь так унижался ради него». После чего он перекрестился и сел на место.

— Имя? — рявкнул он.

— Магдалена, досточтимый господин инквизитор!

— А фамилия?

Магдалена заколебалась. Она была уже готова назвать фамилию Реттенбек, но в последний момент подумала, что не сочеталась с Рудольфо браком, а значит, не могла носить его фамилию, хотя привыкла, что ее называли женой канатоходца. Еще тогда, придя в монастырь Зелигенпфортен, она предпочла утаить фамилию отца, которая вряд ли доставила бы ей неприятности. И что ответить теперь, сидя перед инквизитором? В конце концов она выпалила свою фамилию:

— Вельзевул! Моего отца, убитого рухнувшим на него деревом, звали Гебхард Вельзевул.

Ответ Магдалены вселил тревогу в участников судилища, а доминиканец, сидевший справа от инквизитора, заметил, прикрыв рот рукой:

— Это ли не дьявольская мета!

— Магдалена Вельзевул, — продолжал инквизитор, — признаешь ли ты, что являешься любовницей дьявола, uxoem diaboli?

— Нет, досточтимый господин инквизитор.

— Магдалена Вельзевул, признаешь ли ты себя виновной в колдовстве? Criminis magiae?

— Нет, досточтимый господин инквизитор.

— Магдалена Вельзевул, — голос инквизитора стал еще визгливее, — я обращаю твое внимание на то, что в случае дальнейшего отрицания преступлений против Святой матери Церкви ты будешь подвергнута допросу с пристрастием. — Доминиканец показал рукой на разложенные перед ним орудия пыток.

— Я сказала правду и могу признаться лишь в том, что соответствует истине, — ответила Магдалена, стараясь не смотреть на страшные орудия.

— Но есть сотни, если не тысячи свидетелей, которые могут подтвердить, что ты, Магдалена Вельзевул, по качающемуся канату взошла на одну из башен Майнцского собора, как и твой любовник, называвший себя Великим Рудольфо, которого Господь всемогущий, deus omnipotens, покарал за его гордыню.

— Его на это подвигла не гордыня, — спокойно возразила Магдалена, — а мастерство. А то, что вы называете Господней карой, было убийством, омерзительным убийством, которое, если бы речь шла не о бродячем артисте, было бы расследовано Святой матерью Церковью и светским судом.