Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева - Коллектив авторов

С Робертом вовсе не общается, не соприкасается Марк. К Роберту настороженно относится Алекс. Роберта люто ненавидит малолетний сынуля по имени Кир. Героиня не случайно уравнивает Алекса, Марка, Кира в одной из своих реплик: эти твердокаменные мужики делают ее жизнь непереносимой.

Напротив, Роберт, до которого сложно дозвониться (“Только из телефонного автомата на железнодорожной станции или через оператора…”), способен ее понять и готов ей помочь. Именно Роберт откачивает ее после того, как героиня напивается снотворных таблеток, именно Роберт способен услышать крик женской души.

Предфинальная сцена, когда Вера несколько высокопарно изъясняет Роберту свою душевную боль, есть экранизация ее прощального письма, ее крика души, ее стона. Письмо было не понято ни Марком, ни Алексом. До тех, слишком сильных, Женщина так и не докричалась.

Далее. Был ли аборт, была ли смерть Веры, была ли смерть Марка? Аборта не было, Вера умерла только для Марка, после чего и сам Марк стремительно кончился.

Предлагаю внимательно изучить фотографию, спрятанную в ящике комода. На ней: Марк, Женщина, трое детей. Разбитое стекло. Что все это значит, как было дело? У Мужчины и Женщины родился-таки третий ребенок. Подозрительная ипостась Мужа (Алекс) с самого начала беременности сомневается в своем отцовстве, тиранит Жену, подозревая ее в измене и даже приписывая ей реплику “Этот ребенок не от тебя” (ведь вся картина – это именно внутренний монолог Алекса!).

Далее. Оскорбленная Женщина принимает большую дозу снотворного, но в последний момент ее спасает от смерти трепетная ипостась Мужчины (Роберт), до которой ей в последний момент удалось “дозвониться”, то бишь достучаться.

После этого брутальная ипостась Мужа (Марк) разрывает отношения с Женой, навсегда уходит из семьи, в ярости разбивает семейную фотографию. Марк высказывается в том смысле, что дети и семья для него умерли (разговор с “братом” Алексом в автомобиле).

(Повторюсь, времена перепутаны, попросту упразднены. Что называется, “у Бога все живы”. С точки зрения вечности, все земные события совершаются одновременно, накладываются одно на другое. Звягинцеву блестяще удается эту стратегию мышления реализовать на уровне чувственных образов.)

Аборт и гибель Веры существуют в картине лишь в качестве возможностей.

Далее. Звягинцев дает монтажный стык: сначала на стене висит фотография старика-Отца, а уже в следующем кадре идет крупный план некоего могильщика, который роет яму для Веры. Этот могильщик и старик-Отец – на одно лицо. Здесь тотальное обобщение. Намек на участь ушедшего из семьи Марка. Разбил криминально-брутальный парень семейную фотку, оборвал отношения, похоронил Веру (как понятие, а не как имя!), превратился в сморщенного угрюмца с лопатой в трясущихся руках.

Понимаете, да? Фильм набит рифмами, сопоставлениями, удвоениями и утроениями под завязку. Это не одномерная линейная история, это не динамика, но статика. Тут попытка дать структуру человеческого мира. В лицах. В поступках. Своего рода классификация.

Дети собирают пазл “Благовещение”: ангел обещает Деве Марии скорого ребенка. Намек на Высшее Начало, безгрешное и спасительное для мира. Непорочная Мать и вочеловечившийся Бог, Иисус Христос. Они всю дорогу, всю картину где-то рядом: как образец, как надежда. Рождаются десятки миллионов мальчиков. Все они, однако, с червоточиной. Все трачены, все порчены миром.

Мужчины, образы которых намечены в “Изгнании”, – это каталог мучительных неудач. Кто из них без греха? Может быть, Роберт? Но ведь Роберту приходится сосуществовать в одном пространстве, в одном теле с чудовищным Марком, с кошмарным Алексом, за которых Роберт закономерно несет ответственность. Значит, Роберт тоже несвободен, тоже виноват. Так моделируется здесь не одна лишь человеческая душа, но и – одновременно – социум.

Почтальон Макс привозит героине конвертик с тестом на беременность. Конечно, фигура доброго простака Макса намекает на ангела, а конвертик с тестом имеет прообразом Благую Весть (момент передачи конверта камера не случайно снимает сверху, будто бы с Небес).

Каждое земное событие имеет свой небесный прообраз. Каждый человек – дитя Бога. Финал: женщины возятся на поле, а на заднем плане, незаметно проносят ребеночка, младенца. Все у него только начинается, однако в некотором смысле его участь предрешена: жизнь в миру, грехи, грехи, грехи, а потом смерть.

Каким бы оригиналом, каким бы новатором-изобретателем ребеночек ни был, этой вот всеобщей участи ему не избежать. Будет, конечно, похож на одного из безобразных мужичков картины. Положим, на Алекса. Или, может быть, на Марка. Однако Роберт тоже прячется где-то на глубине младенческой души, с неизбежностью. Главное – не хоронить Веру. Марк похоронил Веру с пугающей, никчемной решительностью и – автоматически умер.

В фильме читают знаменитые строки апостола о Любви, которая “все терпит”. Сразу после этого идет кадр: на кухне сидит персонаж по имени Виктор. У Виктора три девочки и жена. Мы уже знаем, что жена Виктора далека от идеала, что она вечно и не по делу на Виктора орет.

Однако же Виктор именно терпит, не уходит из семьи подобно резкому Марку. Запивает свою нелегкую земную долю горьким ночным пивом. Кто из них прав: криминальный авторитет Марк или же рохля, подкаблучник Виктор? У каждого свой выбор и своя судьба. Все, однако, посчитаны, все записаны в Книге Жизни.

Этот фильм работает по принципу мистерии, существует на правах ритуала. Он с регулярностью предъявляет ту или иную сакральную ценность, чтобы тут же поставить ей в соответствие реальное человеческое содержание. Это кино о падшем человеке, отсюда и название.

В курсе лекций протоиерея Александра Сорокина “Христос и Церковь в Новом Завете” (М., 2006) я натолкнулся на следующее сильное высказывание, которое, кажется, хорошо разъясняет картину Звягинцева: “Его любовь к людям ни в каком случае не мечтательная, идеализирующая любовь. Она ни в каком случае не простой культ человечности. Иисус, наоборот, видит человечество во всей его сомнительности и слабости. Оно для Него «злой и прелюбодейный род»… Хотя Он никогда с такою выразительностью, как, например, святой Павел, не говорит о первородном грехе, Он тем не менее видит, как в человеке действует слишком человеческое и ниже, чем человеческое, и Он говорит, как нечто само собой разумеющееся, что все его слушатели «злы». У Него ясный глаз и на слабости детей, которых Он очень любит, на их капризность, своеволие и поверхностную игривость. В их детскости отражается, с Его точки зрения, вся духовная незрелость Его времени… Нельзя об этом умалчивать: в любви Иисуса к людям есть легкая сдержанность, даже временами сдержанное неудовольствие и отталкивание”.

Кстати, мальчик Кир – это не просто сын главного героя. В диалогах Алекса и Кира убедительно выявлено тождество обоих персонажей. Кир – это очередная проекция мужской души, проекция инфантильная, мерзковатая, обещающая недоброе. Кир по-своему зол, по-своему плох. На это тождество, повторюсь, указывает и реплика испуганной главной героини в одном из разговоров с Алексом.

Занудливо‐заунывная интонация картины имеет, на мой взгляд, следующий смысл. Такая интонация позволяет передать зрителю те самые “неудовольствие и отталкивание”, которые акцентирует протоиерей Александр Сорокин.

Но поскольку фильм делает не милосердный Бог, а всего-навсего земной человек, ограниченный в своем земном бытии режиссер, – неудовольствие оборачивается едва ли не откровенной брезгливостью: слишком много воображающие о себе персонажи безнадежно скучны здесь и в своих типовых грехах, и в своем горделивом самолюбовании. Герои представляются себе существами сложносочиненными, но на деле-то они просты, предсказуемы, похожи. Их отличия друг от друга малосущественны, зато их отпадение от Идеала вопиюще.

Это картина главным образом про Мужское. Почему? Потому что именно мужчина конституирует мир, нравится это феминисткам с топ-моделями или нет.

В центре повествования одна из ипостасей главного героя – невротик Алекс. На обязательный для аналитика вопрос: “Кто говорит?” следует отвечать так – “Говорит и показывает Алекс”. Картина – именно его внутренний монолог, его воображаемое. Монолог сбивчивый, путающий времена, наклонения, причины, следствия и лица.

Повторюсь: нельзя на том основании, что говорит Алекс, считать этого “Алекса” главным героем. Главный герой здесь – собирательный образ, это не только Алекс-Марк-Роберт, но еще и Мальчик-Муж-Отец.

Женщины в фильме тоже хороши. Жена Виктора – стерва, а жена главного героя – самоубийца, эгоистка. Наглоталась таблеток, имея на руках мужа, двух детей и младенца во чреве.