Последняя любовь Скарлетт - Джулия Хилпатрик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но этого ей никак не удавалось – всякий раз, когда она пыталась это сделать, перед ее глазами появлялось или лицо Ретта Батлера, или перепачканная запекшейся темно-коричневой кровью шерстка горностая…
И Скарлетт впала в полное забытье…
Дойдя до ворот дома, где жил Джонатан Коллинз, Ретт остановился…
В нем боролись два противоположных чувства – с одной стороны он понимал, что все это время поступал со Скарлетт неоправданно жестоко, бесцельно унижая ее, он разбивал сердце этой беззаветно любившей его женщины, утверждая, что та ему больше не нужна…
А с другой стороны – явная обида; Ретт, поняв, что она застрелила-таки горностая, не хотел идти домой, он не хотел не то, чтобы беседовать со Скарлетт, но и даже смотреть на нее…
Надо было куда-нибудь пойти, разрядиться за душевной беседой…
И Ретт, стараясь подавить запоздалые угрызения совести, решил, что будет лучше, если этот вечер он проведет в обществе отставного полковника… Тем более, что он был уверен – сэр Джонатан примет его с распростертыми объятьями…
«Это – как раз тот человек, который мне теперь нужен, – подумал Ретт, – спокойная беседа, приятные воспоминания…»
Ретт позвонил в колокольчик, висевший у входной двери… Да, мистер Коллинз действительно был крепким орешком в отношении всего, что касалось «технического прогресса»; наверное, такой вот старомодный колокольчик был единственным не только на Телеграфном холме, но и во всем Сан-Франциско…
Дверь открыл чернокожий камердинер отставного полковника, Симон…
– Добрый вечер, сэр, – поприветствовал он гостя. – Вы, наверное, к полковнику?..
Симон был бывшим денщиком Коллинза, они провоевали вместе и Гражданскую войну, и Мексиканскую кампанию, и войну с Испанией 1896 года…
Джонатан когда-то с легкой улыбкой рассказал Батлеру, что Симон, который никак не мог смириться с тем, что его хозяин вышел на покой, до сих пор называет его «господин полковник», до сих пор надеется, что в случае какой-нибудь войны неблагодарное американское правительство обязательно вспомнит о мистере Коллинзе и призовет его под военные знамена…
Джонатан тогда еще сказал: «Такими беззаветно преданными могут быть или черные слуги с Юга, или любящие белые женщины…»
Тогда Ретт как-то не обратил внимания на эти парадоксальные аналогии мистера Коллинза, но теперь, увидев Симона и услышав «Господин полковник», он сразу же вспомнил слова своего соседа…
А с лестницы уже спускался и сам мистер Коллинз – подагрические тонкие ножки его при каждом шаге как-то странно подгибались…
Заметив вечернего гостя, он улыбнулся.
– Добрый вечер…
Ретт с полуулыбкой кивнул.
– Здравствуйте, полковник… Давно не видел вас… Извините, что не мог найти возможности нанести вам визит раньше и в более удобное время…
Полковник заулыбался.
– Ничего, ничего… Мы ведь все-таки соседи, а потому можем заходить друг к другу запросто, без каких-либо церемоний… Вы ведь не обиделись бы, если бы я зашел к вам в точно такое же время?..
Ретт склонил голову.
– Нет, что вы…
– Вот видите…
Подойдя к вошедшему, мистер Коллинз с чувством пожал ему руку.
– Знаете, – произнес он, несколько фамильярно приобняв Ретта за талию и увлекая в гостиную, – если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал бы мне, что я, полковник армии генерала Шермана Джонатан Коллинз на старости буду так радоваться визиту в свой дом офицера армии генерала Ли… Простите, какое ваше воинское звание?..
Ретт улыбнулся.
– Капитан. Капитан войск Конфедерации Ретт Батлер, – произнес он.
Коллинз продолжал:
– …что на старости лет я буду так радоваться визиту в свой дом капитана армии противника… Армии Конфедерации… Нет, леди и джентльмены, – воскликнул Коллинз, – нет, я ни за что не поверил бы в это… Ни за что!..
Ретт ничуть не смутился тому обстоятельству, что полковник назвал его во множественном числе – «леди и джентльмены»…
Ведь у всякого могут быть свои странности, свои причуды…
Почему бы и нет?..
Улыбнувшись, Ретт произнес:
– Знаете, я бы тоже никогда ни за что не поверил в это… Впрочем, – добавил он после непродолжительного раздумья, – впрочем, когда еще лет сорок назад я жил в Атланте, многие не любили меня… Я говорю о тех людях, которые считали себя истинными патриотами Юга, и презирали все, что относилось к Северу, к янки… О, я никогда не забуду, как однажды летом, кажется, в году эдак шестьдесят втором, я сказал, что янки вольнее нас, южан… У меня были на это все основания – я родился в Чарлстоне, но несколько лет прожил на севере… Помнится, я еще тогда сказал: «Джентльмены, вы так мало путешествуете, вы так ограничены в своих взглядах!.. Да, джентльмены, живя на Севере, я видел многое такое, кто никто никогда из вас не видел… Я видел тысячи эмигрантов, готовых за кусок хлеба и несколько долларов сражаться на стороне янки, я видел заводы, фабрики, верфи, рудники и угольные копи – все, чего нет на юге…» Помнится, я тогда еще сказал: «У нас нету ничего, кроме Короля-Хлопка, рабов и спеси… И эти чертовы янки разобьют нас в один месяц…» Джонатан согласно покачал головой.
– Да, да, тогда вас погубила ваша самоуверенность…
Ретт продолжал – вспоминая тот давнишний разговор на барбекю, он все более и более воодушевлялся:
– Да, мистер Коллинз, вы совершенно правы… Именно так – нас погубила наша гордыня… Это уже потом родился миф, будто бы нашлись предатели, из-за которых правое дело было погублено… Так вот… – Он остановился и внимательно посмотрел в глаза собеседнику. – Так вот, мистер Коллинз, после тех моих слов многие из моих приятелей, и не только приятелей, но и просто людей, которые мне симпатизировали, отвернулись от меня… Они сочли меня предателем, ни больше, ни меньше…
Джонатан улыбнулся.
– Вот как?.. Мне кажется, они должны были быть вам только благодарны… Ведь правда иногда бывает и жестокой…
Тяжело вздохнув при этих словах, Ретт подумал, что генерал теперь попал в самую точку: да, правда действительно иногда бывает очень жестокой…
Правда, Ретт имел в виду не свой более чем сорокалетней давности импровизированный анализ возможностей Юга и Севера, а совсем другое…
Мистер Коллинз, едва заметно улыбнувшись, задумчиво произнес:
– Да, Ретт… И теперь вот… Когда я вижу вас тут, в своем доме, мое сердце переполняется самой что ни на есть искренней радостью… Боже, Боже, кто бы мог подумать об этом лет сорок назад?..
Они прошли в кабинет. Ретт обратил внимание, что откуда-то из соседней комнаты доносится негромкая музыка – он сразу же узнал старый, популярный когда-то мотив «Девушки из Алабамы»…
