Прозрение - Урсула Ле Гуин

Мои слова кое-кого заставили нахмуриться, а кое-кого — рассмеяться.

— Кое-кто из нас, может, когда-то и был их последователем, — сказал лысый. — А что ты, мальчик, знаешь о Барне и его людях?

Я был здесь самым молодым, и все же мне не понравилось, что меня постоянно называют «мальчиком». Я выпрямился и холодно ответил:

— Я слышал всякие истории… Говорят, что они живут в лесу, что все они свободные люди, что у них нет ни хозяев, ни рабов, что они все делят между собой по справедливости.

— Хорошо сказано! — воскликнул Чамри. — Прямо в яблочко! — Некоторые из обступивших меня людей с явным одобрением закивали, полностью с ним согласные.

— Неплохо, неплохо, — сказал и тот лысый, но чуть надменно. И тут ко мне приблизился человек, чрезвычайно похожий на Бриджина. Как я узнал впоследствии, это был его брат. Меня поразило его лицо — жесткое, красивое, с ясными холодными глазами. Он оглядел меня с головы до ног и сказал:

— Если останешься у нас, быстро поймешь, что такое «делить по справедливости». Это ведь еще означает и то что любую работу мы делаем сообща. Точнее, что все — то и каждый. А если ты думаешь, что можешь просто жить тут и делать, что твоей душе угодно, так долго ты тут не продержишься. У нас коли не работаешь, как все, так и не ешь. А уж если ты по собственной глупости или беспечности навлечешь на нас беду, то ты покойник. У нас тут свои законы. Если ты принесешь клятву и решишь с нами остаться, придется тебе и наши законы соблюдать. А если ты свою клятву нарушишь, знай: мы тебя выследим куда быстрее, чем самые лучшие охотники за рабами.

Лица стоявших вокруг людей были суровы; и, слушая его, все они согласно кивали.

— Ну, как тебе кажется, сможешь ты такую клятву сдержать? — спросил он.

— Попробую, — сказал я.

— Этого мало.

— Если я дам вам клятву, то сдержу ее! — Меня начали раздражать его гнусные намеки на мою молодость и слабость.

— Посмотрим, — сказал он и отвернулся. — Принеси все необходимое, Модла.

Тот лысый человек и Бриджин ушли в хижину и вынесли оттуда нож, глиняную миску, олений рог и какую-то еду. Я не стану рассказывать о самом обряде, ибо участвующие в нем дают клятву сохранить все в тайне; не могу я привести здесь и слова этой клятвы. Вместе со мною ее произносили все члены братства. Казалось, этот ритуал еще крепче сплачивает их, и, когда все было закончено, некоторые из них подошли ко мне, дружески похлопали меня по плечу или по спине и сказали, что посвящение прошло хорошо и держался я молодцом. Вообще, почти все поздравили меня с вступлением в их ряды.

Чамри Берн отныне считался моим покровителем и наставником, а молодой человек по имени Венне был назначен моим напарником на охоте. Чамри и Венне во время праздничного пира, последовавшего за обрядом посвящения, сидели по правую и по левую руку от меня. Мясо убитых оленей давно уже жарилось на вертелах, однако были добавлены новые порции, чтобы как следует отпраздновать столь важное событие. К тому времени, когда мы наконец приступили к еде, лес окутала ночная тьма, так что мы расселись у костров — кто на земле, кто на пне, кто на грубо сколоченной табуретке или скамейке. Ножа у меня не было, и Венне отвел меня в хранилище оружия и велел выбрать себе нож. Я взял легкий острый клинок в кожаных ножнах. С его помощью во время пира я легко отрезал от оленьей ляжки куски шипящего, исходящего соком, сильно зажаренного ароматного мяса; ел я, точно изголодавшийся зверь. Кто-то принес мне металлическую кружку, в нее плеснули пива или медовухи — в общем, какого-то кисловатого, немного пенистого напитка, заставлявшего всех кричать и смеяться все громче и громче. Эта добросердечная обстановка согрела мне душу — я уже чувствовал себя одним из этих дружных Лесных Братьев, ибо именно так они называли себя.

Освещенную светом костра поляну со всех сторон обступал темный ночной лес, под деревьями лежала непроглядная тьма, вершины покрытых листвой деревьев казались в звездном свете волнами серого листвяного моря, простирающегося во все стороны далеко-далеко…

Если бы тогда я сразу не пришелся по душе Чамри Берну и если бы Венне не согласился взять меня в напарники, мне в ту первую осень и зиму в лесу жилось бы куда хуже. Частенько я чувствовал, что у меня не хватает сил, что наступил предел моей выносливости. Я жил с Кугой, точно дикарь, но он заботился обо мне, а не просто давал мне кров; он кормил меня, не мучил работой, да летом в лесу и вообще жить значительно легче. А среди Лесных Братьев моя городская изнеженность, нехватка физической силы и неумение выживать в условиях дикой природы вполне могли означать для меня верную смерть. Бриджин, его брат Итер и некоторые другие члены братства были раньше рабами на фермах и привыкли к тяжелой работе и скудной жизни; для этих крепких, бесстрашных и находчивых людей я был помехой, ненужным бременем. Те же, кто вырос в городе, проявляли больше терпения, сталкиваясь с моей чудовищной неосведомленностью, поддерживали меня, подсказывали мне, одалживали самое необходимое, учили меня. Как и при жизни с Кугой, очень пригодилась моя сноровка рыболова; во всяком случае, тут и я мог оказаться полезным всем. На охоте же, увы, мои успехи были ничтожны, хотя Венне постоянно брал меня с собой, искренне пытаясь обучить стрельбе из малого лука и прочим неслышным искусствам, которыми должен владеть каждый охотник.

Венне было лет двадцать; в пятнадцать он убежал от своего злобного хозяина, жителя небольшого городка близ Казикара, и направился прямиком в эти леса. По его словам, в Казикаре все рабы знали о существовании Лесных Братьев и мечтали когда-нибудь к ним присоединиться. Венне жизнь в лесу очень нравилась, он чувствовал себя здесь как дома и считался одним из лучших охотников. Но вскоре я понял, что и в его душе нет покоя. Например, у него определенно не ладились отношения с Бриджином и Итером.

— Изображают из себя наших хозяев, — сухо замечал он. И прибавлял: — Не желают, видишь ли, принимать в отряд женщин… А ведь у Барны в городе женщин полно, верно я говорю? Вот я и подумываю, не присоединиться ли к «барнавитам»…

— Вот и подумай еще, — советовал ему Чамри, пришивая к подошве башмака мягкое голенище; он у нас был и дубильщиком шкур, и сапожником и мастерил весьма неплохие сапоги и сандалии из лосиных шкур. — Ты же через несколько дней обратно прибежишь и станешь умолять того же Бриджина спасти тебя. Ты думаешь, он из себя хозяина строит? Нет и не было на свете такого мужчины, который в умении приказывать другим мог бы сравниться с женщиной! Мужчины ведь по природе своей являются рабами женщин, а женщины — хозяевами мужчин. В общем, здравствуй, женщина, — прощай, свобода!