Квант безумия - Сергей Кулаков

– Значит, газ пускаем в девять тридцать пять, – сказал, не дрогнув ни единым мускулом лица, Петр Петрович.

Семен Игнатьевич чуть помедлил, посмотрел на него и наклонил голову в знак согласия.

– Может, пускай с площади уйдут ветераны – потом? – глуховато предложил Маслов.

Петр Петрович перевел на него взгляд, поджал высохшие губы до того, что их вообще не стало видно.

– Нет, Олег Андреевич, мы пустим газ именно в тот момент, когда ветераны начнут свое шествие, – отчеканил он каждое слово.

– Но ведь тогда все они погибнут… – не спорил – пытался убедить Маслов.

– Они и так погибнут, – отрезал Петр Петрович. – Все, кто будет находиться в радиусе километра от Красной площади, либо погибнут сразу, либо получат тяжелые поражения, в основном несовместимые с жизнью. Ветераны, даже если они и выйдут за пределы площади, все равно вдохнут смертельную порцию газа. Так что отсрочка их не спасет. Но, сознательно идя на этот шаг, мы тем самым вызовем громадную волну протеста по всей стране. Гибель ветеранов от рук террористов поднимет на ноги всех без исключения. Чаша народного терпения будет переполнена. А ведь именно эту цель мы и ставим перед собой. Поэтому надо смириться со столь тяжелыми, но необходимыми потерями. Наши потомки нас оправдают.

Петр Петрович помолчал и негромко добавил:

– Хотя лучше будет и для нас, и для них, если никто никогда ничего не узнает.

Семен Игнатьевич тут же кивнул, одобряя и всю речь Петра Петровича в целом, и последнее предложение в частности.

Павел Сергеевич Сысоев, слегка пригнув над столом свои прямые плечи, четко произнес:

– Совершенно с вами согласен.

Олег Андреевич, видя, что остался в абсолютном меньшинстве (а ведь ему казалось, что насчет ветеранов Сысоев его поддержит), неторопливо, но твердо, чтобы его предложение осталось в памяти «стариков» не малодушным воплем струсившего перед большой кровью человека, а одним из пунктов обсуждения общего порядка действий, сказал:

– Я также согласен.

Следивший за ним Петр Петрович кивнул, как бы давая понять, что он и не сомневался в его ответе.

– Седьмого мая, как и было запланировано, мы проведем расширенное собрание будущего состава правительства, – продолжил он повестку дня. – Нужно обсудить текст обращения к нации. Это важнейший исторический документ, и каждое слово в нем должно быть продумано всесторонне. Кроме того, надо уточнить степень готовности всех подразделений и окончательно скоординировать наши действия, чтобы не возникло в самый ответственный момент преступных разногласий, от которых может пострадать наше святое дело. Олег Андреевич, будьте добры, еще раз напомните всем нашим, что собрание состоится седьмого мая, в десять часов утра на даче Павла Сергеевича Сысоева.

– Обязательно, – кивнул Олег Андреевич, что-то пометив на листке бумаги.

– Я вот думаю, – подал голос Семен Игнатьевич, – где мы все будем находиться во время… э-э… акции? За городом, на даче? Так ведь далековато. Может, надо кого-нибудь оставить в Москве? Тех, кто помоложе да покрепче? – Он посмотрел на Олега Андреевича с улыбкой, от которой того подернуло холодком.

– Этот вопрос будет также обсуждаться на собрании, – с готовностью ответил Петр Петрович. – Но мы тут с Павлом Сергеевичем решили: наиболее рационально будет нам всем находиться в подземном бункере под Москвой. Чтобы сразу после того, как химвойска дадут сигнал, что опасность отравления газом миновала, мы могли подняться на поверхность и приступить к выполнению наших задач. Таким образом мы сэкономим время, которое в сложившейся ситуации будет без преувеличения бесценным.

– Это, Петр Петрович, ты имеешь в виду тот правительственный бункер, который построили при Леониде Ильиче? – спросил Семен Игнатьевич. – Или старый, который еще Иосиф Виссарионович возводил?

– Первый, Семен Игнатьевич. Там имеются все условия для нормального пребывания, а также пункт связи с любым объектом на территории страны.

– Да знаю я хорошо эти катакомбы. Сам еще, помню, ходил по ним в семьдесят девятом, перед Олимпиадой, знакомился с расположением корпусов и системой коммуникаций. Добротное сооружение, ничего не скажешь. Там три года можно жить запросто, не то что сутки или двое пересидеть. Толковая мысль.

– Я знал, что вы одобрите, Семен Игнатьевич, – слабо улыбнулся Петр Петрович. – Послезавтра мы согласуем очередность эвакуации в бункер. Сама по себе эта задача не из простых. Переправить под землю незаметно для посторонних глаз более трех десятков человек, многие из которых известны всей стране, не говоря уже о спецслужбах, довольно сложно. Но департамент обслуживания подземных сооружений практически целиком в нашем подчинении, и больших проблем возникнуть не должно. Все мы будем спускаться вниз небольшими группами, в разное время и в разных местах, так что, я думаю, процесс эвакуации пройдет оперативно и совершенно секретно.

– Небось уже с полгода как этот фокус с бункером придумал, а, Петр Петрович? – беззлобно усмехнулся Семен Игнатьевич.

Олег Андреевич, для которого сообщение о бункере было полной неожиданностью, тоже хотел бы задать этот вопрос, но вряд ли бы решился. Спасибо, тесть спросил – хоть раз что-то хорошее сделал.

– Да, пожалуй, что и больше, – откликнулся Петр Петрович.

– Чего ж раньше не говорил?

– Раньше нельзя было, Семен Игнатьевич. Наше присутствие в бункере накануне или во время акции автоматически доказывает нашу прямую к ней причастность. Поэтому я не говорил о бункере до последнего – чтобы исключить малейшую утечку информации.

– Но мне-то мог сказать? – прищурился Семен Игнатьевич.

– Прости, Семен Игнатьевич, не мог, – вздохнул Петр Петрович. – Сам понимаешь, чем рискуем.

– Понимаю, – кивнул Семен Игнатьевич. – И одобряю. Молодец, Петр Петрович. Молодец…

Олег Андреевич не без зависти глянул на тонкий профиль Воронина. Ох, и умеют же они работать, эти старые партийцы. Одно слово – школа!

4 мая, Ленинградская область, полдень

– Давай на выход, – подтолкнул Романа в плечо Рыжий.

Роман, неловко наклоняясь вперед из-за скованных за спиной рук, вылез из вездехода на каменистую землю.

Сом уже вышел из машины и стоял в двух шагах от Романа, посматривая на него презрительно и изучающе одновременно. Краб и Рыжий тоже были здесь. Одетые и вооруженные по полной боевой выкладке спецназа, они смотрелись довольно грозно. Грозно и органично, ибо и форма, и оружие так же подходили им, как тигру его клыки, когти и полосатая раскраска.

Помимо этой троицы, из вездехода вышли еще четверо спецназовцев. Двое из них держали в руках снайперские винтовки. Группа капитана Быкова – Сома, посланная на поимку капитана Морозова, собралась в полном составе, и каждый из бойцов внимательно следил за пленником.

Утром Сом, вместо того чтобы перерезать горло Роману, перерезал веревки, связывающие его, и размотал сеть, которой тот был укутан плотнее, чем младенец пеленкой. Роман, уже приготовившись к смерти, не знал, чем объяснить новую перемену в его судьбе.

Его оставили в том же помещении, сковав руки за спиной наручниками. Но наручники были надеты не слишком туго, и вскоре он уже мог шевелить затекшими до бесчувствия руками, разгоняя потихоньку кровь. Нужно было активно двигаться, чтобы к тому же не замерзнуть. Ведь с него сняли ботинки и всю верхнюю одежду. Так что он остался лишь в одних носках, брюках и тонкой майке. До смерти он, конечно, не замерз бы, все же в камере было градусов пятнадцать, но от неподвижности и холодного пола по телу пробегал весьма чувствительный озноб.

Вообще же более-менее нормально двигаться он смог не ранее чем через час после того, как его освободили от пут. Связывали его ночью, когда он был без сознания. Мышцы были расслаблены совершенно, поэтому веревки, затянутые очень профессионально, не давали шевельнуть даже пальцем. За несколько часов пребывания в таком состоянии он начисто утратил способность двигаться. Вдобавок его подвесили вниз головой, и вся кровь стекла к голове. После всего этого он запросто мог потерять конечности.

Поэтому сначала он просто лежал, как бревно, едва-едва пошевеливая кончиками рук и ног и немножко шеей. Нужно было восстановить кровообращение, а затем помаленьку возвращать к жизни отмершие мышцы и суставы.

Процесс происходил очень медленно. Если бы Роман и захотел его ускорить, то попросту не смог бы этого сделать, поскольку любое движение, по мере оживания конечностей, причиняло ему острейшую боль.

Лишь очень медленно и крайне осторожно он смог начать двигать руками и ногами, не испытывая при этом такого чувства, будто его кожу пилят ножовкой.

Если бы не связанные за спиной руки, он сделал бы себе легкий массаж и восстановился бы гораздо быстрее. Но, увы, полностью освободить его не рискнули. Знали, с кем имели дело.