Нити зла - Крис Вудинг

Мисани унаследовала внешность матери и темперамент отца. Мураки страдала от одиночества. Погруженность в себя мешала ей общаться с людьми. О ее присутствии легко забывали, несмотря на то, что с ней было легко и приятно. Когда Аван начал готовить Мисани к будущему придворной дамы, Мураки совсем сошла со сцены. Мисани проводила все время в Аксеками с отцом, а Мураки оставалась в Матаксе и писала. Когда Мисани сбежала в Ксаранский Разлом, она совсем не думала о чувствах матери. Та настолько редко их проявляла, что Мисани просто не приходило в голову, что они есть.

А теперь Мисани дочитала книгу, и ее охватила глубокая тоска. Эти рассказы сильно отличались от обычных историй о Нида-джане. Меланхолические и трагичные, они совершенно не соответствовали образу неугомонного героя. Нида-джан узнал, что от одной из его интрижек при дворе родился сын, которого прятали от него. Мать мальчика призналась Нида-джану в этом, будучи на смертном одре. Ребенка отправили на восток, там он потерялся несколько месяцев назад. Любовь к незнакомому сыну терзала Нида-джана, и он отправился на поиски. Друзья говорили, что это безнадежное предприятие, но Нида-джан не слушал их. Путешествуя, он искал любые свидетельства о местонахождении сына и в конце концов столкнулся со стоглазым демоном и ослепил его с помощью зеркал, а потом убил. Но умирающий демон проклял его: скитаться по миру, не зная покоя, пока не найдет своего сына и пока сын не признает его своим отцом.

Так и закончилась книга. Нида-джану вынесен приговор. Его душа уже измучена, а поиски не завершены. Горечь потери читалась в каждой строчке. В каждой истории, прямо или косвенно, речь шла о тоске родителя по своему ребенку. Мать была, может быть, замкнутой, но вовсе не холодной. Мураки изливала свою боль на страницах книги, и Мисани с болью их читала. Она скучала по матери, и тоска ощущалась почти физической резью в животе. И по отцу она скучала — тому отцу, который еще не был ее врагом. Ей отчаянно захотелось отбросить годы, что разделили их, вернуть время, когда отец гордился дочерью, обнять мать и сказать: «Как жаль, что мы не были близки, что я не понимала твоих чувств…»

Все годы изгнания, страха быть узнанной, ужаса перед собственной семьей навалились на Мисани тяжким грузом. Будь она одна, она бы расплакалась.

Она смотрела в безлунное небо. Чиен сел рядом с ней. Теплый воздух казался неестественно чистым и хрупким, как стекло, а свет звезд — резким и ярким.

— Думаете о матери, да? — спросил Чиен после паузы.

Мисани решила, что он догадался по лежащей рядом книге. Она не хотела отвечать, поэтому сделала вид, что не услышала вопроса.

— Сегодня видна Серая Бабочка. — Девушка указала вверх. Чиен проследил взглядом за ее рукой.

— Не вижу.

— Она очень тусклая. В другие ночи ее вообще не видно.

— Я вижу только Ныряющую Птицу. — Купец пересчитал кряжистым пальцем девять звезд в созвездии.

Мисани опустила голову. Волосы упали на лицо.

— Но она там. От кого-то скрыта, кому-то видна. В этом ее загадка.

Чиен пытался разглядеть созвездие, чтобы понять Мисани. — Вы думаете, это знак?

— Я не верю в предзнаменования. Просто это соответствует моему настроению.

— Как?

Мисани взглянула на него.

— Вы наверняка знаете. Помните, как боги сотворили наш мир?

Чиен побледнел.

— Госпожа Мисани, меня усыновили. Приемных детей не учат тонкостям богословия. Я веду семейные дела. Академического образования для этого не нужно. Я знаю все о гобеленах, но о бабочках — ничего.

Мисани изучала его лицо, подсвеченное с одной стороны отблесками костра. Кажется, честен. Но она подозревала, что он просто старается подтолкнуть ее к дальнейшему разговору. Иногда с ним трудно ладить. Многие люди могут просто сидеть рядом и молчать, чувствуя себя при этом вполне комфортно. Он — нет. Ему всегда нужно о чем-нибудь говорить. Если сказать нечего, он начинает ерзать и беспокоиться. Мисани уже давно заметила это.

— История такова: когда богам стало скучно, Йору предложил им для развлечения ткать ковер, — начала Мисани. — Это произошло еще до того, как Оха отослал его бдеть у Ворот Золотого Царства, узнав о любовной связи своей дочери и Йору.

— Эта часть мне знакома, — криво усмехнулся Чиен.

— Каждый бог должен был соткать свою часть, — продолжила Мисани. — Но у них не было пряжи. Отправилась Мисамша в свой сад и собрала гусениц. От ее прикосновения превратились они в шелкопрядов и дали ей шелковые нити. Она сделала из них клубки и отнесла богам. Боги ткали ковер. Когда же закончили они свою работу, то признали, что не видели ковра прекраснее, богаче и искуснее. Он полюбился им так сильно, что Оха решил оживить его, чтобы боги видели, как растет их ковер. Образы всех богов и богинь нашли в нем свое отражение. Некоторые воплотили себя в осязаемом плане: море, солнце, деревьях, огне и льде. Другие предпочли нематериальные явления: любовь, смерть, месть, благородство. Так боги сотворили мир.

— Вы рассказали о гусеницах, а не о бабочках.

Мисани взглянула на небо, туда, где висела Серая Бабочка. Семь бледных звезд окружали абсолютную пустоту.

— Боги желали, чтобы их ковер стал совершенным. Но после того, как они сотворили мир, гусеницы превратились в красивых пестрых бабочек. Все, кроме одной, серой и хилой. Потому что нет во вселенной совершенного. Даже богам не под силу создать его. И сами они несовершенны.

Мисани повернулась к костру. Пламя отражалось в ее зрачках.

— Серая Бабочка давала испорченный шелк. Но ее нить боги вплетали тоже, перевивали с другими. И все зло мира сосредоточено в этой нити: зависть и ненависть, порочность и горе, уныние, голод и боль. Увидев это, боги пришли в ужас, но было слишком поздно. После этого они стали любить мир немного меньше. — Она задумчиво помолчала. — Они назвали испорченный шелк Нитью Зла. И поместили образ Серой Бабочки на небо, чтобы люди помнили.

— Помнили? О чем?

— О том, что всегда нужно быть осторожными. Что даже боги не беспорочны. А люди ошибаются гораздо чаще. Если мы станем беспечны, зло проникнет в нашу жизнь, подорвет все в нашем мире и уничтожит нас. — Она встретилась с Чиеном взглядом и позволила глазам выдать свою усталость и печаль. — Думаю, в последнее время мы не очень осторожны.

Чиен смотрел на нее со странным выражением. В его некрасивых чертах отражалось непонимание. Мисани не намеревалась продолжать этот разговор. Чиен принялся теребить край своего плаща: верный знак, что ему неловко. Она не стала облегчать его страданий. Потом он заговорил:

— Мы миновали Зилу. Путь на юг снова расширяется. Может быть, уже пришло время сказать, куда вы направляетесь. Нам нужно решить, остановимся ли мы пополнить запасы и выбрать лучший маршрут.