Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля - Агнета Плейель

Дом Кристиен мы так и не нашли.

Она жила в нем одна. Вечерами отдыхала на веранде в ротанговом кресле-качалке. Теперь вместо высокой городской прически Кристиен, по обычаю туземок, собирала волосы в узел на затылке. Она не надевала европейские платья и обувалась в вышитые туфли без задников.

Иногда ее навещала подруга, старая яванка, с которой они разговаривали о духах, обитающих в камнях, кустарниках и реке. Голландские слова забылись сами собой. Даже Иисуса Христа Кристиен больше не вспоминала. На его место заступил могущественный бог Гуна-гуна, имевший множество голосов, ртов и глоток, и Кристиен внимала его словам. С каждым днем она все больше углублялась в его страну, которая была и ее родиной и приняла ее как родную дочь.

Большую часть времени Кристиен проводила на веранде. Вечерами в горах становилось прохладно, поэтому москиты не особенно досаждали. Кристиен сидела в ротанговом кресле и внимала звукам леса, который с каждой ночью подходил к дому все ближе. Теперь в общем шуме и свисте она различала хруст, с которым лопалась каждая новая почка, и слышала, как тянутся к солнцу молодые побеги.

Откуда-то из темноты доносилось верещание сверчков и вопли ящериц токе. На коленях Кристиен лежал календарь, где были отмечены все праздники, включая день коронации королевы Вильгельмины, но не они интересовали Кристиен. Она записывала на полях свои ежевечерние наблюдения, в основном касающиеся древних духов и их деяний, и делала это очень осторожно, чтобы ненароком не обидеть могущественные силы. Так изо дня в день Кристиен проникалась лесным многоголосьем, и тысячи ртов и глоток Гуна-гуны кричали ей об одном – о неумолимом божественном гневе.

Кристиен раскачивалась в плетеном кресле, а голоса подбирались все ближе. Они шелестели, шептали, свистели и стонали на разные лады. И лес все теснее смыкался вокруг ее дома.

Ее лицо покрылось морщинами, а волосы поседели. Очки соскальзывали на нос, но Кристиен не утруждалась их поправлять. Она слушала лес. Старуха с костлявыми плечами и впалой грудью, она внимала божественному гневу Гуна-гуны.

Рядом на плетеном столике стояла лампа, но окружающая веранду темнота оставалась непроницаемой для ее тусклого желтого света. Кристиен раскачивалась в плетеном кресле, придерживая на коленях календарь.

В один из таких вечеров к ней пришел Дирк Феннема.

Кристиен узнала его сразу, по голубой форменной куртке, из-под которой белела набедренная повязка. Его светлые волосы доставали до плеч. В руке Дирк Феннема сжимал серебряный малайский нож с резной деревянной рукояткой.

Он остановился у подножия ее лестницы. Его лицо светилось от счастья: ведь он искал ее так долго! И хотя волосы Кристиен стали белыми как лунь, солдат сразу узнал ее, свою любимую дочь.

Кристиен смотрела на него из-под очков. Сердце ее забилось от радости, но она была возмущена. И она набросилась на отца с упреками.

– Тебя так долго не было!

– Но теперь я здесь.

– Ты не присылал флоринов.

Дирк Феннема молчал. Он смотрел на нее озадаченно. Было видно, что он проделал долгий путь.

– Ты забыл меня.

Он тряхнул лохматой головой.

– Ты сел в большую лодку, на каких плавают белые, и покинул меня.

Дирк Феннема не отвечал.

Со сверкающим ножом в руке он походил на принца Арджуну. Рукоятка из темного полированного дерева мерцала в желтом свете лампы. Он улыбался голубыми, как земляные орхидеи, глазами и смотрел на нее снизу вверх. Тут Кристиен поняла, что он пришел забрать ее, и замолчала.

Ее сердце стучало, как большой гонг, и Кристиен попыталась его успокоить, положив ладонь на грудь. Но сердце не утихало. Кристиен казалось, что под тканью ее кебаи бьет тяжелый медный молот. От этих ударов все вокруг нее вибрировало. Они заглушали все лесные звуки – и вопли ящериц, и журчание горных ручьев позади дома. Кристиен больше не слышала голосов Гуна-гуны.

Дирк Феннема протянул ей руку.

Кристиен поднялась с плетеного кресла. Воздух дрожал от ударов медного гонга, отдававшихся над лесом громовыми раскатами. Она осторожно спустилась по лестнице, и солдат взял ее ладонь.

Потом Кристиен шагала следом за ним по едва видимой тропе, а Дирк Феннема сверкающим ножом прорубал им обоим дорогу в джунглях. В ее глазах мелькали разноцветные пятна – темно-коричневые пустоты в провалах между корней, поверх которых плавали светло-зеленые блики пронизанных солнцем листьев. Лучи ложились белыми и голубыми полосами, напоминавшими отраженные в воде огни уличных фонарей. Прозрачные зеленые колонны придавали полянам сходство с высокими залами.

Дирк Феннема был большим и сильным, и нож в его руке сверкал подобно молнии. Кристиен смотрела на его молодые, мускулистые ноги и шлепала за ним в вышитых домашних туфлях. Ее седые волосы растрепались, а спина сгорбилась, но лицо светилось от счастья.

Так они шли горами и руслами рек, переходили подвесные мосты и карабкались по склонам. Они брели всю ночь, пока не поднялся над горизонтом пылающий глаз солнца. И тогда Дирк Феннема в последний раз взмахнул своим клинком, и глаз распахнулся ему навстречу.

Они шагнули туда вместе, солдат и его дочь, под звуки медного гонга, все еще не смолкавшего в груди Кристиен. И вместе исчезли в окружившем их вечном сиянии.

Глава IX

Той весной Абель и Эстрид окончили курс в декораторском классе школы искусств и обручились. Выпускники собрались в мансардной мастерской, где в зимние месяцы никогда не рассеивались серые сумерки. Голоса многочисленных гостей отдавались гулким эхом под потолочными балками.

Абель выставил три акварели – морские пейзажи, близкие к стилю глухонемого мариниста. Они привлекли всеобщее внимание свежими, чистыми красками и свидетельствовали о совершенном владении кистью. Одна из них изображала красную лодку на взморье и маленький скалистый островок. Закатное солнце отражалось от деревянного борта, так что казалось, что лодка сама испускает свет. Это было ослепительное мгновение, остановленное уверенной рукой мастера.

Многие комментировали эту акварель, кое-кто даже захотел ее купить.

Но и работы Эстрид тоже выделялись среди других – выразительные портреты маслом, в основном нищих детей из Сёдера. Среди них, однако, был и портрет Абеля: его лицо казалось худым и, пожалуй, грубоватым, с пронзительными голубыми глазами.

Анна и Сульт тоже пришли на выставку. Маринист с восхищением рассматривал работы сына. Все-таки он это освоил, глаза старого художника увлажнились. Сульт давно уже перестал следить за успехами мальчика, а они оказались значительными. Акварели Абеля были совершенны, за исключением некоторой небрежности в цветовых переходах… В остальном же чувствовалась отцовская школа – как во времена старых мастеров.

Преподаватель Хойрлин намекнул, что для дальнейшего обучения Абелю будет назначена стипендия. Анна перевела, и Сульт кивнул, не отрывая глаз от работы сына.

Тот же ничего не видел, кроме полотен Эстрид.

«А как же помолвка?» – спросите вы. Все прошло великолепно, об этом я еще расскажу.

Выпускники собрались за длинным столом в погруженной в серые сумерки комнате. Были и прощальные тосты, и песни, и объятия. Правда, теперь все происходило в белом вечернем свете начала лета. На столе горели свечи, у потолка рассеивались едва видимые кольца табачного дыма.

Только букеты первоцвета и незабудок выделялись яркими красками. Выпускники сидели на длинных деревянных скамьях и пели. Эстрид стыдливо опустила веки, когда Абель поднял бокал за ее здоровье. А потом их глаза встретились, и в ее зрачках горели два крохотных огонька.

Абель обнял девушку за талию и почувствовал исходившее от нее тепло. Когда Эстрид перегнулась через стол, Абель поцеловал ее в шею, в белесый пушок в основании затылка. Эстрид положила голову ему на плечо, и они запели. А потом снова пили за здоровье друг друга.

А когда Нордблад, встав на стул, произнес торжественную речь, в которой перечислил всех выпускников, Эстрид прижалась к Абелю, как ласковый котенок, и поцеловала его в шею. Оба смеялись вместе со всеми и пели песни.

Ближе к ночи они убежали к проливу, где у моста стоял на якоре «Триумф». Абель подал Эстрид руку, и палуба закачалась под ногами девушки. А вокруг стояла беззвучная белая ночь.

Город спал, омываемый притихшим морем. Начало лета, как это бывает на севере, выдалось теплым. Они подняли паруса и взяли курс на Риддарфьорд. Поднялся ветер. От выпитого вина щеки Эстрид закраснелись. Она сидела, прислонившись к борту. Абель держал руль. Они летели на всех парусах в сторону Ловё и Дроттнингхольма.

Они еще не знали, что это ночь их помолвки. И я должна рассказать об этом сейчас, потому что другой возможности не будет.

Я не вправе замалчивать моменты счастья. Оркестр, туш!

В отраженном от воды мягком солнечном свете вырисовывались контуры лесистых островов. Вдали, где-то возле острова Бьёркё, море шло серебряными полосами. Так, незаметно, «Триумф» приблизился к берегу.