За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В последнее время до Всеволода доходили странные слухи о народе мугалов[74]. От заезжих купцов великий князь знал: где-то в самом сердце Азии, в каменистых пустынях, наливается силой дикое, но плодовитое и мощное племя. Про мугалов говорили, что им неведом даже огонь и что жрут они сырую конину, не брезгая и падалью. Однако при этом они смелы и выносливы.
Слухи походили на вымысел, но проверить их всё же не мешало. Поэтому великий князь решил на будущий год отправить ещё раз в дальнее и опасное путешествие своего расторопного тиуна Гюрю.
Глава 32
Год 1185-й начался для Руси зловещими чудесами и знамениями. Слухи о них появились вначале на Севере. Приезжие новгородцы рассказывали, что нынешней весной река Волхов сбросила лёд необычайно рано и шла против течения целую седмицу, а на Ильмене рыбаки выловили неводом какого-то человека о двух головах, и за пазухой у того уродца была-де найдена берестяная грамота с неведомыми письменами.
В Белоозере же с неба упал огненный змей и своим дыханием спалил несколько сел; в Полоцке объявились злые духи, они днём и ночью скакали на конях по улицам, незримо уязвляя жителей. Сказывали также, будто во многих других городах колебалась земля и вода в колодцах делалась кровавого цвета.
Слухи, один другого нелепее, расползались по домам, обрастали подробностями, вселяя в сердца владимирцев безотчётный страх.
Отец Иван с амвона Богородичной церкви пытался образумить народ.
— Разве мы не погано живём, когда поддаёмся суеверию? — грозно вопрошал он свою паству. — Почти всякий из вас поворачивает назад, встретив по дороге монаха, свинью или коня лысого. А иные и чиханью веруют, будто оно бывает на здоровье голове. Разве это не язычество? Враг рода человеческого прельщает нас волхвованием, чародейством, блудом, запойством и клеветою. Но самый непростительный грех — наше суеверие, порождённое невежеством. Люди глупые любое явление природы толкуют как худое предзнаменование и не токмо сами робеют, но и других приводят в слабость. Измышления своего тёмного ума они выдают за очевидное, а простое поветрие — за дело рук дьявольских!
Проповеди отца Ивана немного успокоили горожан, но не надолго. Через несколько дней, тринадцатого апреля, на Владимир накинулся красный петух.
Всеволод Юрьевич проснулся под утро, разбуженный трезвоном сполошного колокола. Он сел на постели и поглядел в окно. Сквозь слюду пробивалось рыжее зарево пожара.
Великий князь наспех оделся и, выходя из дверей, столкнулся с Гюрей. Они вместе выбежали на крыльцо терема.
Горели избы вблизи Успенского собора. Гривастое пламя широко ходило по улицам, приближаясь к детинцу. Истошно голосили бабы и выли собаки. Деревянные кровли домов вспыхивали как свечи. Головни, чертя огненные дуги, летели во все стороны и поджигали новые усадьбы.
Первым опомнился Гюря.
— Государь, — сказал он. — Надо спасать собор. Там всё узорочье, иконы и книги. Прикажи выносить.
Всеволод кивнул. Гюря сбежал с крыльца, и спустя какое-то время из детинца выступила дружина, снаряженная баграми и вёдрами.
Великому князю подвели коня. Выехав за ворота, Всеволод увидел, как половина дружины растянулась цепью в сторону Клязьмы и передавала вёдра с водой. Другая половина, распахнув настежь все входы в церковь, вытаскивала образа, паволоки, шитые жемчугом одежды, паникадила, золотые и серебряные сосуды. Их сваливали грудами на телеги и везли к княжому подворью.
«Только бы ветер на терем не потянул», — подумал Всеволод. Оглянувшись, он увидел на крыльце Марию с детьми. Девочки стояли, вцепившись в юбку матери, и изумлённо смотрели на пожар.
Подъехал Кузьма Ратишич.
— Подай моим возок, — сказал ему Всеволод. — И сам проводи за город. К Орининым воротам путь пока свободен.
— Господи, вот напасть-то, — вздохнул мечник и перекрестился.
— Побереги княгиню. Ратишич, на сносях она.
— Всё сделаю, государь. Ты сам-то остерегись.
Кузьма Ратишич повернул коня и ускакал.
Жар от горящих домов стягивал кожу на лице, глаза ело золой и дымом.
«Живём в теснотище, избу к избе лепим, будто места нет, — зло думал великий князь. — Вот и дождались праздничка. Эка пластает!»
Уже занимались огнём деревянные связи Успенского собора ; из купольного барабана сквозь многочисленные окна высовывались багровые языки; резные каменные личины и львиные морды кривились со стен, словно от непереносимой боли.
«Всё, пропала Андреева церковь... Четверть века всего и простояла... Город заново ставить... Снесу все лачуги на двести шагов от детинца... Дышать нечем...» — Мысли в голове великого князя мелькали обрывками. Конь пятился и храпел: на шкуру ему попадали искры.
С Клязьмы подул ветер, и стало ещё светлее — то ли совсем развиднелось, то ли умножились пожары.
Сейчас город пылал, казалось, со всех концов. Золочёная кровля собора ёжилась и тускнела на глазах. Несколько головней перепорхнуло с неё на крышу терема, и он тоже загорелся.
Всеволод выхватил у пробегавшего воина полную бадью, вылил её на себя и погнал коня к Клязьме. Здесь люди, стоя по пояс в реке, всё ещё передавали из рук в руки посудины с ледяной водой, хотя уже поняли тщету своих усилий...
Пожар бушевал до вечера, и город выгорел едва не весь. Огонь сожрал княжой терем, дубовые стены детинца и свыше трёх десятков церквей. От улиц же уцелели лишь отдельные избы. По остывающим пепелищам бродили погорельцы и ворошили палками золу в надежде отыскать хоть какую-то утварь.
Все просёлки были запружены нищебродами. При встречах со Всеволодом озлобленный народ неохотно снимал шапки и смотрел косо, словно вся вина лежала на князе. И тогда, опасаясь смуты, Всеволод Юрьевич распорядился открыть свои загородные житницы и погреба. По его же приказу из Ростова, Новгорода, Суздаля и Москвы потянулись обозы со съестными припасами. Кроме того, каждому погорельцу было отпущено от княжеского имени по гривне — не густо, но избу срубить хватит. Деньги раздавала княгиня Мария, и семьи погорельцев благословляли её имя и желали ей разрешиться от бремени сыном. Всеволод Юрьевич тоже ждал наследника.
* * *
Великий князь не мог знать, что того же месяца и числа того же, тринадцатого, начался злосчастный поход северского князя Игоря.
За две седмицы перед тем Святослав Киевский вновь разгромил половцев близ реки Хорола. На сей раз орду привёл сам Кончак, «пленить собираясь города русские и пожечь огнём: ибо нашёл
