Степан Разин (Книга 1) - Степан Злобин

Шапкой стоит над устьем Оки Нижний Новгород. И хотя он никогда не величался «господином», как Новгород Великий, но все же во многом себе господин: он отстаивал Русь от татар, от Казанского царства, сумел собрать силы, чтобы отстоять ее от нашествия польских панов... На всю русскую землю велико и священно имя нижегородца Кузьмы Минича Сухорука.

И не только ратными делами прославился Нижний среди городов России, – велик он богатым торгом и единением в торге множества разных народов...

С московскими палатами могут поравняться строения нижегородского кремля, его стены, башни и храмы. Каких пригожих богатых хором понаставлено на горе!

Василий Шорин любил Нижний Новгород за его широкий размах и бескрайний простор Заволжья, который открывается с вершины горы, с откоса над Волгой, за множество разных стругов, на парусах и веслах, режущих волжскую ширь, за богатство торговых людей...

«И монастырщина не бедна – сами себе помещики, сами купцы. Одни печерские богомольцы чего стоят! С любым богатым боярином потягаются, а если невзлюбят богатого гостя – задавят! А Макарьева Желтоводская обитель?! Ого, какова ее сила!» – раздумывал Шорин, по зимней дороге подъезжая к Нижнему и в снежном сиянии любуясь на кремль и поглядывая из возка по сторонам на встречные и обгоняемые вереницы бесконечных обозов.

Из обозов, тянувшихся к Нижнему, не менее пятой части касалось его самого, Василия Шорина: либо это были товары, закупленные им для понизового торга, либо товары, которые санным путем шли в Москву, либо в Нижний везли из Москвы им же проданные нижегородцам товары железного дела, сукна, вервье, полотно.

Обычно купцы съезжались в Нижний лишь с масленицы, когда начинали думать о весеннем вскрытии рек, о сплаве товаров в низовья, чтобы Волга могла тотчас же, вслед за льдом, поднять и по широкому половодью нести на низовья караваны торговых стругов.

Нижегородская голытьба гуляла всю масленицу, пропивая последний прожиток – все равно уже не умрешь голодною смертью: наедут приказчики и начнут рядить в караваны – всех разберут по рукам.

Во всех нижегородских кабаках приказчики с площадными подьячими писали порядные записи на ярыжных, тут же со звоном выбрасывая мелкие деньги вперед, и кабатчик тотчас же загребал половину этих деньжонок, а то и все, если не успевали их спасти голодные и раздетые семьи гулящих людей.

По зимним улицам, по снегу, в худых лаптишках, в беспятых валенках и босиком мчались, как голодные собачонки, оборванные ребята и жены бурлацкого сброда, чтобы удержать отцов и мужей от пропоя. Да где там!..

Но Василий Шорин, нарушая давний обычай, в этот год примчал в Нижний почти тотчас же после праздника богоявления. Он задержался тут всего три-четыре дня, перемолвился со своими приказчиками и с ближними из нижегородских торговых людей и сам ускакал в Казань на тройке, в возке, укрытом со всех сторон медвежьими полостями, закутанный в хорьковую шубу.

Тотчас после отъезда Василия его приказчики и ближние шоринские нижегородцы, торговые люди, помчались в уезды – в Балахну, Курмыш, Арзамас, в Ворсклу, Павлово, Лысково за товарами к понизовскому сплаву, а другие стали вскоре же рядить бурлаков на струги. Рядили небывалой дешевкой, потому что ни один из монастырей, ни из богатых нижегородцев, ни Строгановы – никто не начинал так рано порядные записи, а желающих записаться, усталых от голодной жизни и холода, было довольно.

К масленице с разных сторон стали сходиться обозы с товарами, которые выгружали в устье Почайны, где на нижнем торгу, невдалеке от строгановских хором, стояли лабазы Шорина, а возле них на берегу животами в снегу лежали струги...

Поход на Азов

Когда станичная старшина к весне передала Степану новый атаманский приказ явиться в Черкасск, он засмеялся:

– А что бы Корниле сюда не приехать, размяться да жир растрясти?! Ух, пир бы я задал для крестного батьки!..

И Корнила не выдержал. Возвращаясь с весенней тяги с соколом, обвешанный дичью, Степан у въезда в свою станицу столкнулся с войсковым атаманом.

Корнила встречал отару овец, купленных у татар. Овцы, толкаясь, запрудили улицу. Разноголосое блеяние оглашало станицу. Широкоскулые всадники с луками и колчанами, полными стрел, хлопали длинными бичами, сгоняя отару; им помогали серые длинношерстные псы с волчьими мордами. Овцы терлись друг о друга и о плетни, теснясь и жалобно крича.

Грузный Корнила, прижавшись с конем к плетню, пропускал мимо себя овец. Степан поневоле сдержал коня, ожидая, когда освободится проезд по улице.

– Крестник! – окликнул с коня войсковой атаман.

Степан поднял голову, встретился с атаманом взглядом, но не ответил.

– Здоров, Степан! – невесело сказал Корнила. – Ты пожалел бы крестного: свой человек мне надобен! Глянь: тут овец пригнали, с верховьев плоты жду – прямо беда! Разорваться!

Осторожно проталкиваясь по краю дороги, Корнила подъехал к Степану вплотную.

– Впрямь! Хоть лопнуть тебе! – ответил Степан.

– Пособил бы, – словно не замечая дерзости, сказал Корнила.

– Я не купец и не холоп купецкий! В приказчиках не живал, – сурово ответил Степан.

– Слышь, Степан, от удачи я ласков. Послушай добром, – со скрытой угрозой, спрятав за улыбкой злость, сказал атаман. – Живешь ты не по-казацки: атаману грубишь, в войсковую избу не являлся всю зиму... Добром говорю: мирись... Не хошь ко крестному в дом – хоть в круг приходи...

Степан вспыхнул. При виде Корнилы закипела в нем вся ненависть к атаману, до того затаенная в сердце.

– Не забыл я, Корней, крови братней! Не быть мне в кругу, пока ты в атаманах. Вишь, не донской я казак – сечевик запорожский, – ответил Степан, сдвинув на голове красную запорожскую шапку.

– Не шути, Степан Тимофеевич. Заставлю смириться! Я хозяин всему Дону, – покраснев до шеи и стиснув в руке плеть, пригрозил атаман.

– Побачимо вперед да потягаемся, Корней Яковлич, кто кого! – твердо сказал Степан.

Степан помнил азовские стены и башни, до которых дорвался в погоне за крымцами после степного посольства. Мысли, тогда горячившие его, разгорелись снова. Он был уверен в том, что лишь поднимись на Азов, и разом весь Дон повстанет за ним с ружьем, не придется ни спорить на кругу, ни свариться с домовитыми – сами казаки пристанут к походу, сами решат, кому водить войско...

Взять если Азов да учинить там войсковую избу азовского казачества, открыть выход в море – сколько купцов понаедут к морскому торгу... А турки да крымцы посварятся и перестанут... Тогда уже будет служба всей голытьбе, что сходит на Дон из боярских поместий да вотчин. Хотят не хотят бояре, а станут на всех давать хлебное жалованье. Сызнова станет казацкая служба в почете у государя!

Степан понимал, что маловато у него пушек и пороху, что староваты пищали, что трудно с одними саблями воевать азовские башни, но отступать от задуманного похода было уже поздно.

Старый глуховатый казак, дед Кирюха, который ходил на Азов с Тимофеем Разей, не раз уже рассказывал Степану с Иваном Черноярцем, Еремеевым и Сергеем Кривым о своем знаменитом походе и великом азовском сидении.

Челны гулебщиков с первой весенней водой были готовы к походу. Пороху и свинцу сумели за зиму кое-как закупить, хлеб собрали почти Христа ради. Надо было идти в поход, пока его весь не приели...

Сойдясь еще раз, атаманы похода решились...

Солью и гнилым камышом дышал ветер от устьев Дона. Длинной вереницей тянулись казачьи челны. В каждом сидело по десятку казаков, кроме гребцов. Ветер дул в лоб, потому паруски были спущены. Шли на веслах. Плыли молчаливо. Над разношерстными казачьими шапками кое-где торчали пики да длинные стволы пищалей. На переднем челне сидел Разин.

Третий день они шли на веслах по Дону. Когда пришли в Понизовье, голытьба не вынесла вида богатых хором, красовавшихся над крутизной берега.

– Ишь богато живут, как дворяне! – заговорили в ладьях.

– Чай, хлеба у них!

– Да чего у них нету! – перекликнулись по челнам.

– Зайдем попросить на дорожку! – со смехом выкрикнул кто-то.

Несколько челнов повернуло к берегу. Возле Дона паслись большим стадом овцы, пощипывали на пригорке первую весеннюю зелень. Овец окружили, согнали к воде. Ловили целой ватагой, вязали и кидали в челны.

От хутора с криком бежали бабы. Для смеха схватили одну, спутали, как овцу, и кинули в челн. Когда развязали ее и пустили, баба скакнула по пояс в воду и с визгом кинулась от челнов. Ей атукали, хлопали в ладоши, смеялись. Не утерпев, пошли «щупать» кладовки. Вытащили несколько кулей хлеба.

Хозяина не нашли – куда-то запрятался. Сняли в курене со стены несколько ружей, сабель, укатили несколько бочек соленой рыбы, бочонок с икрой, бочку бараньего сала и по дороге стянули с шестов рыболовные сети.

Проходя через сад, залюбовались усыпанной белым праздничным цветом яблонькой, срубили ее и во всей весенней красе поставили посреди одного из челнов, подвязав к мачте...