Литературный навигатор. Персонажи русской классики - Архангельский Александр Николаевич

Впрочем, когда читатель дочитывает цикл до конца и возвращается мыслью к Ивану Петровичу, то вдруг понимает, что и сам Белкин построил свою жизнь «романически», как бы вопреки бедности и убогости провинциального уклада. Но ему судьба не предложила свою счастливую развязку жизненного сюжета; мягким юмором окрашены последние фразы из письма «одного почтенного мужа» – рукописи Белкина после его безвременной кончины ключница пустила на оклейку и хозяйственные нужды. И это вносит в общую мелодию «повестей» необходимую для ее полноты грустную ноту.

Выстрел (14 окт. 1830 г.)

Сильвио – тридцатипятилетний офицер-дуэлянт, одержимый идеей мести. История о нем поведана Белкину неким подполковником И. Л. П., от чьего лица и ведется повествование (в инициалах подполковника легко прочитывается намек на знаменитого бретера той поры И.П. Липранди). Подполковник-рассказчик, в свою очередь, сначала описывает свое давнее личное впечатление от героя, затем пересказывает эпизод, поведанный ему графом Б***. Так что образ Сильвио последовательно отражен в самых разных зеркалах, как бы пропущен сквозь сложную систему несовпадающих точек зрения – и при этом ничуть не меняется. Неизменность героя резко подчеркнута – точно так же, как подчеркнуто его стремление казаться двойственным, странным, непредсказуемым.

Читатель впервые видит Сильвио глазами юного офицера (будущего «подполковника И. Л. П.») в местечке ***, где Сильвио живет в отставке, привлекая окружающих своей загадочностью. Сильвио «казался русским», хотя и носит иностранное имя («Сильвио» – звуковой аналог «настоящего» имени, подобранный рассказчиком). Он живет одновременно «и бедно и расточительно». В мазанке (!) он держит собрание пистолетов; стреляет в стены; необычайно меток; а главное – угрюм и горд. Но стоит новому офицеру повздорить с Сильвио из-за карт, как тот, вопреки угрюмости и гордости, довольствуется формальными извинениями и не вызывает обидчика на дуэль. И только в конце первой части рассказчик (а через него читатель) узнает о причине такой неожиданной «робости»; это и становится финалом экспозиции и завязкой сюжета. Сильвио считает нужным перед прощанием объясниться; оказывается, он «не имеет права» подвергать себя риску смерти, пока не довершит дуэль шестилетней давности, во время которой его обидчик, граф, слишком равнодушно отнесся к возможной гибели от пули Сильвио. Фуражка Сильвио была прострелена на вершок ото лба; свой выстрел он оставил за собой, чтобы найти графа в минуту наивысшего торжества и отомстить знатному счастливцу. Мотив «отсроченного выстрела» содержится в повести А.А. Бестужева (Марлинского) «Вечер на бивуаке», эпиграф из которой предпослан пушкинско-белкинской новелле.

Эти слова вводят в сюжет неявный мотив социальной зависти «романического» героя к «счастливцу праздному», который Пушкин будет разрабатывать в «Пиковой даме» и «Медном Всаднике». Вводят – и лишают героя таинственного ореола. Впервые «байроническое» описание облика Сильвио («мрачная бледность, сверкающие глаза и густой дым, выходящий изо рту, придавали ему вид настоящего дьявола») начинает смахивать на пародию; за сложной маской приоткрывается пошлая однозначность душевного облика.

Образ Сильвио будет упрощаться по мере того, как все более замысловатыми и даже изощренными будут его поступки и жесты. Разыскав графа в имении, куда тот уехал на медовый месяц, дуэлянт внезапно является в кабинет молодожена и, насладившись эффектом, «благородно» предлагает еще раз бросить жребий – чтобы все не походило на убийство. Но показное благородство его жеста тут же оттенено подлостью: Сильвио вновь, как в случае с карточной игрой, нарушает неписаный кодекс дворянской чести; он продолжает целиться в графа при женщине, его молодой жене. И то, что в конце концов он стреляет в картину (пуля в пулю), а не в счастливого графа, – ничего не меняет. Ибо за осуществление своего замысла любитель романов Сильвио уже заплатил бесчестьем.

Сюжет, задуманный Сильвио, развязан; сюжет самой жизни продолжается (ибо всегда открыт, незавершен). Но в нем для Сильвио уже нет места: отомстив, он лишился своей единственной цели и, по слухам, гибнет в «романтической» битве греков-этеристов за независимость, чтобы быть похороненным на кладбище под Скулянами. (Подобно пушкинскому лицейскому сокурснику Броглио, чья внешность и чье имя подозрительно близки герою «Выстрела».) Причем под Скулянами турки и греки-этеристы (а также их добровольные сторонники вроде Сильвио) должны были биться врукопашную – иначе пули и снаряды попадали бы в русский карантин на противоположном берегу р. Прут; так что стрелок Сильвио погиб не от выстрела и не от выстрелов погибли его последние враги. Пуля, которую он всадил в идиллическую «швейцарскую» картину, оказалась «метафизически последней». А счастье «незаслуженного» счастливца, баловня судьбы графа Б*** – продолжается, хотя и омраченное произошедшим.

Метель (20 окт. 1830 г.)

Марья Гавриловна Р** – героиня повести, сюжет которой (равно как «Барышни-крестьянки») рассказан Белкину девицей К. И.Т. Марья Гавриловна – «стройная, бледная и семнадцатилетняя» дочь добрейшего помещика Гаврилы Гавриловича Р** из села Ненарадова. Имеет романическое воображение (подобно рассказчику и герою «Выстрела», героям «Барышни-крестьянки», самому Белкину). То есть она мыслит литературными формулами, воспринимает жизнь как романную фабулу. Мир провинциальной читательницы французских романов и только что (к началу действия повести) появившихся русских баллад раскрывается перед читателем.

Естественно поэтому, когда в конце 1811 года («в эпоху, нам достопамятную» – накануне Отечественной войны) в Марью Гавриловну влюбляется бедный армейский (т. е. не принадлежащий к гвардейской элите) прапорщик, а родители смотрят на него косо, – она замышляет нечто романное. Планируется тайное венчание, после которого, как полагается, последует сначала кульминация – родительский гнев, а затем развязка – прощение и призыв: «Дети! придите в наши объятия!» Все обставлено соответственным образом – написаны письма подруге и родителям, запечатаны тульской печаткой («два пылающие сердца с приличной надписью»); накануне ночью героиню преследуют во сне балладные видения. И вдруг наутро после побега читатель обнаруживает Марью Гавриловну дома, в ее собственной постели – только несколько бледную. На следующий день она занемогает.

Инсценировка «романа» в жизни не удалась. Вполне балладная метель, сбившая с пути жениха, Владимира, как некая стихия Провидения, вторглась в задуманный ими «сюжет». «Живая жизнь» предложила развязку настолько литературную, настолько прихотливую, что в «настоящем» романе она показалась бы надуманной, неправдоподобной. (До поры до времени подробности не раскрываются.) Пережив известие о смерти Владимира от ранения на поле Бородина, а затем и смерть отца, Марья Гавриловна переезжает в другое наследственное имение, становится богатой невестой, но отвергает всех женихов, – как Пенелопа, ждущая своего Одиссея. Намеки на странность ее положения содержатся в прямых и косвенных сравнениях рассказчика – то с девственной Лаурой из сонетов Петрарки (Se amor non е che dunque? – «Если это не любовь, то что же?»), то с древнегреческой героиней – «девственной Артемизой». Делается это в надежде, что грамотный читатель обратит внимание на некоторую несообразность (Артемиза была одновременно и девственницей, и вдовой не успевшего «познать» ее Галикарнасского царя Мавзола, которому хранила верность) и уловит намек на непростые обстоятельства. Но – по законам новеллы – все разъясняется только в финале.

Близ ***ского поместья Марьи Гавриловны в 1815 г. поселяется раненый гусарский полковник Бурмин «с Георгием в петлице и с интересной бледностию». Романическое сердце Марьи Гавриловны не выдерживает, но романическое же сознание продолжает работать в заданном направлении. Она ведет дело к решительному объяснению – не ради возможного брака, а вопреки ему; Марья Гавриловна вновь заготовила красивую развязку. (Конечно, тоже романическую.)