Коринна, или Италия - Жермена Сталь

В день ее отъезда князь Кастель-Форте зашел к ней.

— Вы больше не вернетесь в Рим? — спросил он со слезами на глазах.

— Боже мой, конечно вернусь! — отвечала она. — Через месяц мы будем обратно.

— Но если вы выйдете замуж за лорда Нельвиля, вам придется покинуть Италию!

— Покинуть Италию! — повторила его слова Коринна и вздохнула.

— Покинуть страну, — продолжал князь Кастель-Форте, — где говорят на вашем языке, где вас так глубоко понимают, где вами так пылко восхищаются! А ваши друзья, Коринна, ваши друзья! Где еще вас будут так любить, как здесь? Где еще вы найдете у людей такую силу воображения, где найдете искусства, которые вам так дороги? Разве одно чувство может заполнить вашу жизнь? Разве родной язык, обычаи, нравы не рождают в нас любовь к отечеству, ту любовь, которая заставляет изгнанников испытывать тоску по родине, этот тяжкий недуг?

— Ах, зачем вы мне это говорите? — вскричала Коринна. — Разве я этого не испытала? разве этот недуг не решил мою участь?

Она уныло поглядела на свою комнату, на статуи, украшавшие ее, на Тибр, протекавший под ее окнами, на лучезарное небо, которое, казалось, приглашало ее остаться.

Но в эту минуту Освальд проехал верхом по мосту Святого Ангела; он мчался с быстротой молнии.

— Вот он! — воскликнула Коринна.

Едва она произнесла эти слова, как он уже вошел в дом; она бросилась ему навстречу, и, торопясь уехать, они быстро уселись в коляску. Коринна все же успела сердечно проститься с князем Кастель-Форте; но крики кучеров и ржание лошадей заглушили ее приветливые слова; вся эта суматоха отъезда вызывает у нас или грусть, или радостное возбуждение, смотря по тому, страх или надежду внушает нам новый поворот судьбы.

Книга одиннадцатая

Неаполь и скит Святого Сальвадора

Глава первая

Гордый своей победой, Освальд увез с собой Коринну; обычно склонный омрачать свои радости размышлениями и раскаянием, на сей раз он не страдал от своей нерешительности. Он еще не принял окончательного решения — он просто ни о чем не думал, предоставляя событиям идти своим чередом и втайне надеясь, что его желания сами собой осуществятся. Они проехали окрестности Альбано, где и сейчас еще показывают легендарную гробницу Горациев и Куриациев{180}, потом миновали озеро Неми, окруженное священными рощами. По преданию, Диана именно здесь воскресила Ипполита; она запретила коням приближаться к этим местам{181} и своим повелением увековечила память о несчастье, происшедшем с ее юным любимцем. Так в Италии поэзия, переплетаясь с историей, почти на каждом шагу напоминает о прошлом, а прелестные пейзажи, овеянные этими воспоминаниями, смягчают все печальное, связанное с минувшим, и сообщают ему как бы вечную молодость.

Освальд и Коринна затем пересекли Понтийские болота — плодородные и вместе с тем вредоносные земли, — где не видно жилья, хотя там весьма тучная почва. Какие-то люди болезненного вида перепрягают лошадей путешественников и советуют им не засыпать, проезжая через болота, ибо сон там — верный предвестник смерти. Кое-где на этих роковых полях беспечный землепашец еще шагает за плугом, который тащат буйволы, пригнув к земле свирепые морды на коротких шеях, и яркое солнце заливает ослепительным светом это унылое зрелище. Болотистая и нездоровая местность на Севере имеет устрашающий вид; но на Юге даже в самых гиблых уголках природа сохраняет свою прелесть и коварною мягкостью вводит в заблуждение путешественников. Если верно, что крайне опасно спать в Понтийских болотах, то неодолимая дремота, овладевающая там человеком в знойный день, свидетельствует о предательском свойстве этих мест. Лорд Нельвиль не спускал глаз с Коринны: она то склоняла голову на плечо сопровождавшей их Терезины, то смыкала веки, побежденная сладкой истомой, разлитой в воздухе. Освальд в невыразимом ужасе спешил разбудить ее и, от природы молчаливый, теперь без конца придумывал все новые интересные темы для разговора, стараясь помешать ей хоть на минуту предаться губительному сну. О, разве не извинительны горькие сожаления женщины, вспоминающей то время, когда она была любима, когда ее жизнь была столь необходима другому, когда она непрестанно была окружена заботой и вниманием? Какое одиночество наступает после таких блаженных дней! и как счастливы женщины, связанные священными узами брака: они постепенно переходят от любви к дружбе и не ведают жестоких потрясений, разбивающих жизнь!

Совершив трудный переезд через Понтийские болота, Освальд и Коринна прибыли наконец в Террачину, расположенную на берегу моря, на самой границе Неаполитанского королевства{182}. Здесь начинается настоящий Юг, открывающийся взорам путешественников во всем своем блеске. Неаполитанская земля, эта «счастливая страна», славно отделена от остальной Европы омывающим ее берега морем и опасной дорогой, которой сюда добираются. Можно подумать, будто природа, оберегая тайну этих пленительных мест, пожелала затруднить к ним доступ. Рим еще нельзя назвать южным городом; там только предвкушаешь прелесть южной природы — подлинное ее очарование можно ощутить лишь на неаполитанской земле. Недалеко от Террачины виднеется мыс, который поэты избрали местом пребывания Цирцеи{183}, а над Террачиной возвышается Анксур. Готский король Теодорих{184} воздвиг на этой горе укрепленный замок; северные завоеватели построили в этом краю множество таких крепостей. Нашествия варваров оставили в Италии лишь незначительные следы, но и вызванные ими разрушения теперь нелегко отличить от разрушений, причиненных временем. Полунощные народы не сообщили этой стране того воинственного облика, каким отличается и по сию пору Германия. Крепостные стены и цитадели, которыми ощетинились северные страны, казалось, не смогли удержаться на рыхлой почве Авзонии. В Италии редко встречаются готические строения и феодальные замки: там господствуют памятники античности, оставшиеся жить в веках, вопреки завоеваниям варваров.

На горе, возвышающейся над Террачиной, зеленеют апельсиновые и лимонные рощи, разливающие вокруг дивное благоухание; нет запаха в наших краях, который сравнился бы с южным ароматом лимонных деревьев в цвету. Он действует на воображение почти так же, как мелодическая музыка: настраивает на поэтический лад, вдохновляет художника, опьяняет дыханием природы. Алоэ и широколистные кактусы, встречающиеся на каждом шагу, своим необычным обликом напоминают нам о грозной африканской растительности. Растения эти внушают ужас: кажется, что они порождены жестокой и деспотической природой. Все удивительно в этой стране: как будто попал в иной мир, знакомый нам лишь по описаниям поэтов античности — фантастическим и в то же время полным точных деталей. Когда коляска Коринны въехала в Террачину, дети забросали ее охапками цветов, сорванных в горах или на обочинах дорог; они беззаботно рассыпали цветы по земле — такова была вера в неиссякаемую щедрость природы! Телеги, увозившие урожай с полей, были украшены гирляндами из роз, детские руки кое-где обвили цветами ступицы колес: под прекрасным небом воображение народа тоже становится поэтическим. Любуясь этими веселыми картинами, Освальд и Коринна слушали шум моря, которое яростно разбивало о берег свои валы. Волнение было вызвано не бурей, а прибрежными скалами, этой вечной преградой, возмущающей морскую стихию.

Е non udite ancor come risuonaIl roco ed alto fremito marino{185}.

«Вы еще не слышите, как гневно и глухо рокочет море». Это движение, не имеющее цели, эта ни на что не направленная, вечно обновляющаяся и непонятная нам сила манит нас к берегам, где открывается величавое зрелище; и человек испытывает смешанное со страхом желание приблизиться к волнам, заглушающим тревожные мысли.

К вечеру волнение утихло. Наслаждаясь прогулкой, Коринна и Освальд медленно прохаживались по равнине, и цветы, смятые ими, источали чудесный аромат. Соловьи стайками слетались на кусты роз, и пленительное пение сливалось со сладостным благоуханием. Прелести природы гармонично сочетаются друг с другом, но восхитительнее всего мягкий и теплый воздух. Когда созерцаешь прекрасный пейзаж на Севере, то суровый климат, постоянно напоминая о себе, несколько омрачает наше удовольствие. Ощущение холода и сырости, подобно фальшивому звуку в оркестре, слегка отвлекает наше внимание от красоты, открывшейся взору. Однако, приближаясь к Неаполю, испытываешь чувство такого блаженства, такого дружеского доверия к природе, что ничто уже не может нарушить радость, какую она нам дарит. В наших широтах человек всецело связан с обществом. В теплых краях с внешним миром его связывает природа, и душа его как бы растворяется в ней. Это не значит, что на Юге не ведают меланхолии: разве есть такие места, где судьба избавила человека от нее? Но в этой меланхолии нет ни недовольства собой, ни тоски, ни сожалений. В других странах жизнь такова, что человек не находит применения всем своим душевным силам; на Юге же этих сил недостаточно, чтобы охватить всю полноту жизни, и переизбыток чувств выливается там в мечтательную беспечность, в которой вряд ли отдаешь себе отчет.