Белые зубы - Зэди Смит

— Что?

— Уделишь нам внимание?

— Да, мисс Руди.

— Чудесно. Это меня радует. Итак, сто двадцать седьмой сонет.

— Прекрасным не считался черный цвет, — продолжила Франсис Стоун тем занудным тоном, каким студенты читали поэтов-елизаветинцев, — когда на свете красоту ценили.[75]

Айри положила правую руку на живот, вдохнут и попыталась встретиться взглядом с Миллатом. Но Миллат был занят: показывал красотке Никки Тайлер, как он умеет сворачивать язык трубочкой. Никки в ответ демонстрировала ему свои неплотно прижатые уши. Переходящие в легкий флирт издержки сегодняшнего урока естествознания: Наследственные характеристики. Часть первая (а). Плотно прижаты. Неплотно прижаты. Вьющиеся. Прямые. Голубые. Карие. До. После.

«Вот почему и волосы, и взор возлюбленной моей чернее ночи… Ее глаза на звезды не похожи, нельзя уста кораллами назвать, не белоснежна плеч открытых кожа, и черной проволокой вьется прядь…»

Половое созревание (не какие-нибудь робкие холмики грудей или призрачный пушок на подбородке), а ярко выраженное половое созревание разделило старых друзей: Айри Джонс и Миллата Икбала. Развело по разным школьным группировкам. Айри считала, что ей сдали плохие карты: огромное тело, выпирающие зубы и железная пластинка, ужасные негритянские волосы и вдобавок ко всему страшная близорукость, вынуждавшая ее носить очки с толстенными, как бутылочные, розоватыми стеклами. (И даже голубые глаза, о которых так мечтал Арчи, продержались только две недели. Она действительно родилась с голубыми глазами, но однажды Клара глянула, а на нее пристально смотрят два карих глаза; точно так же самый пристальный наблюдатель не может заметить невооруженным глазом переход от бутона к распустившемуся цветку.) Ее преследовала мысль о собственном уродстве, неправильности; теперь она держала свои едкие замечания при себе, теперь ее правая рука постоянно лежала на животе. В ней все было не так.

Миллат же как молодость в ностальгических воспоминаниях старости — красота, пародирующая саму себя: римский нос с легкой горбинкой, высокий, тонкий, жизнерадостный, с гладкими мускулами, шоколадные глаза, поблескивающие зеленоватым, как будто лунный свет скачет по поверхности темного моря, обезоруживающая улыбка, крупные белые зубы. В школе «Гленард Оук» люди делились по национальности на черных и пакистанцев, греков и ирландцев. Но красавцы не подлежали такому делению. Они относились к национальности красавцев.

«И черной проволокой вьется прядь»…

Конечно, она его любит. А он часто ей говорит: «Дело в том, что люди привыкли доверять мне. Им нужен Миллат. Тот самый Миллат. Негодяй Миллат. Надежный, славный Миллат. Им надо, чтобы я был крутым. Это почти что моя обязанность».

Это и была обязанность. Ринго Стар как-то сказал о «Битлз», что их популярность не стала больше, чем в Ливерпуле в 1962-м, просто она распространилась на другие страны. То же можно сказать и про Миллата. Он пользовался такой популярностью в Криклвуде, в Уиллздене и в Южном Хэмпстеде летом 1990-го, что никогда в жизни не превзошел этой популярности. С тех пор как он стал членом банды «Раггастани», он непрерывно организовывал свои собственные банды: сначала в школе, а потом и по всему Северному Лондону. Он — предводитель «Раггастани», сын Самада и Алсаны Икбал — был слишком велик, чтобы оставаться просто объектом любви Айри. Он должен делать то, чего ожидают другие. Для пронырливых кокни в белых джинсах и цветных рубашках он был приколистом, сорвиголовой и записным донжуаном. Для черных пацанят — человеком, с которым приятно разделить косячок, а также ценным покупателем. Для азиатских ребят — героем и оратором. Социальный хамелеон. Но за всем этим скрывались вечная злоба и обида, постоянное ощущение отсутствия корней, отсутствия дома — ощущение, неизбежно сопровождающее тех, кто считает своим домом весь мир. Именно за эту незащищенность и любила его Айри больше всего, равно как и другие школьницы — красивые девочки, играющие на гобое и носящие длинные юбки. Его обожали эти длинноволосые барышни, напевающие фуги. Он был их темным принцем, случайным любовником или безумной страстью, объектом горячих фантазий и отчаянных мечтаний…

Но главное — они ставили перед собой задачу: что делать с Миллатом? Он должен бросить курить траву. Мы должны сделать так, чтобы он больше не выходил из класса посреди урока, хлопнув дверью. Их беспокоило его «отношение» к опозданиям, они мысленно обсуждали его образование со своими родителями (Скажем, у нас в школе есть мальчик-индус, который все время попадает во всякие…) и даже писали ему стихи. Девочки либо хотели его, либо хотели его исправить, а чаще всего — и то и другое. Они хотели его исправить до тех пор, пока он не объяснял им, насколько они его хотят. Все умеют хамить, Миллат Икбал.

— Но ты не такая, — говорил Миллат Икбал сохнущей по нему Айри Джонс, — ты не такая, как все. Мы знаем друг друга всю жизнь. У нас общее прошлое. Ты настоящий друг. А эти все ничего для меня не значат.

Айри нравилось так думать. Что у них общее прошлое, что она не такая, как все, в смысле, лучше других.

Я думал бы, что красота самаЧерна, как ночь, и ярче света — тьма!

Миссис Руди подняла палец вверх, останавливая Франсис.

— Так, о чем здесь говорится? Аннализ?

Аннализ Херш, весь урок занятая вплетением в волосы желтых и красных ниток, посмотрела на нее в полном замешательстве.

— Аннализ, скажи что-нибудь. Какую-нибудь мысль по этому поводу. Пусть даже маленькую и глупенькую.

Аннализ закусила губу. Потом посмотрела в книгу. Потом на миссис Руди. Потом опять в книгу.

— Черный… цвет… красиво?

— Прекрасно. Думаю, мы можем добавить эту мысль к высказанной на прошлой неделе: «Гамлет… был… сумасшедший?» Так, еще кто-нибудь. А вот это: «С тех пор как все природные цвета искусно подменяет цвет заемный…» Что это значит, а?

Джошуа Чалфен — единственный, кто добровольно высказывался на уроках английского, — поднял руку.

— Да, Джошуа?

— Косметика.

— Да-а, — простонала миссис Руди, как будто Чалфен довел ее до оргазма, — да, Джошуа, так. А поподробнее?

— У нее темный цвет лица, и она пытается это скрыть, пользуясь косметикой, то есть искусственно. В елизаветинскую эпоху красивой считалась только очень белая кожа.

— Ты бы им понравился, — ядовито вставил Миллат. Джошуа был бледным почти анемичной бледностью, круглолицый, с вьющимися волосами. — Сошел бы за местного Тома Круза.

Смех. Не потому, что смешно, а потому, что это сказал Миллат, поставив зубрилу на место, где ему быть и положено.

— Еще одно слово, мистер Икбал, и вы выйдете из класса!

— Шекспир. Старый. Кобель. Это уже три. Не утруждайтесь, я сам уйду.

Вот: коронный номер Миллата. Дверь хлопнула. Красивые девочки многозначительно переглянулись. (Он просто неуправляемый! Просто сумасшедший… ему необходима помощь, помощь близкого человека, оказанная в личном порядке.) Мальчишки захрюкали. Учительница думала: может, это начало мятежа? Айри положила правую руку на живот.

— Блестяще. Очень умно. Как я понимаю, Миллат у вас герой, — миссис Руди оглядела глупые лица пятого «F» и впервые с пугающей ясностью поняла, что Миллат действительно был героем.

— Кто-нибудь еще хочет высказаться по поводу этих сонетов? Мисс Джонс. Прекратите так скорбно смотреть на дверь! Он уже ушел. Или вы хотите к нему присоединиться?

— Нет, миссис Руди.

— Вот и хорошо. Тогда не хотите ли сказать нам что-нибудь о сонетах?

— Да.

— Что?

— Она черная?

— Кто черная?

— Темная леди.

— Нет, милочка, она темная, а не черная в современном смысле. В то время в Англии еще не было… э-э… афро-карибцев. Я думаю, ты знаешь, что это скорее современное явление. А мы говорим о самом начале семнадцатого века. Конечно, точно никто не знает, но это маловероятно. Если только она не была какой-нибудь рабыней. А он вряд ли стал бы писать сонеты сначала о лорде, а потом о рабыне, ведь так?

Айри покраснела. Ей показалось, что она увидела нечто знакомое, но теперь это ощущение постепенно исчезало, поэтому она сказала только:

— Не знаю, мисс.

— Кроме того, он ясно говорит: «Не ты черна, черны твои дела!» Нет, милочка, она была смуглой, примерно такой же смуглой, как я.

Айри посмотрела на миссис Руди. Ее лицо было цвета клубничного мусса.

— Видишь ли, Джошуа правильно заметил, что тогда любили удивительно бледных женщин. В сонете говорится о том, как не соответствует ее лицу макияж, модный в то время.