Консул Содружества - Александр Зорич

Сначала нас окурили каким-то едким дымом, от которого у меня зверски разболелась голова, а у Эверта начался астматический кашель.

Затем худощавый и сутулый абориген, которого Вок назвал Шулу и представил Хозяином Слов, пробубнил над каждым из нас какое-то непонятное заклинание. От его гортанного говора в сердце моем, как на дрожжах, разрасталось уныние.

Потом под руководством мудака в цветастой байковой пижаме, которого Вок окрестил Хозяином Действия, две женщины вскрывали ритуальными каменными ножами наши несчастные уши.

Нет, это было не больно. Ночная саранча кусалась больнее. Не говоря уже о москитах из болот Эсквемелина.

Зато кровь хлестала так, словно надрезали шейную артерию. Медный тазик с двумя ручками по бокам, который Вок помпезно именовал чашей, наш доблестный взвод во главе с капитаном Вальдо наполнил в два счета.

На сей раз никто из нас не сопротивлялся и не выступал. Слава богу, хватило ума.

Только понурый Эверт бормотал что-то про традицию жертвоприношений, сформировавшуюся у культур Мезоамерики к концу первого тысячелетия до нашей эры, да что-то про особенности этих самых культур… Помню, он трижды счел необходимым повторить, что кортецы в ту пору, когда их застал какой-то Ацтек, громоздили целые горы из человеческих сердец и что нам крупно повезло: кроверны вывезли наших знакомцев с Земли еще до того, как пошла-поехала вся эта кровавая колбаса.

А может, наоборот: ацтеки и Кортец. Оба словечка как нарочно придуманы, чтобы в них порядочные штурмовые пехотинцы путались…

В общем, у Эверта от едкого запаха благовоний крыша закачалась. Ну кому сейчас было дело до его Мезоамерики?

Затем Вок и пятеро наиболее влиятельных его приспешников, к которым, по моим наблюдениям, относились Хозяин Действия, Хозяин Слов, Хозяин Знания, Хозяин Спокойствия и женщина по имени Шканиль, с самым величественным видом двинулись вверх по лестнице – к крытому соломой храму.

Нас оставили внизу. Наверное, решили, что вся наша орава в небольшом храме не поместится.

А может, что тоже логично, побоялись, что если нас выпустить на лестницу, то держать нас под прицелом будет гораздо труднее. И мы не ровен час снова начнем брыкаться и предпримем попытки поскидывать разновсяческих «хозяев» с высоты (ведь перилец-то на лестнице предусмотрено не было!). А потом забаррикадируемся на вершине – и пошло-поехало…

Так или иначе, мы остались ждать, пока вожаки вооруженной банды, именующей себя Воинами Обновления, окончат содержательное общение со своими богами-кровопийцами.

Все попытки, предпринятые мной, Беатой и Вальдо к тому, чтобы разговорить наших конвоиров (мало ли, может, в отсутствие начальства у кого-нибудь невзначай развяжется язык?), провалились. Никто, кроме Хозяев, на интерлингве не изъяснялся… Что же делать?

При помощи языка жестов мы кое-как смогли донести до майянцев свою наинасущнейшую потребность. Наша охрана милостиво разрешила нам посидеть.

Топак и Файзам тут же воспользовались этим разрешением и растянулись на спине прямо в густой пылище. Абубве уселся по-турецки и затянул вполголоса заунывную песню своей лесистой родины – планеты Сира.

Эстер Карлскрона при поддержке Беаты и Тайши выпросились в туалет в ближайший полутемный угол. Мне, конечно, было интересно, как они провернут это дельце со связанными руками и в комбинезонах, но джентльменство взяло верх: я не подглядывал.

А мы с Вальдо принялись рассматривать росписи на ближней к нам стене пещеры.

Нужно сказать, там было чем повосхищаться!

Там были не только росписи, но и резьба, и мозаика, и даже фрески. Манера художника изображать людей, правда, отдавала тенденциозностью: что за огромные носатые головы, непропорционально маленькие, упитанные конечности, странные позы? Но в целом выполнено все это было довольно умело и даже вычурно. Я невольно залюбовался. А вот Вальдо явно интересовало совсем другое.

– Эти изображения являются чем-то вроде энциклопедии их народа. Здесь и история, и правила производства ритуалов, и прорицания… Не просто картинки – пиктографическая письменность! Эти стены – настоящее хранилище ценнейшей информации. Как жаль, что у нас нет возможности все это заснять!

– А что такое… пиктографическая письменность?

– Каждая из этих картинок – отдельное сообщение. Вот, например, здесь, – Вальдо кивнул в сторону ближайшего к нам квадрата, где были изображены двое мужчин: один передавал другому небольшой тугой мешочек, – пиктограмма передает не букву и даже не слог, а понятие. Эта пиктограмма наверняка означает «дружба».

– А может – «взятка»? Может, в мешочке деньги? – предположил я.

– Может, и «взятка», – улыбнулся Эверт. – Для того, чтобы узнать наверняка, нужно быть экспертом по данной письменности…

– А что, по-вашему, здесь? – Я кивнул в сторону масштабного средоточия палочек, черточек и квадратиков, занимавшего площадь десять на десять метров.

– Ну, это как раз просто, – отмахнулся капитан. – Это Цолькин.

– Что-что?

– Цолькин. Великий галактический календарь майя. Да и не только календарь. Двести шестьдесят элементов матрицы Цолькина и их взаимное расположение отражают представления майянцев о природе Вселенной, о галактических константах, об энергетическом взаимодействии ведущих элементов мироздания. Между прочим, это не только красивая метафора. Не только теоретический, но и практический инструмент, который…

Эверт говорил еще долго. О том, что астрономы древности были не глупее наших, что Цолькин и китайская гадательная система И-Цзин дополняют друг друга… К сожалению, я не понял из его вдохновенной лекции и одной трети. В итоге я осмелился задать ровно один робкий вопрос:

– Скажите, капитан Вальдо, если все это действительно так точно и замечательно, почему же мы используем десятичный счет, метрическую систему единиц и Единую Теорию Поля Эйнштейна – Ратковского? Может, нам нужно вернуться к Цолькину?

Спросил – и наивно так на Эверта посмотрел. А он в точности скопировал мой невинный взгляд и грустно ответил:

– Это просто совершенно другая логика. Логика, в которой нет места штурмовой пехоте. И аналитической разведке тоже места нет.

Так и поговорили. О Цолькине.

Ясное дело, мы оба очень обрадовались, когда добрались до картинок более забавных и менее информативных…

От самой земли вверх, покуда хватал глаз, тянулось нечто вроде таблицы. В таблице было три столбца. В первом столбце, самом узком, имелись множественные сочетания палочек, раковин и точечек.

– Это цифры. Одна точка означает единицу или число, которое кратно двадцати. Горизонтальная черточка – это пятерка, раковина – это ноль…

– Ну-ну… – промямлил я.

От этих ракушек и точечек у меня рябило в глазах. А вот во втором столбце я приметил нечто позабористей ракушек и точечек. Именно – портрет ската собственной персоной.

– Что думаешь, Сережа? Здесь нарисован кроверн? – нахмурив брови, спросил Вальдо.

– Он самый, – ответил я.

– А что же тогда значит вот это? Во втором столбце?

Я всмотрелся. Кроверн, под ним еще один кроверн, под ним еще один кроверн, под ним два. Потом из двух снова получается один, потом еще один и так далее. Я насчитал двенадцать кровернов между двумя парами.

Более всего второй столбец был похож на ветку генеалогического дерева. От одного кроверна к другому следовали пунктиры наподобие следов.

– Генеалогическое дерево, говоришь? – Вальдо на минуту задумался. – Да откуда им знать его – генеалогическое дерево каких-то кровернских аристократов?! Если только у кровернов вообще есть аристократия!

«А откуда им было знать галактические константы, которые они запихали в свой Цолькин?» – подумал тогда я, но промолчал.

– А это что тогда, по-твоему, в третьем столбце?

У меня уже мозги кипели от наблюдений и размышлений. Но я не подал виду. На самом деле, в кои-то веки образованный капитан Вальдо держал меня за равного!

В том самом третьем столбце сам черт ногу сломит. Напротив каждого кроверна было втиснуто по тринадцать рисунков. Или, как изъяснялся Вальдо, пиктограмм.

Рядом с самым жирненьким кроверном я приметил сцену, изображающую горящий город, двух дерущихся рептилий, человека, строящего стену, и много чего другого. Еще помню кроверна с цепью перевернутых треугольников и кроверна с руками. Тринадцать рук, по-разному согнутых и с разными комбинациями из пальцев. Был среди них, кстати, и банальный кукиш.

А рядом с парой кровернов (папа и мама, что ли?) – в самом низу – были нарисованы две раздельные группы рисунков. В первой были тучка, извержение вулкана и нечто вроде дороги, которая вела от горы до неба. А во второй группе – переплетенные колечки. Примерно как олимпийские. Только было их семь штук: в верхнем ряду два, в среднем – три, в нижнем – еще два.

Рисунок был совсем свежим – по крайней мере пыли на нем скопилось гораздо меньше, чем на тех, которые находились выше. И краски еще не успели потускнеть.