Врата чудовищ (СИ) - Богинска Дара

— Нет.

Что? Джолант пораженно обернулся на Чонсу. Та печально улыбнулась.

— Слуги тебе помогут, не волнуйся.

— Не оставляй меня. Отвернись, но будь здесь, ладно?

Как много раз Джолант представлял себе этот момент!

Вот Чонса в дороге забирается к нему в палатку и прикладывает палец к своим усмехающимся губам. Им нужно быть тихими, чтобы Брок не услышал.

Вот Джолант тренируется, а Чонса издевается над ним на заднем дворе малефикорума, шутит про свои пальцы, которые не мешают другим мужчинам, и он выбивает тренировочный меч у неё из рук, приставляет деревяшку к её горлу и толкает в тьму беседки, где они сливаются в поцелуе.

Вот Чонса крадется к нему в комнату, садится на пол рядом с кроватью, а он не прикидывается спящим, а опускает руки на её талию и тянет в свою постель. Она сопротивляется, но только для вида…

Не так это должно было случиться. Не здесь и не сейчас. Джолант опустил голову, спрятал блестящий взгляд и кивнул. По стене плясали отблески огня из очага. Над кроватью висел гобелен, нитки в нем растрепались, рисунок не изображал ничего важного или символического, просто какая-то шорская красивая вязь, сплетение завитушек и мягких ромбов. Слуги, должно быть, помогли малефике раздеться, потому что вскоре он услышал плеск и сладостный стон. Джо крепче сжал ресницы и закусил губу.

Мир гибнет. Дорогие им люди умирают. Бринмор вот-вот уничтожат: не твари, так Шор, а он сгорает от желания к одной из отродий, что Гвидо выбрал для исполнения Высшей Воли. Проклятая ведьма!

— Как водичка? — выдавил Джо.

— Чудесная. Приятнее только кровь младенцев. Потрешь спинку?

Джо хмыкнул. Хорошо, что к ней возвращается её несносное чувство юмора.

— Чонса, ты помнишь, что произошло в Нино?

Плеск стих. Джо подавил желание обернуться, когда пауза затянулась: а ну как Чонса потеряла сознание прямо в воде и теперь пускает пузыри на кадушки? Но она ответила, когда он уже наклонил голову к плечу.

— Да.

— Мы сожгли Нино. Так было правильно, как думаешь?

— Мне всё равно. Это был уже не город, просто… здания.

— Гвидо сказал, что это Лукас привел всех тех тварей туда. У жителей не было шанс.

— Точно.

Она замолчала. В тишине тихо плескалась вода, трещал огонь, запахло мылом. Джо смотрел на гобелен, на котором проступил тёмный силуэт Чонсы: твердая линия плеч, длинная шея и откинутые с лица мокрые волосы. Пришлось опустить глаза. Джо перепроверил крепления ремешков своего протеза и сильно-сильно затянул один из тех, что обвивали его бедро. Боль немного отрезвила.

— Когда мы нашли тебя, ты повторяла одно имя… Имя святого Лоркана-Змея. Почему?

Он ожидал паузы, но её не было. Чонса ответила быстро и резко:

— Это не имя святого! Это имя моего сына.

— Сына?! — Джо обернулся. Не мог не!

Чонса сидела, обняв свои колени. Её лицо ничего не выражало, ни смущения, ни стыдливости от того, что молодой мужчина видит её голой. Каждое слово, вылетающее из её бледных губ, жалило его осой.

— Мне было семнадцать, когда я понесла. Отцом ребенка был Данте. Всё это хранилось в страшном секрете, ведь никогда раньше малефики не давали потомства… Мне давали травы, специальные, но я так и не скинула. Тогда я была так напугана, что пила их беспрекословно. Зачем мне был ребенок? Чтобы подарить его этому ужасному миру? Помню, я вначале даже пыталась спрыгнуть с лестницы так, чтобы… Но потом Феликс поговорил со мной. Сделал внушение. С ним был Тито, и тогда я поняла, что если я еще раз решусь попытаться прервать беременность, умрет не один, а двое. Может, даже трое, ведь Тито… Ты знаешь Тито. Я разродилась в августе. Мне не дали младенца в руки, сразу унесли. Я даже не знала, кого родила, мальчика или девочку. Феликс потом сказал, что он умер, слишком слаб, но он обманул меня. А я тогда так обрадовалась! Мне было семнадцать и я не хотела быть матерью. Это потом дошло… И вот на днях я узнала, что Дани видел нашего сына. Феликс его воспитал в Стреппе и назвал Лорканом. Между Дормсмутом и Стреппой неделя пути, Джолант. Он был так близко всё это время! Сейчас ему десять. Как думаешь, он жив?

Она наклонила голову и плеснула себе на колено, убирая с него развод кровавой грязи. Джолант не дышал. Он смотрел во все глаза на Чонсу, такую хрупкую, такую красивую. Ревность к мертвецу вспыхнула в нем. Да, она была старше его, но на какие-то семь лет, но у неё был ребенок, которого скрывала Церковь. Боги, ребенок!

Что бы он сделал на месте ключников? Зачем надо было разлучать мать и дитя?

Затем, что это делает малефика — человеком. Матерью.

Затем, что мать всегда хочет быть рядом с ребенком. Такого малефика не отправишь на задание, не сошлешь на войну.

Затем, что дитя двух малефиков — это страшно. Да чего таиться, Джолант представил, какой младенец мог получиться от того чудовища со звериными глазами, и содрогнулся. Был ли он человеком вовсе? Может, не зря его не показали матери? Берегли её рассудок от преждевременного безумия…

— Ты никогда не говорила об этом.

Чонса усмехнулась, положив подбородок на колени.

— Ты никогда не спрашивал. Кажется, это второй раз на моей памяти, когда мы с тобой просто говорим. Не обсуждаем задание, не говорим о судьбах мира и не оправдываемся за боль, что причинили друг другу. Жаль, что для этого должен был случиться конец света.

И ему было нечего добавить.

Похороны были на следующий день, дул сильный ветер, что гнал грозы в сторону гор. Тела малефиков предали огню на южный островной манер, на побережье и в украшенных сухоцветами лодках, что уплыли прочь, а догорев до дна, сгинули в морской пучине. Пламя было такое, что корабли, возвращавшиеся в Сантацио, принимали его за новый маяк.

Чонса не плакала, но этот огонь затопил её глаза от века до века. Внутри что-то сгорело, погасло, и остались только пепел и тьма.

— Можно тебя?

Джолант обернулся на брата. Вчерашний разговор ему не понравился: убедить медика расстаться с любимыми игрушками было так же сложно, как отнять у волкодава мозговую косточку. Чувства триумфа эта маленькая победа Колючке не принесла, хотя бы и потому, что теперь Гвидо откровенно издевался над Джо: встретив его в коридоре, вместе со слугами прижимался к стенке и опускал глаза, при любом поводе норовил поклониться и вообще вел себя как кретин. Только вот сейчас смотрел встревоженно и без привычной улыбки. Был бледен.

— Что случилось?

Брат схватил Джоланта под руку и оттащил к стене. Они возвращались в особняк-лечебницу, вокруг шумел город Поющего народа, удивительно тихий в утренние часы. Ближайшие дома у пристани, с которой они шли, каменные и двухэтажные, а Колючка настолько привык к неуклюжим деревенькам Бринмора, что ему казалось — те вот-вот упадут на их головы. Или кто-то выплеснет на них помои. Или выскочит петух и вцепится в волосы, как уже бывало где-то под Ноктой, но в Сантацио были другие порядки и иной уровень устройства города: проблемы с ночными горшками решала канализация, петухи и прочая скотина жили выше, а крыши держала трезвость строителей.

— И не начинай снова про Чонсу, прошу тебя. Она только что похоронила…

Кого? Был ли «Да-Ни» её возлюбленным или просто ошибкой молодости? Будет ли она так скорбеть по Джоланту, если он…

— Нет. Боги, нет. Нет, дело не в Чонсе. Вот, мне только что передали в порту…

Он сунул в руку Джо маленький сверток пергамента. В последний раз он видел такие у Феликса на голубятне, тот получал письма из других малефикорумов через птичью почту, записки были крохотными и чаще всего зашифрованными, чтобы сберечь место. Эта — не была. Закорючки букв написаны явно поспешно, но читаемы. В конце клякса.

«Король мертв. Тито убил всех. Акт о малефеции. Они идут за вами.»

Король мертв. Тито убил всех. Тито убил всех? Всех жителей? Кого всех? Кто идет?

До Джо дошло не сразу. Гвидо стоял, глядя в его хмурое лицо, на котором осознание проступало медленно и неотвратимо.