Сотворение мира.Книга первая - Закруткин Виталий Александрович

Андрей совсем смутился:

— Я просто так… Жалко стало тебя, вот и спросил…

Она ничего не сказала, отвернулась. Внизу хохотали, заталкивая друг друга в полову, дурашливые девчата. Требовательно подвывая, неумолчно гудел барабан. Солнце, как видно, поднялось высоко, и в половне стало невозможно дышать от насыщенной пылью духоты.

— Хватит! — сердито крикнула Лизавета. — Сил больше нету!

Она, как видно, хотела сойти вниз, но споткнулась, схватила Андрея за плечо и упала вместе с ним в темный угол. Поднимаясь на колени, она засмеялась звонко и заразительно:

— Вот так кавалер! Девку удержать не можешь.

И вдруг, притянув Андрея к себе, она на мгновение прильнула к нему потным, горячим телом, крепко поцеловала, легонько ударила по щеке и, содрогаясь от душившего ее смеха, соскользнула вниз.

— Тю, будь ты проклята! — пробормотал Андрей, вытирая губы.

Внизу кипела работа. Серый от пыли Длугач, развертывая веером снопы, один за другим совал их в пасть барабана. Двое дедов старательно отгребали от гудевшего соломотряса ворохи соломы. Тихон Терпужный с Ларионом Горюновым подводили к соломе запряженных в волок коней, закидывали бревно и, прижимая соломенный ворох цепью, тащили его в глубину двора, к скирде. Там четверо мужиков — среди них был и Дмитрий Данилович, — орудуя вилами с длиннющими держаками, подавали солому на верхний прикладок, где дядя Лука, дед Силыч и молодой Демид Плахотин аккуратно вывершивали скирду. По всему двору, затоптанному и заглаженному до блеска, сновали люди: носили полову, зерно, подавали на молотильную площадку снопы. Солнце жарило вовсю, и люди и кони были покрыты потом и пылью.

Андрей подошел к стоявшему у весов хозяину и сказал:

— Павел Агапович, пошлите кого-нибудь в половню, там долго не выстоишь от духоты.

— Ладно, — кивнул Павел, — бежи, тоис, на горище, возьми лопатку и повороши трошки зерно.

На горище орудовал Колька Турчак. Он успел стащить в клуне несколько арбузов, присыпал их зерном и время от времени доставал арбуз, разбивал его залихватским ударом кулака и лакомился сочной, прохладной мякотью.

— Ешь, Андрюха, — милостиво разрешил он, заметив завистливый взгляд мокрого от пота Андрея.

Отфыркиваясь, вытирая сорочкой липкие щеки и руки, Колька радостно сообщил:

— А я захоронил в зерне сапоги Миколы Комлева. Микола с дядькой Кузьмой пшеницу сюда носит. Ему жарко стало, он скинул сапоги и поставил на боровке, а я их в зерно. Вечером кинется за сапогами, вот смеху будет!

Но Андрей плохо слушал Кольку. Он умаялся в половне, и из головы у него не выходила беспокойная мысль: «Для чего Лизавета так сделала? Просто ей скучно, и она это от нечего делать, дуреха…» Он злился на Лизавету за то, что она ударила его по щеке. Ему казалось, что он до сих пор ощущает влажный, солоноватый вкус ее губ.

«Дуреха, — чуть не вслух повторил Андрей, — ведьмина дочка и сама, видно, ведьма!..»

К закату обмолотили все скирды Павла Терпужного. Когда старичок машинист остановил горячий локомобиль, а девчата смели на току и на молотильной площадке все зерно, усталые люди кинулись к бочкам с водой. Умывались торопливо, небрежно, отряхивая одежду от пыли. Парни, смешливо фыркая, обливали девчат. Замужние молодухи, глядя на них, посмеивались и, отойдя в сторонку, вытирали лица исподними юбками. Каждый посматривал на длинную клуню, у которой уже белели расстеленные на земле рядна и постукивали глиняные миски.

Тетка Арина, хозяйка, повязанная чистым платочком, вышла на ток, низко поклонилась:

— Спасибо вам, дорогие соседушки, за помощь. А теперь прошу всех отобедать, покушать чего бог послал…

Чинно, даже как будто нехотя, чтобы никто не заподозрил в жадности, люди двинулись к ряднам, постояли, давая место старшим, и степенно расселись кругом, по-степному скрестили ноги. Павел Терпужный вышел из клуни, держа в руках белую чайную чашку с выщербленным краем. Тихон и Таня несли за ним четыре бутыли самогона.

— Ну, работнички, — истово и весело сказал Павел, — потрудились на совесть — значит, надо, тоис, выпить за хозяина и за хозяйку.

Он выпил первый, утер усы и пустил чашку по кругу. Тетка Арина уже наливала в миски горячий густой борщ.

В дни молотьбы, когда во двор вваливалась для помощи вся деревня, ни одна огнищанская хозяйка не обходилась без борща! Если вместо борща подавалось что-нибудь другое, пусть даже вкусное и сытное, люди переглядывались, ели нехотя, ухмылялись, а потом до самой зимы трезвонили, что тетка Лукерья, или Мануйловна, или, скажем, бабка Сусачиха поскупились и не подали борща. Поэтому тетка Арина постаралась вовсю: борщ был густой, со свининой, с молодой картошкой, свежей капустой, заправлен помидорами и так сдобрен жгучим красным перцем, что люди только крякали.

— Вот это борщец! — Дед Силыч покрутил головой. — Ежели бы в него еще зеленого щавеля подкинуть да ложку сметаны, то куда там — царская еда!..

Тетка Арина развела руками:

— Извиняйте, Иван Силович. За щавелем надо бы в лес сбегать, да все ж время нету, а сметаны бог не послал. Вот осенью, может, купим коровку, тогда и сметана будет.

— Дед завсегда наводит критику, — усмехнулся захмелевший Антон Терпужный, — одно знает: бубнит про царскую еду, будто весь век с покойным царем Николашкой чай пил.

— Ты чего человеку рот закрываешь? — накинулась на мужа рыхлая Мануйловна. — Сметана борщу не помеха, абы только была!

Терпужный мирно кивнул:

— То-то и оно. А только для чего ж контру всякую разводить про царскую еду? Вон сидит председатель Советской власти товарищ Длугач Илья Михайлович, нехай он скажет.

— Ладно, ладно! — засмеялся Длугач. — Нашли контрреволюционера — деда Колоскова! У него, окромя гашника, ничего нет…

Люди улыбались, ели наваристый борщ, похваливали хозяйку. В стороне, за столиком, потчуя старенького машиниста, восседал ушастый тонкогубый весовщик, представитель арендатора Дашевского.

После ужина вереница коней потащила молотилку во двор Антона Терпужного. К Андрею и Кольке подошла Таня. Встряхивая волосами и улыбаясь всем своим румяным круглым лицом, она протянула им нагретые ладонями недозрелые яблоки и сказала тоненьким, как колокольчик, голоском:

— Нате, кушайте…

Душная ночь показалась Андрею короткой. Домой он вернулся поздно, заснул на сеновале как убитый, а на рассвете отец разбудил его сердитым окриком:

— Вставай! Чего вылеживаешься? Пора идти к Терпужному!

Наскоро умывшись, на ходу дожевывая малосольный огурец, Андрей взял вилы и пошел в деревню.

Во дворе у Антона Терпужного уже гудела молотилка. Тут, в этом дворе, все было не таким, как у других: на просторном току высились огромные скирды немолоченого хлеба, на сараях висели смазанные жиром замки, яблони в садике были побелены, дорожки чисто подметены.

— Справно живет дядя Антон. — Колька Турчак подморгнул Андрею. — А в избе у него полным-полно: там и зеркало от пола до потолка, и стульцы бархатные, и музыка в ящике — называется фисгармония. Терпужный выменял ее у городских, пуд ячменя отдал прошлой зимой.

— Да, богато живет, — кивнул Андрей.

Андрея и Кольку поставили к молотилке носить зерно. Хлеб у Антона Терпужного уродился добрый, густой, и пшеница сыпалась из молотильных рукавов непрерывным ручьем. Парни не успевали относить в амбар наполненные мешки, бегали рысью и сразу же так вспотели, будто их кто искупал. Им решил помочь дед Исай Сусаков. Конечно, не стариковское это было дело — таскать на немощной спине тяжелые мешки, но дед Сусак рискнул.

— Поддайте-ка мне, ребята, — сказал он парням.

На спину ему взвалили шестипудовый мешок, и дед поковылял к амбару, едва передвигая заплетавшиеся ноги. Кругом засмеялись.

— Гляди, старый, килу наживешь! — закричал Аким Турчак.

Дед уже почти добрел до амбара, но поскользнулся на влажной траве и упал. Пшеница посыпалась в траву.

К Сусаку подошел хозяин, Антон Терпужный. В синей полинявшей сорочке и таких же подштанниках, раздвинув босые клешнятые ноги, он стоял перед дедом красный от злости, надутый, как индюк.