Ребята из УГРО - Игорь Скорин

— Хорошо устроился, — решил Дорохов, — с комфортом. Как, Тимофей Спиридонович, разорим этот лабаз или оставим?

— Думаю, оставить надо, товарищ начальник. Если до дождя здесь Юшка не побывает, то потом и следа нашего не найдет. Может не догадаться, что все его труды нам известны. На ближнем-то к заимке солонце он специально ладить лабаз не стал, чтобы не заметили, а здесь, подале, сколотил. Наверное, думает, что про это место я не знаю. Ну, если потрафит, его можно тут прямо с винтовкой прихватить.

— А как это лучше сообразить, в селе обсудим. У вас найдутся ребята не из пугливых?

— У меня помощников много, а трусливых среди них нет.

— Ну вот и отлично.

К стожку подъехали уже потемну. Разворошив его, забрались в мягкое сено, чуть припахивающее прелью.

— Давайте утром послушаем глухаришек. Тут недалеко, на той стороне, в листвяге есть точок, — предложил Хлынов. — Десяток, а то и полтора петухов песни петь собираются. Моя старуха глухаря целиком тушит с картошкой да с приправой разной. Я собирался сегодня с вами, а она: «Возьми карабин, привези петуха». А мне совестно: колхозники в поле, а я за охотой. Не будешь же каждому объявлять, что по делу собрались. А у вас ружье. Пару собьем — и домой. Вы на глухарей-то ходили?

— Ходил с отцом и один. У нас их по Иркуту пропасть. Давайте заедем. Я, как в уголовный розыск поступил, ни разу на охоту не выбрался. В институте находил время. Бывало, едем на практику, так захвачу мелкашку, и в котле всякий раз дичь. Ружье отец почти полгода назад подарил, так поверите, я вчера с Прокофием Алексеевичем первый раз его попробовал, — уже сонным голосом говорил Саша.

Они проснулись до зари. Подседлали лошадей, ехали медленно и совсем недолго. Хлынов огляделся.

— Вот тут лошадей привяжем, там у тебя под седлом брезент сверху потника подложен, тащи его, я твоей кобыленке овсеца подсыплю, пусть завтракает, и пойдем.

Лиственницы еще только чуть залохматились, и сквозь ветви хорошо просматривалось небо. С востока, над сопками, оно посветлело. Тренькнула в кустах какая-то пичуга, ей ответила другая, выскочил почти из-под ног охотников бурундук и заверещал, заругался за беспокойство. Хлынов шел впереди, аккуратно ставил ногу на носок и ступал тихо, без треска. Саша за годы городской жизни разучился этому мудреному шагу и неосторожно сломал несколько сучков. Их треск резанул по ушам, и Хлынов пошел медленнее. Поднявшись на небольшой отвершек сопки, он остановился и шепотом объяснил:

— Здесь подождем. Где-нибудь тут затаились, света ждут.

Саша нащупал в кармане патроны, что еще с вечера отобрал из сумки, хотел зарядить ружье, но потом решил не торопиться. На дальних гольцах, покрытых вечным льдом, заискрился, зарозовел снег, и сразу посветлело. Словно по звонку, где-то рядом запела, засвистела птичья мелочь, а следом за ней внизу, где остались лошади, зачуфыкали тетерева, и вдруг, разрезая весь этот гомон, разнеслась над тайгой дикая, необычная глухариная песня. Она раздавалась близко, почти рядом. Подальше ответил второй петух, потом третий. Начался ток. Откуда-то сверху, с полгоры, на токовище подлетело еще несколько птиц. Прямо над Сашей, расстилая крылья, пронеслась на свадебный праздник глухарка. Ее серое перо даже в полумраке рассвета нельзя было спутать с черным нарядом петухов. Дорохов осторожно переломил двустволку, вложил патроны и закрыл, стараясь не подшуметь ток, но участковый его попридержал: подожди, мол, послушаем. И они замерли, наслаждаясь восходом, терпким таежным запахом, глухариным пением, раздававшимся под аккомпанемент всего пернатого населения. Когда совсем посветлело, на нескольких лиственницах на выстрел и подальше стали отчетливо видны таежные великаны. Они черными шапками развесились по деревьям. Одни сидели нахохлившись, прислушиваясь к току, другие, запрокинув голову, захлебываясь, пели, расхаживая по сучкам. Песни поднимались и откуда-то снизу, где петухи токовали прямо на земле. Сосчитав поющих глухарей по голосам, а молчунов «на подзор», Хлынов шепнул, что ток куда больше, чем он ждал. Указал Саше небольшую полянку, где, распустив крылья, разгуливали несколько петухов, никак не решаясь начать драку, и подтолкнул его вперед.

Осторожно ступая и осматриваясь по сторонам, Дорохов заметил копалух — глухарок, чинно рассевшихся на нижних ветках лиственниц. Они безразлично посматривали на горланивших женихов, делая вид, что все это их не касается.

Саша сдвинул у ружья предохранитель и, положив стволы на левое предплечье, медленно стал спускаться по косогору. Когда до токующих на земле птиц оставалось шагов тридцать, у Саши из-под ног вырвался камень и с треском и шумом покатился вниз. Глухари, словно от страшной опасности, взмыли вверх. Очень сухо один за другим треснули выстрелы, и два глухаря снова вернулись на землю. Саша присел, меняя в ружье патроны, а Хлынов остался стоять, прижавшись к дереву. Прошло совсем немного времени, и чуть дальше, возле каменной россыпи, затоковал глухарь. Ему ответил второй, затем сразу несколько, и ток возобновился, словно ничего не случилось. Те, что остались живыми, самозабвенно пели о любви. Сашу особенно поразили глухарки. Их вовсе и не расстроила гибель двух женихов, они нехотя перелетели на соседние деревья. Спускаясь к лошадям, Дорохов сбил случайно налетевшего тетерева. Косач, видно, проспал зорю и торопился на любовный турнир, но наткнулся на пущенный Сашей сноп дроби.

Возле лошадей, пока участковый крепил к седлам в торока дичь, Саша уселся на поваленную бурей лесину и почувствовал какую-то безотчетную тоску. Он не мог понять, что с ним происходило. В душе шевелилось неопределенное, необъяснимое беспокойство. Может быть, потому, что окружающая тайга была чиста и первозданна. И Саше захотелось остаться здесь, чтобы не возвращаться в тот мир, где за последние два года встретил столько всякой нечисти. И впервые он разговорился в общем-то со случайным человеком.

— Знаете, Тимофей Спиридонович, как только гольцы на рассвете заиграли, так здорово стало вокруг, у меня аж дух захватило. Вот сижу и думаю, остаться бы здесь насовсем. Зря, наверное, пошел в уголовный розыск. Окончил бы институт, приехал бы к вам или еще куда в колхоз агрономом, и все восходы и рассветы были бы мои. Жил бы просто, среди хороших людей. Охотился бы, рыбачил. А сейчас, — Саша вздохнул, — разные крученые, смоленые, да юшки. Это разве люди? Со мной парень один учился, вместе нас комсомол послал в милицию. Его отец тогда плакал. Он тоже агроном и хотел все свои труды сыну оставить, чтобы тот дальше продолжал. Начальство решило этого парня отчислить, но он сам уперся: «Буду работать в уголовном розыске, и все». А через два месяца его убили. А потом один дурак по глупости и со страху еще одного нашего комсомольца ранил… Нет, пули или там ножа я не боюсь. Боюсь к людям отношение изменить. Раньше я как жил? Учеба, комсомольские дела, бокс, охота, и кругом хорошие люди. Конечно, знал по слухам, что есть воры, бывают убийства всякие. Но это только по слухам. А тут, в уголовном розыске, сразу все перевернулось. С виду порядочная женщина оказалась заядлой воровкой и поначалу обвела меня вокруг пальца. Потом познакомился с рецидивистом, что еще при царе воровать начал. Он все о честности воровской нам болтал, а как ему туго пришлось, так свою помощницу, а может, и любовницей она его была, не моргнув глазом, на тот свет отправил, чтобы она чего лишнего про него не сболтнула. Пришлось столкнуться с такой человеческой подлостью, о которой и не подозревал. Иногда просто страшно — вдруг я смогу примириться с этим, — очерствею, что ли?