Избранное - Высоцкий Владимир Семенович

Но есть в коллекции у них и Оффенбах.

Будет больно — поплачь,

Если невмоготу,—

Намекнул мне палач.

— Хорошо, я учту.

Подбодрил меня он,

Правда, сам загрустил —

Помнят тех, кто казнён,

А не тех, кто казнил.

Развлёк меня про гильотину анекдотом.

Назвав её лишь подражаньем топору,

Он посочувствовал французскому двору

И не казнённым, а убитым гугенотам.

Жалел о том, что кол в России упразднён,

Был оживлён и сыпал датами привычно.

Он знал доподлинно — кто, где и как казнён,

И горевал о тех, над кем работал лично.

— Раньше, — он говорил,—

Я дровишки рубил,

Я и стриг, я и брил,

И с ружьишком ходил.

Тратил пыл в пустоту И губил свой талант,

А на этом посту Повернулся на лад.

Некстати вспомнил дату смерти Пугачёва,

Рубил, должно быть для надёжности, рукой.

А в то же время знать не знал, кто он такой, —

Невелико образованье палачёво.

Парок над чаем тонкой змейкой извивался,

Он дул на воду, грея руки об стекло.

Об инквизиции с почтеньем отзывался

И об опричниках — особенно тепло.

Мы гоняли чаи,

Вдруг палач зарыдал —

Дескать, жертвы мои Все идут на скандал.

— Ах! Вы тяжкие дни,

Палачёва стерня.

Ну, зачем же они

Ненавидят меня?

Он мне поведал назначенье инструментов.

Всё так нестрашно — и палач как добрый врач.

— Но на работе до поры всё это прячь,

Чтоб понапрасну не нервировать клиентов.

Бывает, только его в чувство приведёшь,

Водой окатишь и поставишь Оффенбаха,

А он примерится, когда ты подойдёшь,

Возьмёт и плюнет. И испорчена рубаха.

Накричали речей

Мы за клан палачей.

Мы за всех палачей

Пили чай, чай ничей.

Я совсем обалдел,

Чуть не лопнул, крича.

Я орал: — Кто посмел

Обижать палача?!

Смежила веки мне предсмертная усталость.

Уже светало, наше время истекло.

Но мне хотя бы перед смертью повезло —

Такую ночь провел, не каждому досталось.

Он пожелал мне доброй ночи на прощанье,

Согнал назойливую муху мне с плеча.

Как жаль, недолго мне хранить воспоминанье

И образ доброго чудного палача.

[1978]

* * *

Упрямо я стремлюсь ко дну.

Дыханье рвётся, давит уши.

Зачем иду на глубину?

Чем плохо было мне на суше?

Там, на земле, — и стол, и дом.

Там я и пел, и надрывался.

Я плавал всё же, хоть с трудом,

Но на поверхности держался.

Линяют страсти под луной

В обыденной воздушной жиже,

А я вплываю в мир иной,—

Тем невозвратнее, чем ниже.

Дышу я непривычно — ртом.

Среда бурлит — плевать на среду!

Я погружаюсь, и притом —

Быстрее, в пику Архимеду.

Я потерял ориентир,

Но вспомнил сказки, сны и мифы.

Я открываю новый мир,

Пройдя коралловые рифы.

Коралловые города…

В них многорыбно, но не шумно —

Нема подводная среда,

И многоцветна, и разумна.

Где ты, чудовищная мгла,

Которой матери стращают?

Светло, хотя ни факела,

Ни солнца мглу не освещают.

Всё гениальное и не

Допонятое — всплеск и шалость.

Спаслось и скрылось в глубине

Все, что гналось и запрещалось.

Дай бог, я всё же дотяну.

Не дам им долго залежаться.

И я вгребаюсь в глубину,

И всё труднее погружаться.

Под черепом — могильный звон,

Давленье мне хребет ломает,—

Вода выталкивает вон

И глубина не принимает.

Я снял с острогой карабин,

Но камень взял — не обессудьте, —

Чтобы добраться до глубин,

До тех пластов, до самой сути.

Я бросил нож — не нужен он.

Там нет врагов, там все мы — люди.

Там каждый, кто вооружён,

Нелеп и глуп, как вошь на блюде.

Сравнюсь с тобой, подводный гриб,

Забудем и чины, и ранги.

Мы снова превратились в рыб,

А наши жабры — акваланги.

Нептун, ныряльщик с бородой,

Ответь и облегчи мне душу:

Зачем простились мы с водой,

Предпочитая влаге сушу?

Меня сомненья, чёрт возьми,

Давно буравами сверлили:

Зачем мы сделались людьми?

Зачем потом заговорили?

Зачем, живя на четырёх,

Мы встали, распрямивши спины?

Затем, и это видит Бог,

Чтоб взять каменья и дубины.

Мы умудрились много знать,

Повсюду мест наделать лобных,

И предавать, и распинать,

И брать на крюк себе подобных!

И я намеренно тону,

Ору: «Спасите наши души!»

И, если я не дотяну,

Друзья мои, бегите с суши!

Назад — не к горю и беде.

Назад и вглубь, но не ко гробу.

Назад — к прибежищу, к воде.

Назад — в извечную утробу.

Похлопал по плечу трепанг,

Признав во мне свою породу.

И я выплёвываю шланг

И в лёгкие пускаю воду.

Сомкните стройные ряды,

Покрепче закупорьте уши.

Ушёл один — в том нет беды.

Но я приду по ваши души!

[1978]

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

I

Я был и слаб, и уязвим,

Дрожал всем существом своим,

Кровоточил своим больным

Истерзанным нутром.

И, словно в пошлом попурри,

Огромный лоб возник в двери

И озарился изнутри

Здоровым недобром.

Но властно дёрнулась рука:

— Лежать лицом к стене! —

И вот мне стали мять бока

На липком топчане.

А самый главный сел за стол,

Вздохнул осатанело

И что-то на меня завёл,

Похожее на дело.

Вот в пальцах цепких и худых

Смешно задёргался кадык,

Нажали в пах, потом — под дых,

На печень — бедолагу.

Когда давили под ребро,

Как ёкало моё нутро,

И кровью харкало перо

В невинную бумагу.

В полубреду, в полупылу

Разделся донага.

В углу готовила иглу

Нестарая карга.

И от корней волос до пят

По телу ужас плёлся —

А вдруг уколом усыпят,

Чтоб сонный раскололся?

Он, потрудясь над животом,

Сдавил мне череп, а потом

Предплечье мне стянул жгутом

И крови ток прервал.

Я было взвизгнул, но замолк,

Сухие губы — на замок,

А он кряхтел, кривился, мок,

Писал и ликовал.

Он в раж вошел — знакомый раж,

Но я как заору:

— Чего строчишь? А ну, покажь

Секретную муру!

Подручный — бывший психопат,

Вязал мои запястья.

Тускнели, выложившись в ряд,

Орудия пристрастья.

Я тёрт и бит, и нравом крут,

Могу — вразнос, могу — враскрут,

Но тут смирят, но тут уймут.

Я никну и скучаю.

Лежу я голый как сокол,

А главный — шмыг да шмыг за стол,

Всё что-то пишет в протокол,

Хоть я не отвечаю.

Нет! Надо силы поберечь,

Ослаб я и устал.

Ведь скоро пятки будут жечь,

Чтоб я захохотал.

Держусь на нерве, начеку,

Но чувствую — отвратно.

' Мне в горло всунули кишку —

Я выплюнул обратно.

Я взят в тиски, я в клещи взят,

По мне елозят, егозят,

Всё вызнать, выведать хотят,

Всё пробуют наощупь.

Тут не пройдут и пять минут,

Как душу вынут, изомнут,

Всю испоганят, изорвут,

Ужмут и прополощут.

Дыши, дыши поглубже ртом,

Да выдохни — умрёшь!..

У вас тут выдохни — потом

Навряд ли и вздохнёшь.

Во весь свой пересохший рот

Я скалюсь: — Ну, порядки!

Со мною номер не пройдёт,

Товарищи-ребятки!

Убрали свет и дали газ,

Доска какая-то зажглась.

И гноем брызнуло из глаз,

И булькнула трахея.

Он стервенел, входил в экстаз.

Приволокли зачем-то таз…

Я видел это как-то раз —

Фильм в качестве трофея.

Ко мне заходят со спины

И делают укол.

Колите, сукины сыны,